Годы в огне

— Да и мне пора в городской ревком, — сказал Чижов, надевая шинель. — Масса дел. Все хозяйство Бирска разрушено белыми. Вывезены деньги и документы, пусты почта и телеграф. Колчаковцы отступали в спешке, ибо ждали нас днем восемнадцатого декабря, а мы явились, как известно, в ночь с семнадцатого на восемнадцатое. И все же они успели наших арестованных товарищей увезти в Уфу. Короче говоря, надо заняться и делами города.

Вострецов согласно кивнул головой и, вслед за военкомом, поднялся со скамьи. Степан Сергеевич к этому времени уже знал, что сын учителя Чижов прошел в жизни суровую школу революционера, сидел в Бутырской тюрьме, а на Восточный фронт ушел добровольцем в августе 1918-го года [4].

Сокк тоже быстро встал из-за стола, обычным своим стремительным шагом направился к двери, но внезапно обернулся, вскинул сжатый кулак над головой.

— Даешь Урал, дорогие мои!

Один бог знает, что способен вынести человек и какие муки принять, притом не падая духом в аду.

Вострецов, отвоевав всю мировую войну, пожалуй, утвердился в мысли, что горше немецкой кампании ничего не существует, но первые же бои гражданской опрокинули это убеждение.

Схватки и налеты не знали пощады, особо — сабельные рубки и рукопашные, когда кровь хлестала, как ливень, и кони без памяти кидались с обрывов и уходили на дно рек с орудиями, белыми или красными, — все равно.

На Уфу бригада Вахрамеева не пошла, Бирск пришлось оставить, потом опять брать, и марши длились по глубоким снегам, и собачьи морозы выводили из строя людей не хуже белых бандитских пуль.

Смерть близких и раны ожесточали людей, изматывали тело, но будто в кузне ковали дух.

И до Бирска, и после него Вострецов постоянно ходил в разведрейды, и молодой комбат Ваня Корнеев говорил ему с юношеским восторгом:

— Разведка — это прямо для тебя, Степан Сергеич, честное слово даю!

В деревне Аникеево рота напала на офицерский добровольческий батальон, разгромила его и взяла полдюжины пленных. Потом таким делам почти потеряли счет, что вовсе не значит, будто налеты проходили гладко и без всяких жертв. Вострецов зарыл в могилы Крученого и еще многих других доблестных орлов роты, с которыми и познакомиться-то как следует не успел.

У околицы села Пушкарева немногословный штабс-капитан Лыков, начальник Степана, увлекая взводы в атаку, наткнулся на очередь белых пуль. Он умирал, мучаясь от сильных ран в животе, и Вострецов не знал, что сказать ротному в утешение.

Сокк, прямо у могилы, как только отгремел залп, приказал Степану принять роту.

Пока 26-я красная дивизия и Невельский полк 27-й дивизии брали Уфу и закреплялись в ней, батальоны Романа Ивановича дрались под Бирском и седьмого января нового, девятнадцатого года вновь ворвались в город.

Комполка тотчас послал вдогон белым одну разведку, затем другую, но никто назад не вернулся, — все погибли или попали в плен.

Тогда Сокк прискакал к Вострецову и соскочил с коня возле нового ротного.

— Поручаю тебе, краском, тяжелый труд: узнай все о враге. Куда провалился 13-й Уфимский пехотный полк, хватавший нас за глотку? Сколько у него штыков и сабель? Освети все, мой дорогой герой!

Перед рейдом Вострецов сказал:

— Красноармейцы! В Новотроицкое ушли две разведки и сгинули без следа. Не оттого ли попали в капкан бойцы наши, что шли в лоб на врага, а он — не устану говорить это — вовсе не глуп. Ну, правду сказать, и особого ума не надо, чтоб ждать нас с юго-запада, со стороны Бирска. Так вот, — мы обойдем Новотроицкое и навалимся на белый полчок от Явгильдино, со стороны реки Уфы.

Погрыз пустую трубку, добавил:

— Дорога у нас немалая, потому разведка уйдет на конях. Шаг вперед, кто надежно сидит в седле и готов поразить врага красной отточенной шашкой.

Через час в роту пригнали из полкового резерва косяк коней: по одному на брата и немного — в запас.

