Улица вдоль океана

— Эй, Коравье, это ты?! — крикнул Пепеу, приподнимаясь со шкуры. — Иди сюда, я тебе живот покажу! Меня самолет привез!

Услышав голос Пепеу, собака вздрогнула, прижалась к ногам Коравье. Но когда ноги Коравье развернулись и, путаясь в траве, побрели во двор Пепеу, собака последовала за ними.

— Это ты, Коравье?! — обрадованно переспросил Пепеу, поднимаясь навстречу подходившему Коравье и выдергивая из штанов рубашки с больничным клеймом. — Ты думал, я умирать буду? Пепеу не умирал, Пепеу доктор резал! Видал, какой живот стал? Это красная линия — шов называется! — Он задрал к подбородку рубашки и выпятил живот.

Коравье безучастно глядел на живот Пепеу.

— Трогай, какой крепкий! Совсем не болит, — соврал Пепеу, потому что после того, как женщины порядком намяли ему живот, шов здорово ныл. Но Пепеу, не желая в этом признаваться, схватил Коравье за руку и, похлопывая ею по своему животу, продолжал хвастаться:

— Видал, какой крепкий? Язва больше нету. Ты слыхал такую болезнь, язва называется?

Такой болезни Коравье не слышал, как и вообще не слышал названий русских болезней, поэтому он равнодушно убрал свою руку с живота Пепеу и присел на шкуру. Пепеу устроился рядом, продолжая придерживать задранные к подбородку рубашки. Собака осмелела, ткнулась мордой в голый живот Пепеу и лизнула шрам. Пепеу стукнул собаку кулаком по хребтине. Та отпрянула от него и тихо заскулила.

— Зачем бьешь? — укорил Коравье.

— Зачем лезет? — ответил Пепеу и, почувствовав какое-то тягучее подергивание в животе, добавил: — Полезла — теперь болеть стало.

Но подергивание прошло, и Пепеу, успокоившись, спросил: — Ты куда идешь, в магазин?

— Мне Рыпеля повидать надо, — пошамкав запавшим ртом, сказал Коравье. — Ты не видал может, приехал Рыпель?

— Зачем тебе Рыпель? — удивился Пепеу.

— Говорить надо, — коротко объяснил Коравье.

— Хо-хо-хо! — засмеялся Пепеу, тряся головой. — Как с Рыпелем говорить будешь, как понимать его будешь? Рыпель много умных слов говорит. Я понимать его слова умею — ты совсем не умеешь..

После длительного пребывания в больнице и общения с врачами и больными, от которых Пепеу наслышался немало интересных, хотя и малопонятных вещей, он считал, что Рыпель ничуть не умнее его, а если кто и превосходит его теперь по уму; так это только доктор, который делал ему операцию. Поэтому Пепеу продолжал растолковывать:

— Когда с Рыпелем говорить будешь, меня зови. Я с ним говорить умею. Я все его ученые слова знаю, — И без всякого перехода спросил: — У тебя живот болит?

— Ноги болят, — подумав, ответил Коравье. — Надо в больницу ехать, — авторитетно заявил Пепеу. — Там ноги хорошо режут. Я видал — одному человеку так резали, — он провел ребром ладони ниже колена. — Тот человек тоже умирать хотел, теперь прыгает, веселый шутка делает. Коравье о чем-то напряженно думал, наморщив лоб, и молчал. А у Пепеу мысли прыгали в голове беспорядочно, и вопрос, который он собирался задать Коравье раньше, лишь теперь упал на язык. Пепеу спросил Коравье:

— Что Рыпелю говорить хочешь? Деньга-бумажка просить?

— Зачем мне бумажка? — ответил Коравье. — У меня другой разговор, важный.

— Какой важный? — Пепеу разобрало любопытство. — Зачем говорить не хочешь, тайну делаешь?

Коравье боком повернулся к Пепеу, зашевелил губами, собираясь что-то сказать, и, вероятно, сказал бы, если б во дворе клуба кто-то не забил в чугунный рельс. Над селом полетели частые призывные удары: «Дз-з-зынь, дз-з-зынь.»

И сразу, откуда ни возьмись, появились собаки — туча собак. Туча с гавканьем и визгом понеслась, взбивая пыль, по улице к океану. Потом из конторы, из пошивочной, зверофермы высыпали женщины. Впереди бежала Лидочка Ротваль, на ходу поддергивая сползавшую с большого живота юбку.

— Ким, может, ты не слышишь? — крикнула она, пробегая мимо сельсовета, — Вельботы идут!

Угревшись на солнышке, Ким и не заметил, как вздремнул. Брошюра «Овод — злейший враг оленей» выпала из его рук и валялась в ногах. Удары о рельс разбудили его, но он еще не решил, как ему быть: бежать на берег встречать зверобоев или оставаться на месте и ждать запропавшую Нутенеут.

