Летний дождь
Летний дождь читать книгу онлайн
В книгу вошли широко известные и полюбившиеся читателю произведения из книги «В лес по ягоды зимой», а также новые. Писателя глубоко волнует сложность человеческих отношений, особенно детей и взрослых, острые моменты решений, нравственного выбора.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Останови! — крикнула Люба. — Смотри!
Машина, споткнувшись, вздрогнула раз, другой, недовольно фыркнула, замерла.
Люба, установив понадежней ведро в коляске, выскочила на полянку, побежала, сбросив туфлишки, по не высохшей еще росе к островку длинноногих доцветающих медунок.
Они сидели на солнцепеке, чистили медунки, хрумкали аппетитно.
— Ну что? — сияя глазами, все напрашивался на похвалу Володя, любуясь своим изобретением — мотоциклом. — А ты не верила!
— Я верила, — серьезно ответила Люба.
— Правда? — вспыхнул он. — Ты верь, ладно? Ты всегда верь!
— Ладно, — засмеялась Люба.
Он тоже засмеялся, смущенный, потом закинул руки за голову, затих так, опершись спиной о бок сосны.
Люба проследила за его взглядом и тоже засмотрелась на два легких, как газовые косынки, облачка. С какой-то незнакомой ей печалью смотрела, как они, будто устав гоняться друг за другом, приостановились и медленно, нехотя распались на клочья, и клочья эти скоро истаяли, исчезли…
Настроение у Любы испортилось. Она вскочила, скомандовала:
— Поехали! К поезду опоздаем! Варенец закиснет!
— Ты какая-то… — пробормотал Володя.
— Какая?
— То хорошая, то…
— Плохая! Плохая!
— Нет, не плохая, а чужая сразу…
— Ладно! Разговорился! Некогда мне разговаривать-рассусоливать! Мне ведро варенцу продать надо! Тебе-то что! У тебя отец-мать! А я… Мне тоже в люди выйти охота! А на что учиться? На бабушкину пенсию? Думаешь, шибко мне глянется варенцом да сметаной торговать? А надо! Понял?
Ехали дальше молча. У осиновой-березовой рощи Люба тихонько попросила:
— Останови. Хочу побродить здесь… одна…
Володя, опустив голову, ждал терпеливо, растревоженный ее неровным, никогда не предсказуемым норовом.
— Ты плакала? — встрепенулся, когда она вышла на опушку. Кинулся к ней, сразу простив и забыв ее вспышку.
— С мамой сюда часто… по красноголовики ходили… — нахмурилась Люба.
— Не пишет? — спросил он сочувственно.
— Зачем мы ей! У нее опять любовь…
— А отец?
— Володька! — сверкнули зло ее глаза. — Если хочешь, чтобы я с тобой дружила, никогда, слышишь, ни-ког-да не спрашивай про этого алкоголика!
Он попробовал, прочно ли стоит в коляске ее ведро, накрыл чистым половичком ее ноги.
— А то — комары, — проговорил заботливо. И столько в его глазах светилось искренней жалости к ней.
— Поехали, Володечка! — пропела она.
Машина взвыла, забуксовала — только грязь из-под колес в разные стороны. И ни с места. Не рассчитал водитель, в лужу угодил.
— Эх, ты! — презрительно усмехнулась Люба и выскочила из коляски, подняла тяжеленное ведро, пошла: мол, надоел ты мне со своей техникой, сама доберусь!
Пошла да и поскользнулась: мочажина в этом месте круглое лето. С полведра пролилось варенца. И в колею, и на траву.
Охнула Люба, пала на колени, давай сгребать варенец пригоршнями. Торопится, травинки отрываются. «Ладно, из ведра потом повытаскиваю! Только бы успеть побольше собрать, пока не расплылся совсем варенец-то!..»
— Ты что это делаешь? — подошел к ней Володя. Нет чтобы помочь.
— Не видишь, что ли?
Собрала сколько можно было. Потом осторожно повытягивала травинки из густой с пенками массы, выловила комочки грязи. Завязала опять ведро марлей, подхватила пол-литровый ковшичек с травы — меру при продаже — и, не оглядываясь, заторопилась к скорому.
И долго еще по-за лесом слышала беспомощное завывание мотоцикла.
Скорый стоял несколько минут, ведро освободилось моментально.
Обратно шла той же — прямой — дорогой. Как до лесу дошагала, присела, воровато оглядевшись, пересчитала рубли, завернула в тряпицу, переложила из кармана платья в потайной, пришитый к низику.
И хорошо сделала: Володька, оказывается, торчал все на том же месте. Правда, мотоцикл уже вызволен из лужи, вон на пригорке стоит, ее, Любу, видно, дожидаючись.
