Избранное. Том 1

Повсюду лениво слонялись крупные, жирные собаки, отыскивая выброшенную из сетей рыбешку. Они не кусались и не лаяли. У причала стоял колесный пароход. Добродушные, веселые грузчики, подшучивая друг над другом, быстро сгружали ящики с товарами. Несколько черных железных барж и плотов леса покачивалось на волнах. Над беспредельной ширью Колымы светило какое-то странное — призрачное, оранжеватое — солнце.

Оно светило и когда мы поужинали и улеглись спать. Взрослые в поселке давно уже спали: им завтра работать, а горластые ребятишки и куры всё возились на улице. Был уже час ночи, когда я заснул при этом солнечном свете. Вторую половину ночи шел теплый дождь и звенели комары.

Ермак пришел утром. Он ночевал у знакомых и разбудил нас, постучав в двери. Был новый день — сегодня мы прибудем на плато. Я стал поспешно одеваться.

— А где Коля? У меня для него что-то есть! — сказал за дверью Ермак.

Я выскочил без курточки, в одной майке. Ермак держал на руках крупного желтоватого щенка с черными глазами и черным носом.

— Это, Коля, тебе подарок от моих друзей-рыбаков! — торжественно произнес пилот, вручая живое сокровище.— Настоящий северянин! Его родители — первые в упряжке.

Все окружили щенка. Женщины стали громко восторгаться. Я осторожно опустил щенка на пол. Он серьезно оглядел всех, вильнул в знак приветствия хвостиком и с самым деловитым видом заковылял в угол, где были сложены мешки с рыбой. Он пощупал мешок зубами: крепко ли — и огорченно тявкнул.

— Да ты, брат, кудесник! — смеясь, заметил отец. Так мы его и назвали — Кудесник.

Мы наскоро позавтракали (вместе с Кудесником), оделись и направились к вертолету.

Я крепко держал в руках щенка и слышал, как билось его сердце.

И вот мы снова летим на вертолете. Опять внизу проплывают реки, непроходимая тайга, острые горные хребты, пропасти и ущелья, только уже совсем нет селений — дикий, безлюдный край.

Опять все молчали: не хотелось как-то и говорить. Папа был взволнован. Женя — бледен: должно быть, вспоминал отца, который погиб в первую экспедицию на плато.

Из всех участников экспедиции я больше всех знал Женю. Он часто приходил к нам, с тех пор как осиротел. Бабушка очень его любила и всегда пекла для него его любимый «вертут». Женя иногда оставался у нас и ночевать: когда не в силах был видеть отчима. Женина мама вскоре после гибели мужа вышла замуж, и Женя не простил ей этого замужества, потому что отчим был давнишний недоброжелатель его отца. Отчим тоже был научным работником, доцентом, но он предпочитал ездить в экспедиции за границу, но не на Север — на какое-то никому не известное плато. Жениного отца он называл «идеалистом» за то, что он не умел зарабатывать много денег, и еще за то, что не сумел отказаться от рискованной экспедиции на плато.

Женя боготворил отца и потому избрал для себя его специальность — геофизику. Как я уже упоминал, Женя и моего отца любил и никогда не ставил ему в укор гибель его спутников. Папа считал его очень одаренным ученым и прочил Жене большое будущее.

Женя был еще в аспирантуре, когда его «проект кольца» произвел целую сенсацию. Полностью проект назывался так: «Изменение климата и создание искусственной освещенности в ночное время на обширной территории земного шара при помощи кольца из мелких частиц, вращающегося вокруг Земли».

Об этом проекте я еще буду говорить. Пока только скажу, что его отвергли. Женя говорит, это потому, что «проект кольца» опередил свое время. Он уверен, что примерно к двухтысячному году его примут.

Женя, по-моему, очень красив (Валя Герасимова этого почему-то не находит). Он высок, худощав, строен, у него серо-синие, с постоянной смешинкой глаза, светло-каштановые блестящие волосы, матовый цвет лица, не поддающийся почему-то загару, упорный подбородок, крупный волевой рот. Единственное, что в нем нравилось Вале, как он ест.

— Большинство мужчин очень противно едят,— сказала Валя с гримасой,— а Женя ест красиво!

По-моему, Валя изрядная чудачка: из всех достоинств человека заметить одно, самое несущественное.