Ким потряс головой, прогоняя сон, и поднялся. Продавщица Павлова закрывала магазин на замок. Наискосок через дорогу стоял в своем дворе Пепеу, смотрел на бегущих к океану Женщин. Рядом сидел на шкуре старик Коравье. Ким удивился, увидев Коравье, и сердито спросил себя: «Как я спать мог? Может, Нутенеут пришла, а я спал, не видал?»

Он открыл двери и на всякий случай заглянул в кабинет. Нутенеут не было. Ким взял в одну руку кухлянку, под другую — книжки и пошел к океану.

6

Вельботы выплывали из-за горизонта — десять едва заметных черных точек в золотистом, облитом солнцем океане. Точки медленно увеличивались, росли, и прошел целый час, прежде чем они стали похожи на вельботы. Теперь они приближались быстрее. Наконец, стало слышно глуховатое гудение руль-моторов и начали различаться фигуры людей на борту.

Вельботы шли тяжело, глубоко осев широкими корпусами в воду, и все понимали, что в корме и за кормой плывет богатая добыча.

Заслоняясь от солнца ладонями, женщины вглядывались вдаль, стараясь угадать, на каком из десяти одинаковых вельботов идет их муж, брат, отец или просто сосед.

Только Ким не глядел в сторону приближающихся вельботов. Он ходил по берегу и искал Нутенеут.

— Нутенеут не видала?.. Где Нутенеут делась? Нутенеут здесь не ходила? — спрашивал он то тут, то там.

И когда вельботы ткнулись косами в береговую гальку и на берегу началась великая суматоха, Ким все продолжал искать Нутенеут, пока председатель Калянто не заметил его здоровенную, оголенную до пояс фигуру, склонявшуюся среди занятых разгрузкой людей.

— Ким, почему, помогать боишься? Может, у тебя торбаса дырявые? — крикнул ему Калянто. Он сбросил с плеча на гальку тяжелую тушу нерпы и, ожидая, пока подойдет Ким, стал вытирать подолом камлейки заплывшее потом лицо — грубое, бурое, с облупившейся кожей на щеках и носу.

— У меня торбаса крепкие, — сказал, подходя, Ким — Я Нутенеут ищу. Дело рёшать надо.

— Потом решишь, — сказал Калянто. — Иди на склад, кати две пустые тачки, надо быстро разгрузку сделать. Океан тихий, ночью опять будем выходить.

— Как пойдешь, когда Барыгин едет? — удивился Ким, — Собрание делать будет. Я всем приказал вечером в клуб приходить.

— Барыгин? — не поверил Калянто, — Тебе кто говорил?

— Нутенеут говорила.

— Ладно, сам на склад пойду, — сказал Калянто. — Ты книжки свои отдыхать ложи, нерпу носить надо. — И пошел не спеша по берегу, переваливаясь, как утка, на коротких ногах в высоких лохматых торбасах.

Не смея ослушаться председателя, Ким завернул в кухлянку книжки, положил кухлянку в расщелину высокого каменистого берега и пошел разгружать вельботы.

Туши нерп носят женщины. Бредут по холодной ледяной воде к вельботам, взваливают на плечо тушу — и опять по воде на берег.

— Ротваль, зачем тяжелую берешь? — кричит Лидочке ее мать.

— Ротваль, тебе нельзя тяжелую носить! — поддерживает ее. Гиуне.

— Брось тяжелую! — кричит с соседнего вельбота бригадир Тынеску, Лидочкин отец.

— Пусть Ким-агитатор несет! У него сила большая! — снова кричит мать Лидочки.

— Я могу, — отвечает Ким. Он забредает, в воду, легко снимает с Лидочкиного плеча тушу нерпы и, размахнувшись, швыряет ее, как бревно, на берег.

— Молодец, Ким! — смеется Лидочка, стоя по пояс в холодной воде, так что живота ее не видно. — Мне нельзя тяжелое носить. Мне сына рожать скоро надо. — И тут же возвращается к вельботу, вскидывает на плечо другую тушу, чуть поменьше.

Продавщица Павлова тоже работает на разгрузке. Но она в туфлях, а в туфлях в воду не пойдешь. Она стоит у самой кромки воды, подхватывает груз и относит его в сторону.

Бездельничают пока лишь собаки. Сотни три бурых, пятнистых, черных, дымчатых лаек, примчавшихся с визгом и гавканьем из села, густо обсели берег и, притихнув, сторожко следят за людьми, нетерпеливо вздрагивая и раздувая ноздри в ожидании той заветной минуты, когда женщины возьмутся за ножи, Когда на гальку вывалятся звериные внутренности, и для Них, собак, начнется веселое пиршество.