Только обрадовалась было: «Ждет! Эх, ты! Володька, Володька! Куда тебе — надо мной строжиться!» — он и вышагнул из-за березы. Встал перед ней, длинный, костлявый. Она подняла глаза и остолбенела. Никогда еще не видела его таким. Нехорошо как-то сделалось внутри.
Он разлепил непослушные губы:
— Значит, это правда? Значит, ты смогла! Людям — грязь! Собрать руками грязь и продать людям! Смогла…
Смотрит Люба на Володьку, а сказать ничего не может. Понимает только — нельзя сейчас необдуманно говорить. Это она хоть и в растерянности, а сообразила.
Отвернулся он, уткнулся лбом в березу. Плачет, что ли…
— Ты что это придумал? Ты что, спрашиваю, придумал-то? Чтобы я — продавать людям тот варенец? Собрать с земли и продавать? Хорошо же ты обо мне подумал, нечего сказать! Да вылила я его! Отошла подальше и вылила! Не веришь? Пойдем — покажу где! Птицам да зверятам на пропитание. И никуда не ходила, ни на какую станцию. Что я, ненормальная — с таким тяжелым ведром семь верст киселя хлебать… Сидела да слушала, как ты со своим зверем возишься. А потом задремала. Тебе-то что, а мне каждое утро с зарей вскакивать. Пестрянку доить. Эх, ты! Друг называется!
Он вспыхнул, как красна девица.
— Люба, — обнял неумело, зашептал, щекоча ухо, шею. — Люба, не сердись, не обижайся… Никогда не хочу тебя обижать…
И показалось ей: подхватило ее ветром ли, другой ли какой силой, понесло над лесом, над полями, над всей землей. Прикрыла глаза, затихла — длилось бы это вечно… «Поверил, — думалось с облегчением. — Поверил… хорошо-то как…» И самой, наверно, не было понятно, что хорошо: то, что поверил, или то, что обнял впервые.
Но это был только миг.
— Ударь меня, ударь! — требовал Володя, подставляя щеку.
— Да ну тебя! Налетел как бешеный! Поедем, а то бабушка потеряет. Ох, и влетит мне за варенец!
Он схватил ее руку, шлепнул себя по щеке раз, другой. Потом сжал легонько, не собираясь отпускать.
«Ну вот и как в романе, — подумала Люба и вздохнула. — Но как долго ждать! Еще три года! — и сосчитала для верности: — Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… вечность…» А сама легонько отстранялась, отстранялась: как бы не заметил, ведь в кармашке потайном узелок с вырученными рублями.
Когда доехали до села и она прямиком, огородами, пошла домой, он окликнул:
— Заниматься по русскому придешь? Мама спрашивала…
— Может, приду, может, нет!
И засмеялась, чтобы окончательно ее верх был:
— Эх ты, Володька, Володька!
«Эх ты, Володька, Володька», — заплакала наконец Любовь Федоровна, открывая скрипучую калитку зимнего своего, словно нежилого двора. Нашарила кнопку — лампочка перегорела. Пришлось впотьмах открывать дом. «Вот и вся наша с тобой любовь… Во сне…»
В пустом доме тоже было неуютно, не прибрано.
Умылась. Насухо вытерла глаза. Села к столу план работы набросать на ближайшее будущее.
«Мероприятия по перестройке», — написала она и задумалась.
«Степана из агрономов попру! Хватит! Игоря поставлю! Ивана Ефимыча — на пенсию! Посчитал, будет, однако… Зоотехнику новоявленному спуску не дам. Завертятся они у меня! Ох, и делов теперь! Ох, и делов!..»
1986
Тук да тук…
В это утро Нина Игнатьевна проспала все на свете. Не слыхала, как Игорь завтракал, как корову доил, как Иринку в садик собирал, как мотоцикл заводил.
Вскочила, заспанная, встрепанная, с сонным «шрамом» через всю щеку — во как спалось ей, нежилось! Солнце уже до другого окошка дошло. А дел, дел — тошнехонько! Правду, видно, Игорь бает: не по силенкам им, зря затеяли они с домом-то. Перестроить, перекроить все в гнезде своем надумали. Из двухкомнатной избы наладились трехкомнатную сотворить. Нагляделись на невиданные «образцы». Так в их селе называют два новых — во всей округе пока нет таких — коттеджа. Один построили из красного кирпича, другой — из белого. Отовсюду люди приезжают, любуются, ахают. И свои — ходят, смотрят, охают. Красота, удобства и для людей, и для скотинушки. И кому только достанется счастье такое — жить в этих игрушечках.