Разорванный круг

Целин впервые познал всю сложность краткого изложения мыслей. Тридцать шесть страниц он писал три дня, а над злополучной страницей просидел неделю.

Прочитал ее секретарь парткома, одобрительно кивнул головой и взялся за перо.

Плохо слушались пальцы, привыкшие к тискам и молотку, и буквы выходили такие, что машинистка через два слова на третье приходила спрашивать, что написано.

Корявое получилось письмо, но честное и прямое, как сам секретарь.

Письмо ушло в Москву, и Целин надеялся получить ответ через месяц-полтора — представлял себе, какая почта у наркома.

Через неделю, когда он, по своему обыкновению, торчал на сборке покрышек, в цех прибежала запыхавшаяся курьерша.

— Главный инженер вас вызывает!

Целин похолодел. До этого дня он главного инженера и в глаза не видел. Слышал только, что человек строгий-престрогий. Решил: наверно, начальник отдела жаловался.

В приемной на очереди множество народу, но, когда в сопровождении курьерши вошел Целин, секретарь сразу открыл ему дверь.

Пожилой инженер с сухим лицом аскета, в пенсне, тотчас отпустил посетителя и предложил Целину расположиться в кресле. Целин сел в мягкое шагреневой кожи кресло и словно провалился. Одна голова видна.

— Напрасно вы ко мне никогда запросто не зайдете, — с задушевной интонацией сказал главный инженер. — Я понимаю, что молодым специалистам мы уделяем мало внимания, но, поверьте, не из злого умысла — руки не доходят. Текучка заедает. И вспомните добрую русскую пословицу: «Если дитя не плачет, мать не разумеет».

Не успел Целин прийти в себя от изумления, как вошел секретарь и торжественно доложил:

— Все в порядке, Виктор Сергеевич. Комната товарищу Целину выделена. — Положив на стол ордер, добавил: — На втором этаже, солнечная сторона, вид на Неву.

Главный инженер стал расспрашивать Целина, как ему живется, как работается, привык ли он к этому чудесному городу. А в душу облагодетельствованного человека невольно закрадывался страх: за того ли его принимают, какой фарс здесь разыгрывается и чем это кончится?

Кончилось все неожиданно. Главный инженер открыл папку, на которой золотом было вытиснено «Весьма срочно», достал из нее телеграмму.

— Сегодня поедете в Москву, Илья Михайлович. Вас вызывает народный комиссар тяжелой промышленности товарищ Орджоникидзе.

— Это, наверно, по поводу моего предложения о новом способе производства шин… — обрадовался Целин.

— А-а, — в свою очередь обрадовался главный инженер, полагавший, что Целин жаловался наркому на отношение к молодым специалистам. — Ну, вот и хорошо! — И снова вызвал секретаря: — Билет товарищу Целину готов?

— Мягкий вагон, нижняя полка.

Первый раз в своей жизни ехал Илья Михайлович в мягком вагоне. Долго сидел у окна, всматриваясь в непроглядную темень, с наслаждением ощущая плавное покачивание рессор. Заснул только под утро, но каждые полчаса тревожно просыпался, будто мог проехать Москву.

В приемной наркома — снова неожиданность. Вместо приторно-вежливого секретаря — крупный плечистый мужчина с рубленым лицом, в тельняшке, выглядывавшей из-под расстегнутого ворота рубахи, верный помощник Серго, матрос Семушкин. Он встретил приезжего грозно:

— Ты что тут разные фантазии пишешь? Думаешь, у наркома без тебя работы мало? — Увидев, что Целин растерялся. Семушкин улыбнулся: — Ну, ну, не привыкай робеть смолоду! Сейчас наркому доложу. Только уговор: Серго человек вежливый, так что ты смотри, больше пяти минут не сиди. Я ему уже машину вызвал, на «Серп и молот» поедет. Знаешь такой завод?

— Знаю, — выдавил из себя Целин. У него перехватило дыхание от одной мысли, что ему так вот сразу, без всякой подготовки придется разговаривать с Серго.

Семушкин вошел в кабинет и тотчас вернулся.

— Валяй, — сказал он и угрожающе шепнул вдогонку: — Смотри — пять минут.

