Ташкент - город хлебный

- Киргизы за Оренбургом дорого берут разные вещи. Туда надо вести.

Мишка подумал.

- Потерплю еще маленько.

Попробовал милостыньку просить, ну, бабы здесь чересчур сердитые.

Скажешь им:

- Тетенька! - Они не глядят.

Донимать начнешь:

- Христа-ради! - Они замахиваются.

А она хотела по голове ударить Мишку. Узнала, видно, что кусок он украл у мужика, на весь базар закричала:

- Ты смотри у меня, воришка окаянный! Давно я заприметила кружишься тут.

Нахлобучил Мишка старый отцовский картуз - ушел от скандала. Донесут в орта-чеку и просидишь недели две, немного станут разговаривать с нашим братом. Потребуют паспорт - нет. Пропуск потребуют, и пропуска нет. Лучше подальше от этого...

Вспомнил про Сережку только к вечеру. Будто кольнул кто в самое сердце.

- Что не сходишь? Обещался?

Хотел сбегать, мужики напугали.

- Поезд готовится на Ташкент. Скоро пойдет.

Сразу раскололась Мишкина голова на две половинки. Одна половинка велит к Сережке сбегать, другая половинка пугает:

- Не бегай, опоздаешь.

А первая половинка опять в уши шепчет:

- Как не стыдно тебе товарища бросать на чужой стороне? Сам уговаривался и сам не хочешь.

Долго ли добежать! Простишься в последний раз и поедешь. И ему легче будет, когда узнает, ждать не станет...

Другая половинка успокаивает:

- Ты не в этот раз уговаривался. Проходишь зря - на поезд не попадешь. Останешься сидеть день да ночь, а в это время сто верст уедешь. Если бы нарочно не жалко тебе? Ты не нарочно...

Долго мучился Мишка.

Вышел на станцию. Раз на больницу посмотрит, раз на вагоны:

- Двигаются или нет?

Вагоны не двигались.

Пересилила Мишкина совесть Мишкину нерешительность толкнула вперед. Добежал он что есть духу до больничного крыльца, остановился, как вкопанный, В трех окошках совсем темно, в одном - огонек горит. Торкнулся в дверь - заперто. Полез головой в окно, где огонек горит, кто-то за рубашку дернул.

- Куда лезешь? Окошко хочешь разбить?

Обернулся Мишка - мужик перед ним с метлой в руке.

- Сережку я гляжу.

- Какого Сережку?

- Наш, лопатинский.

- Никакого Сережки здесь нет, уходи!

Вот тебе раз! Нынче положили, и нынче же нет!

А тут паровоз на станции свистнул.

- Поезд!

Бросился от больницы Мишка, земли не чует под ногами. Прибежал на станцию - не поймет ничего. Туда бегут, сюда бегут, которые чай хлебают. Спросил мужика, мужик и руками развел.

- Я, браток, ничего не знаю, сам четвертый день сижу... Ты куда едешь?

- В Ташкент мне надо.

- В Ташкент давно ушел.

- Ушел?

- Не иначе ушел.

Так и прострелило Мишку в руки - ноги.

Бросился в другую сторону, на бабу в темноте наскочил кипяток в ведре несла она. Закачалось ведро, кипятком ей пальцы обожгло. Бросила баба ведро под ноги и давай кричать:

- Держите его.

Не олень бежит, рогами кусты раздвигает - Мишка скачет с мешком за плечами. Сзади шум поднялся, по ушам хлещет.

- Украл, украл, держи!

Пересекли мужики дорогу Мишке:

- Ах ты, сукин сын!

- Не нужно, не бейте!

- Позовите милицию!

- Вот товарищ милицейский, этот самый...

- Мешок украл у женщины.

- Разойдись!

Или земля вертится колесом, или люди прыгают друг через друга.

Нет.

Не земля вертится и не люди прыгают: в глазах у Мишки помутилось, голова Мишкина вертится во все стороны. Стоит он в страшном кругу, и язык не может слова выговорить. Хочет сказать, а язык не выговаривает. Упала слеза на Мишкину щеку, - кто увидит слезу в такой суматохе? Мишкин мешок на глазах у всех. Мишкино горе разжигает мужиков, отупевших от долгого сиденья на станциях.

- Бить надо таких щенков!

Ухватил за руку милицейский:

- Идем!

- Пропал.

Только это и подумал Мишка.

- Замотают теперь.

