Зеленый берег

Не меньше года мы с Сабили обходили друг друга стороной. Надо же было случиться — опять я на базаре зашел в тот же трактир и опять вижу: сидит Сабили за тем же столом. Но на этот раз без дружков, из чашки у него идет пар. «Эй, кричит, Хайбуш, садись со мной на мировую чай пить! Есть у тебя силенка, уважаю. Чуть не свернул тогда скулу мне. Конечно, я не ждал, что ударишь, не изготовился, а то и тебе досталось бы. Ладно, ладно, садись! Есть одна хорошая русская пословица: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Решил я уступить тебе того черного жеребца-трехлетку, который так нравится тебе. Ты не передумал купить его?» — «Какое там передумал…»

Но тут вынужден был вмешаться до сих пор молчавший Габдулла;

— Хватит уж тебе, отец, совсем умучил гостей. Твоим, приключениям конца-краю нет.

— Конечно, нет, Габдулла! Я ведь до ста и пяти лет дожил. Дочка Гаухар очень уважительно слушает меня. Не зря сказано: «У мугаллимы за каждым плечом по ангелу…»

После обеда Джамиля пригласила Гаухар в свою комнату. Девичьи комнаты у всех одинаковы — светло, чисто, во всем порядок. В комнате два окна, оба обращены во двор, в садик. Здесь не слышен уличный шум. Из садика в раскрытое окно веет свежим ветерком.

— …Когда я кончу учиться, Гаухар-апа, этот город разрастется, будет не меньше Казани, — оживленно говорила Джамиля.

— Ну, Казань, думаю, тоже не застынет на одном уровне, — рассмеялась Гаухар.

— Это верно, — согласилась сговорчивая девушка. — У меня так, к слову пришлось… — И перескочила на другое: — Если не удастся сдать экзамены в институт, я не растеряюсь, вернусь в город Юности, поступлю на работу, буду готовиться на заочный…

Рассказывая, Джамиля показывала гостье свои книги, ну, и наряды, конечно. Впрочем, гардероб девушки был еще скромен. Вот только Агзам удивил сестру своей щедростью. К окончанию десятого класса подарил ей очень красивое вечернее платье и туфли на модном каблуке. А если она все же сдаст экзамены в институт, он обещал купить ей шубку с норковым воротником. Этим пока что и ограничились ее мечты о нарядах.

8

После обеда Агзам остался в большой комнате, долго беседовал с отцом и дедом. Но теперь ни отца, ни сына за столом нет, а Хайбуш-бабай прикорнул на диване, сладко похрапывает. На кухне Зульхиджа моет посуду.

— Нам, Зульхиджа-апа, пожалуй, пора возвращаться в Зеленый Берег, — обратилась Гаухар. — Куда девался Агзам?

— Э, не беспокойся, дочка, успеете вернуться. Агзаметдин с отцом отлучились к соседям. Недалеко, через два-три дома отсюда. Они скоро вернутся. А ты отдохни немного. Небось от высоких-то каблуков ноги так и гудят?

— Да уж привыкла, Зульхиджа-апа.

Из большой комнаты донесся басовитый голос деда Хайбуши:

— Эй, сноха, как гостья, встала?

— Ах, бедняжка, он думает, если сам вздремнул, так и другие то же самое… Гаухар и не думала дожиться, отец!

— Э, нет, не говори так, сноха, вздремнуть после обеда никому не вредно. Проходи сюда, доченька Гаухар, сядь поближе. Ты пришлась мне по душе. Так бы и не отпустил тебя!.. — Дед был очень доволен, когда Гаухар села на диван рядом с ним. — Вот так! Не перейдет ли твое тепло ко мне? Помолодел бы. Что ни говори, сто пять не двадцать пять…

— Эх, отец, у тебя и через год, и через два будут все те же сто пять.

— Конечно, сноха, конечно! У аллаха хватит дней и годов, чего их считать… Так, значит, доченька Гаухар, ты мугаллима? — десятый раз переспрашивал он. — Очень хорошо, очень приятно! А из каких мест ты будешь родом? Из Казани или из Зеленого Берега?