И вся рота, опоясанная конными дозорами, отправилась по Бирскому тракту на северо-восток.

Вострецов все рассчитал без ошибок: разведка во тьме морозной ночи с седьмого на восьмое января обошла Новотроицкое. И тотчас резко повернула фронт.

Как только в сером жидком рассвете зачернели окраины волостного села, ротный шепнул отделенному Кадырову: «Пора!», а тот кивнул своим — «Пора!», и семь теней заскользили по снегу к околице, где, надо думать, мерзли часовые врага.

Белых закололи бесшумно, ножами. Одному часовому даровали жизнь, ибо он указал, где штаб 13-го Уфимского и сколько теперь там спит офицеров, не помышляя о беде.

Штаб истребили прикладами и штыками, шесть белых душ скрутили веревками, заткнули рты кляпами и посадили на коней. И тут же, не мешкая, взлетели в седла и кинулись к Бирску, к своим.

Герой разведки Кадыров проделал этот путь не верхом, а на телеге. Проклиная Христа и аллаха, разведчик сотрясался на своем возу, прижимая к груди сейф, который в Новотроицком не смогли открыть без ключей и умения.

Сдав стальной ящик и пленных в штаб, все без еды кинулись в сон, и Вострецов проснулся лишь через десять долгих часов. И тут же вестовой вручил ротному приказ. В бумаге говорилось: «Командиру 1-й роты т. Вострецову и участвовавшим с ним тт. объявляется благодарность за доблестную разведку, проведенную 8-го января».

Расписавшись в получении приказа, Вострецов полюбопытствовал, где полк, и узнав, что два батальона ушли в налет на белых, оставшихся без штаба, весело подмигнул вестовому.

И снова была война, и случались победы, и падали под пулями и саблями заслуженные красные бойцы, чаще всего — добровольцы. Особо густо лилась кровь бригады, когда Колчак бросился в безумное свое наступление и имел временный, но ощутимый успех.

Эти события произошли в первые дни весны девятнадцатого года, и Симбирская отдельная бригада Вахрамеева отбивалась в арьергарде таявшей 5-й армии от злобных белых волков.

В сильном бою под деревней Уразаевой пуля сбила с коня комбата Ваню Корнеева, и Вострецов, успевший уже многожды прославиться умом и бесстрашием, в начале марта принял батальон.

Еще раньше, на исходе минувшего года, геройски погиб в конной атаке комиссар полка Александр Иванович Васюнкин, тот самый, который поначалу хотел расстрелять Степана, а потом сроднился с ним — водой не разольешь.

Новый военком Всеволод Александрович Петров показал Вострецову копию письма, посланного Реввоенсоветом 5-й армии коммунистам Калуги. РВС-5 писал: «Товарищ Васюнкин, комиссар 2-го Петроградского полка, в конце декабря пал смертью храбрых… Ваша организация может гордиться тем, что из ее рядов вышел бесстрашный борец за счастье человечества».

В конце февраля 1919-го года были кое-какие перестройки, и бригада вошла в состав 27-й героической дивизии, получив порядковый номер «3». Николая Ивановича Вахрамеева повысили в должности, а бригаду возглавил Иосиф Францевич Блажевич. Это был человек далеко не богатырского роста, угловатый, с гладко причесанными волосами и тихим голосом. Вскоре узналось, что он носил на мировой войне погоны подполковника, к красным пришел добровольно и последние полгода командовал 242-м Волжским полком.

А позже стало вполне ясно, что это волевой и очень грамотный краском и на него без всяких оговорок можно положиться.

2-й Петроградский полк, оставив себе то же имя, принял теперь номер «243», и Роман Иванович уже вскоре взял Степана Сергеевича себе в помощники.

В мешанине весеннего отступления (это был последний серьезный нажим Колчака) оба командира без устали метались по грязным полям. В районе Бугульмы, врезавшись в такое смятение, Сокк увидел Вострецова на черном взмыленном жеребце. Помкомполка мешал трусам бежать из окопов.

— Стой! — кричал он какому-то мальчишке, бросившему оружие. — Стой! Испугом от пули не отобьешься! В укрытие!

Один из бойцов, обезумевший от страха, выскочил из траншеи и, передернув затвор винтовки, кинулся на краскома.