15.

Идет он на страшный суд - все поджилочки прыгают. Вспомнил отца покойного, дядю Никанора, который лучше всех на кулачки дрался, - вскипело сердце обидой великой на Сережку.

- Из-за него приходится терпеть.

А в орта-чека и не страшно даже - как в Исполкоме у них.

Стол большой, за столом самый главный в кожаном пиджаке. С боку револьвер прицепленный, на фуражке звезда большевистская. Чешет самый главный усы одним пальцем, смотрит на Мишку прищуренными глазами.

- В чем дело?

- Мальчишку поймали, товарищ Дунаев. - об'ясняет милицейский.

- Безбилетный?

- А шут его знает! Мешок, что ли, утащил.

- Иди ко мне ближе.

Здорово оробел Мишка - руки по швам опустил. Левая вздрагивает от испуга, и ноги чуть-чуть в коленках трясутся. Потолок над головой будто книзу опускается, и вся орта-чека на волнах покачивается.

А товарищ Дунаев нарочно молчит, не торопится. Только глазами прищуренными - ширк по бумаге!

И опять - ширк на Мишку!

- Как зовут?

А Мишки каждый волосок на голове поднимается, и в носу делается жарко: шмыгать не успевает им.

- Который год?

- Одиннадцать - двенадцатый.

- Молодец! Табак куришь?

- Никак нет.

- Не скрывай, Михайла Додонов, нам все известно...

Увидал улыбку Мишка на губах у главного, подумал:

"Врет он, ничего не знает, если смеется..."

А главный опять улыбается.

- Зачем мешок украл?

Отлегло на сердце у Мишки, снова подумал:

"Давай я обману маленько, можа поверит".

Начал рассказывать: давно они собирались в Ташкент с отцом, купили билет, пропуск, а отец дорогой помер. Надо бы взять у него билет с пропуском, а Мишка не догадался, две станции без билета проехал. Тут еще мальчишка навязался к нему из их деревни: возьми да возьми - один боится ехать. И тоже захворал. Кого хошь спроси - в больнице он лежит. Побежал Мишка повидаться с ним, а в это время свисток на чугунке подали. Ну, Мишка напугался, бежал, бежал, на бабу наткнулся. Не видать ничего. Задел ногой за ведро - баба кричать начала. Услыхали мужики, подумали - жулик он. А это его мешок, собственный. В этом мешке еще мешок, а в том мешке кружка завернута, соли на дорогу щепотки две и бабушкина юбка. Он никогда не воровал.

Развязали мешок - верно: кружка, соль и юбка.

Поглядел товарищ Дунаев на Мишку, опять усы почесал одним пальцем.

- А ты знаешь, без билета не полагается ездить по железным дорогам?

- Конечно, знаю, куда же деваться? Голодно больно...

- А в Ташкенте чего думаешь делать?

- Поработаю маленько.

- Чего умеешь работать?

- Чего придется. Можа, навоз кому почистить али за плугом ходить...

Покрутил головой Дунаев, самый главный, улыбается.

- Вот что, Михайла Додонов: мальчишка ты ловкий. По правильному я должен наказать тебя за это, чтобы ты еще ловчее был. Завтра будешь дрова таскать вместе с бабами безбилетными. Поработаешь - дальше поедешь. А бесплатно у нас не полагается ездить. Понял?

Мишка ждал хуже.

Вышел из орта-чеки с милицейским, сказал облегченно:

- Работы я не боюсь. Чего хошь заставь - сделаю...

16.

Длинный день! Тянется, и конца ему нет. Сначала солнышко на гору все поднималось, потом все под гору спускалось, а до вечера далеко. И дров казенных целые горы - когда перетаскаешь по одному полену? Напружинивал Мишка крепкую мужицкую спину сразу по три тащил. Выворачивались глаза от натуги, вздрагивали, мотались короткие ноги в широких лаптях. Думал, похвалит кто за усердную работу, а бабы ругаются.

- Ты, мальчишка, не больно надсаживайся: здесь - не дома.

- А что?

- Силу береги.

Первой свалилась кудрявская девка с голыми оцарапанными ногами. Голова закружилась, и во рту затошнило у нее. Поглядела она вокруг помутившимися глазами, белая сделалась вся. Схватила себя за голые оцарапанные ноги - не поймет ничего. Будто бабы и будто не бабы около нее. Ткнулась носом в землю и давай палец сосать.