— Нет, дедушка, я уроженка Арского района. Только в деревне никого не осталось из моей родни. Отец не помню когда умер, еще ребенком была, мать недолго пережила его — Вон оно что… Значит, ты сиротка? Да, тяжеленько было возрастать и учиться одинокой. Зато ты хорошо узнала, каков на вкус черный хлебец и сколько стоит он…

На лестнице послышались голоса, Агзам разговаривает негромко, а отец гудит, что твоя труба, еще за дверью можно было разобрать каждое его слово;

— …Чуть мне исполнилось шестьдесят, начальство сейчас же спрашивает: «Может, на пенсию желаешь?» Я даже рассмеялся…

Когда они вошли в прихожую, Габдулла заканчивал свой рассказ:

— …Смеюсь и говорю? «Жена вышла на пенсию — этого пока достаточно. А мне еще надо поработать. Кто лучше меня знает электросварку? На нашем участке я пока что первый — так или не так?» Отвечают: «Правильно, первый». Д я им: «Значит, мне и достраивать комбинат. Может быть, вспомнит молодежь: «Вот как работали наши отцы!»

— Долго пришлось ждать нас? — дослушав отца, обратился Агзам к Гаухар.

— Да, нам пора уже возвращаться, Агзам.

— Как раз об этом мы и хлопотали. Тут по соседству живет знакомый инженер, у него своя машина. Минут через сорок он может отвезти нас, ему все равно надо ехать в Зеленый Берег.

— Все же зачем беспокоить человека? Поехали бы в автобусе.

— Автобус в эти часы, Гаухар, редко ходит. Ничего, поедете в свое удовольствие на «Москвиче», — отозвался Габдулла. — В детстве мы ходили, накрывшись рогожкой. А нынче наши дети — инженеры, строят комбинат, приобрели свои Машины. Умирать не надо, вот качкая жизнь настала! Ты, Агзам, скоро купишь машину? Пора бы!

— Очень ты расхвастался, отец, — вставила Зульхиджа, снова накрывавшая на стол. — Нынешнюю-то жизнь Гаухар и без тебя отлично знает.

— Разве я говорю, что не знает? Я просто хочу добавить, что и я кое-что знаю. Верно, друг мой Джамиля? — обратился он к дочери.

— У моего друга отца что ни слово то золото.

— Ха! Слыхала, старуха? Знай наших!

— Кто же согласился отвезти наших гостей домой? — полюбопытствовала Зульхиджа. — Внук Бесштанного Галькея, что ли?

— Нет, Бесштанный Галькей живет у старого моста, а мы ходили к внуку Косоплечего Хасби, — объяснил Габдулла-абы. — Помнишь, когда-то этот Косоплечий Хасби принялся было делать арбу, чтобы запрягать подрастающего быка? Но не успел он доделать арбу, пришлось зарезать бычка и съесть. А телега так и осталась недоконченной. «На будущий год аллах пошлет нам нового бычка от нашей пестрой коровы, а этот был слишком мал ростом, чтобы запрягать», — оправдывался Косоплечий Хасби.

— Как не знать мне Хасби, — поддержал» Зульхиджа. — Бедняга на шахте покалечился. Всю жизнь ходил скосившись на правое плечо. У них в доме гвоздя лишнего не было. А внук теперь, видишь, инженером стал, машину завел…

— Ладно уж, старуха, будет машина и у нашего Агзама. А пока прошу садиться к столу. Гаухар, дочка, пересаживайся с дивана на свое прежнее место. Для начала съедим по маленькой тарелочке пельменей, потом попьем чайку.

— Да мы ведь обедали, Габдулла-абы!

— Ну что за пустяки! Когда это было. Джамиля вошла, неся в каждой руке по глубокой тарелке с пельменями. Сначала поставила перед дедушкой Хайбушем, потом гостям. И дальше своей семье, по старшинству. Знает порядок востроглазая Джамиля!

— Э, сноха, чудо-пельмени, из молодой говядины, сами лезут в рот!

— Пельмени Джамиля делала, отец, ее и хвали.

— Ах, Джамиля! То-то я чую — у пельменей вкус девичьих рук.

— Маловато этой похвалы, дедушка. Говорят, хвалу посыпай золотом и серебром, — не запнувшись ответила Джамиля.

— Ай-яй, дочка, как у тебя заблестели глазки от похвалы, — подзадорил Габдулла. — А в общем молодчина! Положи-ка мне еще тарелочку. Мы рабочий народ, коль едим — за ушами пищит, коль работаем — сердце стучит.

Не отказался от второй тарелки и дед Хайбуш.

— Да будет на пользу пища, дедушка! — не осталась в накладе Джамиля.

Потом аппетитно пили чай. Хворост к чаю тоже изготовления Джамили, — во всяком случае, так уверяла Зульхиджа; может быть, она нарочно так говорила, чтобы хворост казался вкусней.

Под окном раздался гудок машины. Все поднялись из-за стола, гости начали прощаться.

— Значит, уезжаете? — сожалеючи, сказал дед Хайбуш. — Ни за что не отпустил бы, да ведь путнику положено быть в пути. Большое спасибо, дочка Гаухар, что порадовала нас своим приездом.