Весь путь до плато я раздумывал о первой неудачной экспедиции. Мало я о ней знал. Отец не любил о ней рассказывать... Потом я вспоминал о школе, о ребятах и старался не смотреть в окно, чтобы не замутило.

...Все-таки я тогда был еще очень мал, хотя меня и считали развитым не по летам. Теперь, став на несколько лет старше, я иными глазами смотрю на мир и понимаю многое, что я тогда не понимал, а только смутно чувствовал. Почему-то зафиксировала же моя память то, что я мог понять лишь юношей...

Подавленное настроение начальника экспедиции и сыновняя скорбь Жени передавались остальным, и, когда мы через несколько часов подошли к плато, все поднялись со своих мест с каким-то странным выражением лица — очень взволнованные.

— Взгляните на плато сверху,— торжественно предложил отец.

Дверь в кабину пилота была открыта, и мы столпились за спиной Ермака (он один только не приуныл).

Вертолет медленно описывал круг: Ермак искал место для посадки.

Насколько хватал глаз, простирались величественные горные кряжи, заросшие лиственницами или убеленные снегом. Нестерпимо сверкнул на солнце ледник, сползавший в узкую затененную долину между обрывистых скал. Где же плато? И вдруг я увидел его, как скошенную плоскость: огромное базальтовое плато с круглым озером посредине. Над озером повис туман.

— Надо найти место, не открытое ветрам! — прокричал Ермак: ужасно гудели моторы.

Но Ангелина Ефимовна потребовала пройти чуть дальше к северу, она хотела видеть с высоты птичьего полета вулкан.

Ермак повернул ручку управления влево, а потом к себе. Вертолет легко повернул и взмыл вверх. Мы стремительно пронеслись над острой, скалистой вершиной. Далеко внизу, в страшной глубине почти черного, отвесного ущелья, пенилась узкая горная река. Вырываясь из ущелья на простор долины, она сразу широко и свободно разливалась между огромных камней.

Необитаемы были эти места и суровы — белое пятно на геологической карте. И горы эти, и реки, и величественное плато, еще безымянные, ждали своих открывателей. Параллельно пересеченному нами хребту тянулась черная, как антрацит, долина, резко выделяющаяся среди зеленых и пестрых склонов гор. Вертолет пролетел над черной долиной, покрутился, как птица, над высокими, мрачными горами и замер в воздухе. Под нами поднималась гигантская воронка с зияющим крутым кратером. От нее и начиналась черная каменная река, залившая дно долины,— лавовый поток.

— Вулкан! — заорал я во все горло, совершенно потрясенный.

Ангелина Ефимовна впервые глянула на меня благосклонно. Ермак беспощадно повернул назад, не слушая воплей профессора.

— Горючее! — крикнул он.

Покрутившись над плато, Ермак перевел вертолет на режим планирования и «произвел расчет на посадку». Прежде чем окончательно приземлиться, осторожный Ермак подержал вертолет на высоте двух метров, огляделся внимательно и лишь тогда поставил машину на колеса.

Отец выскочил первым, я — за ним. Мы стояли на плато.

Сколько раз я о нем слышал, сколько видел его во сне — загадочное, пугающее, первобытное.

...Не так давно я со своим приятелем, одноклассником Вовкой, был на выставке картин американского художника Рокуэлла Кента.

Его гренландский цикл!.. Я, как увидел, так и застыл. Вовка ждал, ждал меня, рассердился и ушел домой. А я был до самого закрытия. Дело не в сходстве ландшафта, но такие картины Кента, как «Гора, отражающаяся в воде», «Пасмурный день», «Охотники на тюленей» и, в особенности, «Пролив Адмиралтейства», передавали самый дух плато, как бы его сущность. Что-то мрачное, суровое, недоброжелательное к людям таилось в этом плато...

Угрюмые, обрывистые скалы, отражающиеся в совершенно прозрачном озере, издали походили на стариков, державших совет на берегу. Иногда скалы заволакивал пар, выходящий из воды, и . тогда казалось, что «старики» наклоняются друг к другу. А гребни гор с выступающими жилами гранита были похожи на зубчатые стены средневековой крепости, придавая какой-то мрачный и фантастический отпечаток всему ландшафту. Покрытое мхом и редким лесом, плато круто обрывалось на юго-востоке. Дальше синела сплошная бесконечная тайга, прорезаемая заснеженными горами...