Любовь и хлеб

Тот поет — кто жизнь любит, оленя любит, детей любит! А Махмуршин не встречал еще оленевода, который бы не любил жизнь, оленя и ребенка. Онэмэ давно поет. Он уже обучил трудному искусству оленеводства бригаду погонщиков. Теперь ему можно доверить разведку летних пастбищ. Бригада справится с работой и без него, Онэмэ. А он пусть находит вблизи новые корма совхозу. Старый глаз — умный глаз, далеко видит! Пусть походит Онэмэ по комнате, пусть подумает!

Радость окрыляет человека, убивает старость, рождает песню! Кури, Онэмэ, для гостя найдется табак! Ты прошел тайгу не один раз, а за шестьдесят лет своей жизни ты пересек тундру вдоль и поперек, и разве сосчитаешь на счетах твои избушки и загоны для оленей. Где они сейчас? Ты и так немало переменил лыж, арканов, собак за это время, бродя по оленьим следам. Совхозу нужно беречь стада, Онэмэ, надо сокращать кочевки, искать новые пастбища в тайге и тундре, чтобы олени отъедались на свежей траве, нагуливали жир. Ты согласен, Онэмэ. Ты радуешься. Ты правильно понял Махмуршина. Разведка — нужное дело, Онэмэ. И карту тебе дадим, и научим тебя отмечать на карте новые пастбища. Наверное, учит тебя нотам директор школы Косев?!

Тихая беседа, приятная. Радуется Онэмэ такой беседе. Доволен директор. Радуйся, радуйся, Онэмэ. Совхоз доверяет тебе большое почетное дело. Отчего ты не поешь сегодня?

Сосны остались вдали. Они стояли зеленой стеной у Медвежьей горы, под солнцем, а здесь кругом на много верст расстилались снега. Снег искрился от солнечных скупых лучей, по тонкому насту легко скользят нарты, звенит в ушах теплый воздух.

Олени остановились, чтобы подхватить снега и отдохнуть. Они, тяжело дыша, вдыхали теплый, звенящий воздух, чувствуя приближение весны. Он свистел в их горле, пар клубился из широких заиндевевших ноздрей. Колокольчики еще долго продолжали звенеть на вздрагивающих шеях вожаков, но потом умолкли.

— Какой снег глубокий!

Онэмэ хлопнул в ладоши, поправил ремни упряжки, погладил по мокрому горбу серого ветвистоногого вожака и достал трубку. «Хорошая трубка! Священный огонь деда долго горит, сладко горит. Умирал, «береги» — сказал. Отчего не беречь! Огонь горит, дым вкусный. Емас! Ах, ноги затекли!»

Он прыгал по снегу, проваливаясь, и смеялся.

Колокольчики снова зазвенели — это олени стали тыкать мордами в снег. Они хватали его губами, жевали и смотрели друг на друга печальными бездумными глазами. Онэмэ, усмехаясь сам себе, попыхивал трубкой, жмурился от крепкого дыма и шевелил губами. Он считал себя самым счастливым человеком на стойбище. Ведь ему доверил Махмуршин почетное дело. А чем он лучше других?! Ничем. Напротив, он такой же, как и все другие почетные оленеводы. Только, может быть, старше и опытнее их, и знает, где искать новые пастбища для оленей.

Сегодня вечером он будет рассказывать своей жене, Мике, как долго с ним разговаривал директор совхоза, как вкусно он накормил его в своей избе и угостил крепким душистым табаком. Мике будет вздыхать, прищелкивать языком и ласково погладит его по спине. «Я у нее умный муж». А завтра он соберет бригаду и объедет оленьи стада.

Онэмэ вскочил на нарты, откинулся на спинку и гикнул на оленей:

— Эгей! Олень мой, приятель мой, олень-старик!

Олени рванули упряжку и помчались, ломая наст копытами. Снег взвивался, порошил, покрывая их спины белыми попонами.

пел Онэмэ.

Он широко раскрыл узкие черные глаза, думая о себе, о Косеве, о радости, о тундре. «Ай-ай! Зачем Косеву песни? Косев — комсомолец. В районной школе он почетный директор. Собирает по стойбищам песни и записывает их на бумаге точками. «Это ноты», — он говорит. Их можно читать и петь. А мне ноты ни к чему. Я пою и без них. Вот снега лежат. Тундры. Моя тундра! Нежная как лебедь. Вот олени бегут на стойбище верным путем. Я везу радость стойбищу, а олени молоко оленятам…»

Онэмэ замолчал, отдавшись очарованию собственной мелодии. Ему стало тепло и весело.

«Косев говорит: «Песня твоя в народ идет. И пластинки пошлют в каждое стойбище. Зачем? Меня и так знают в тундре. И… в Москве меня знают…»

Онэмэ пел. Звенели колокольчики, как бы вторя ему. Старик привстал на колени и вздохнул всей грудью.

— Я скажу ему: «Здравствуй, Косев-товарищ! Песню тебе привез я. Радость — песню».

Северный Урал

1952