Целин перешагнул порог и остановился. На него в упор смотрел человек, которого он хорошо знал по портретам. Орлиный взгляд, орлиный нос, гордая посадка головы.

— Проходи, проходи, — ободряюще произнес нарком.

И страх вдруг исчез. Целин подошел к столу, пожал протянутую руку, большую, крепкую, теплую.

— Прочитал твое письмо, — сказал Орджоникидзе. — Веришь в то, что пишешь?

— Верю.

— Ну вот и хорошо. Я, к сожалению, поговорить с тобой не смогу. Ты извини, очень мне некогда. Но в глаза твои посмотреть хотел. Вижу — веришь. А раз так — широкая тебе дорога. У изобретателя какое преимущество перед остальными? Он верит в свое дело и хочет его осуществить. Верит и хочет. Это великое дело.

Нарком взял со стола письмо и объяснительную записку Целина, написал несколько слов.

— Сейчас же поезжай с этим в «Резинообъединение», к начальнику.

— Я уже был там.

Серго снисходительно улыбнулся в усы:

— Так ты был один, а теперь мы с тобой вроде вместе поедем.

Пожав Целину руку, Серго пожелал ему успехов.

— Главное — не остывай! — заключил он.

Целин вышел в приемную, прочитал резолюцию наркома: «Если есть хоть один процент надежды на успех, пробуйте».

Вернулся он на завод с приказом незамедлительно изыскать средства и приступить к опытам.

Главный инженер завода с удовольствием назначил Целина ответственным за проведение опытов и освободил от всех прочих обязанностей. Этим он снимал с себя всякую ответственность за дальнейшее: если уж у самого изобретателя не получится, то никто не будет виноват.

Прошел месяц. С примитивного деревянного барабана, обитого луженой жестью, сошла первая покрышка, и вскоре сборщик стал собирать восемнадцать — двадцать покрышек за смену. Восемнадцать — двадцать вместо трех. Постепенно тянувшие жилы «журавлики» были заменены станками с целинским барабаном. С тех пор какие бы сборочные станки ни проектировали конструкторы, в основе их был заложен барабан, монолитный или разъемный, плоский или полуплоский, но всегда барабан.

Из этой истории Целин сделал для себя непреложный вывод: если убежден в своей правоте, воюй до конца, до тех пор, пока не победишь. И принял за правило: никакие заключения специалистов по изобретению не считать окончательными. Обосновывал он это очень просто: изобретатель тратит месяцы, иногда даже годы на разработку своего замысла. Он в этом узком вопросе становится более сведущ, чем другие. Эксперты же затрачивают на изучение изобретения часы, иногда даже минуты, и к тому же на их решение зачастую влияет множество причин. Сказывается и непринятие чужой идеи, если она противоречит твоим убеждениям, и безнаказанность отказа. Кого и когда привлекали к ответственности за шельмование того, что потом нашло широкое признание? Особенно трудно пробивать изобретения простые. В таких случаях, естественно, возникает мысль: если все так просто, до этого додумались бы раньше.

Со многими людьми случалось воевать Целину, когда рождалась очередная новаторская идея.

Однажды, уже в Сибирске, куда занесла его война, он занялся изучением шин в условиях эксплуатации. И ему бросилось в глаза, что очень уж быстро стареют покрышки, покрываются трещинками. Сначала мелкие, они делаются гуще, шире, глубже, наконец уже целая сеть трещин изрезает покрышку, как морщины стареющее лицо, только во сто крат быстрее. Бывало и так: лежит новехонькая покрышка на складе, не работает, а все равно трещины появляются. Резина становится твердой, жесткой, хрупкой. Поставишь такую покрышку на автомашину — она проходит только половину гарантийного срока, а то и меньше.

Целин знал, что предотвращает старение резины. Пчелиный воск. Удивительное он имеет свойство: выпотевая из резины, покрывает ее защитной пленкой, благодаря чему покрышка может храниться годы. Было время, когда русский завод «Треугольник» выпускал лучшие в мире шины и свято хранил свой производственный секрет. И «Красный треугольник» после революции тоже долгое время выпускал шины, которые почти не старели.