Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

— А так и не пущу. Я здесь один. Никого нет. Мастерская закрыта. Понимаешь?

Лена положила руку на плечо Льва.

— Погляди на меня, Лев. Ну, погляди же! Боже мой, да неужели ты… Какой же ты…

Она не договорила, подбородок у нее затрясся, и она выбежала из мастерской, громко хлопнув дверью.

Лев рассмеялся. Он смеялся истерическим смехом, стоя лицом к стене.

Вечером того же дня, возвращаясь домой, Лев столкнулся около Монастырского сквера с Виктором и Леной и увязался за ними.

Всю дорогу он глупо и грубо издевался над Виктором, над Опанасом, над Колей, высмеивал Виктора, его стихи, желание Лены ехать учиться.

Казалось, что в сердце Льва скопилось столько злобы, что она душит его, подавляет все остальные чувства.

Виктор не отвечал Льву. Он лишь сжимал кулаки. Лена держала его руку в своей и тихонько гладила ее. Она отделывалась от злобных наскоков Льва короткими замечаниями, которые бесили того еще больше.

— Вы трусы, вот кто вы! Трусите и бежите отсюда, — говорил Лев. — Отвратительные трусы! Я не знаю, какой черт меня дернул связаться с вами? Стихоплеты! Сопляки!

— Лев! — гневно остановила его Лена.

— Что Лев? Ну, что? Неправду говорю? Клевещу? Характер у меня добрый. Мог бы сделать и так, чтобы вы не уехали. Здесь бы остались, как привязанные. Понимаете?

— Не понимаю! — холодно возразил Виктор.

— Не стихи сейчас надо сочинять, идиот, — бросил Лев, когда они подошли к дому Лены. — На кой мне черт стихи твои нужны?

— Ну, ладно, прощай. — Лена взяла Виктора под руку.

— Прощайте.

— Нет, Лена, ты ступай, а я поговорю с ним. Лена, милая, ступай! — повторил Виктор, видя, что Лена не уходит.

Лена поняла, что ей надо уйти. Она стала медленно подниматься по лестнице.

— Лев, что ты говорил сегодня Лене?

— Объяснялся в любви.

— Мы однажды уже встречались с тобой на очень опасном перекрестке. Ты не забыл?

— Нет.

— Очень хорошо.

— Какой ты нервный!

— Ты что, хочешь опять стать поперек дороги?

— Ах, вот что! У вас, значит, есть своя дорога? Милый Витя, покажи ее мне. Может быть, по ней легче идти.

— Да, легче. Меня на нее вывел настоящий человек. Настоящий, умный, далеко видящий…

— Кто же этот святой благодетель? Кто этот твой новый поводырь!

— Нет, ты мне скажи, на что ты надеешься? Где миллионы повстанцев, о которых ты так много болтал? Почему они не остановят вот эти обозы, не помешают открыть депо? Какие уж там миллионы — так, разная рвань. Миллионы начинают заводы строить…

— Это все Сторожев! — пробормотал Лев; его задели слова Виктора. — Приехал и поднял все. Но он может и не уехать отсюда.

Нервы Виктора были натянуты. Он чувствовал, как поднимаются в нем отвращение и ненависть к этому лобастому человеку. Вот как! Этот подлец говорит гадости Лене? Он что-то затевает против Сергея Ивановича?

— Послушай, Лев. Я даю честное слово, и ты знаешь, я его сдержу. Если ты посмеешь еще раз что-нибудь сказать Лене… Если ты посмеешь насолить Сторожеву и я узнаю об этом, мы… Помнишь ту записку? Вот и все, что я хотел сказать тебе.

— А если я не боюсь той дурацкой записки? — нагло сказал Лев. — Если я плюю на тебя?

Виктор понял, что Лев боится, и это успокоило его.

— А если я сам пойду и донесу? — прошептал Лев. — Выдам всех вас, покажу бумаги?

— Врешь. Не пойдешь и не донесешь. Если бы ты смог это сделать… Нет, ты не пойдешь! Да и как тебе идти? — Виктор усмехнулся. — Тебя спросят, где ты был те годы… Да мало ли о чем тебя могут спросить.

Лев, прислонившись к забору, молчал.

— Знаешь, Лев, — после паузы добавил Виктор, — ты бы уехал. Уехал бы туда же, откуда явился. И не показывался бы сюда. Прощай.

— Да, — хрипло вырвалось у Льва. — Прощай.

— И запомни: я созову ребят, если ты посмеешь что-нибудь сделать…

— Посмотрим! — Лев скрылся в темноте.

Виктор долго смотрел ему вслед. Затем он медленно поднялся по лестнице.

Наверху его ждала Лена.

Она все слышала.

Лена притянула его к себе, и целовала, и говорила ласковые слова, и была безмерно счастлива, потому что рядом с ней Виктор; другой, настоящий Виктор…

Они вошли в квартиру — дома никого не было.

Андрей охотился. Васса еще с утра отправилась в слободу прощаться с крестниками.

В ту ночь Лена стала женой Виктора.

Глава шестая

В столь неудачный для Льва Кагардэ день страшный удар, предвестник многих катастроф, обрушился на Богданова.

Страна готовилась к Пятнадцатому съезду партии. Готовились к нему и троцкисты, собирали силы, пускали в ход все средства, чтобы доказать наличие «серьезной» оппозиции.

Подпольные типографии работали лихорадочно, продукция их перепечатывалась белогвардейскими и буржуазными газетами.

Нелегальные собрания в лесах стали делом обыденным.

В разгар праздничной демонстрации в Москве и Ленинграде они выступили на улице.

Их освистали…

В те дни троцкисты еще пытались легально и нелегально делать политику, искали союзников среди недовольных, действовали обманом с простодушными, лестью с честолюбивыми, демагогией с доверчивыми и малоискушенными, расточали посулы…

Борьба с ними велась упорно, хладнокровно, с выдержкой. Им была дана полная свобода, их не арестовывали и не запрещали им говорить, их терпели в партии.

Трудно было стране в те годы: кулак вредил, была безработица…

Но тем не менее страна шла вперед, борясь, преодолевая и уничтожая противоречия. Отмирающее бешено боролось за свое существование, яростно отстаивало свое отжившее дело.

В авангарде тех, кто отстаивал это «отжившее», были троцкисты.

Их вожаки все еще на что-то надеялись, на кого-то рассчитывали, к чему-то готовились, суетились, торопили своих агентов на периферии, требовали от них активности…

После провала «конференции» Богданов решил во что бы то ни стало отыграться на предстоящих районных партийных конференциях и на конференции губернской: в партячейке коммунхоза ему обещали поддержку.

К этому времени секретарь ячейки заболел; его заменял Карл Фогт, член бюро. Карл Фогт, солидной внешности человек, приехал в Верхнереченск из Германии с какой-то делегацией, остался в городе, поступил в коммунальный отдел горсовета техником. История приема его в партию была весьма туманна. Кто говорил, что он был членом германской компартии, кто утверждал, что у него были какие-то связи с немецкими социал-демократами. Но достоверно никто ничего не знал. Ему просто верили.

Карл Фогт называл себя красным фронтовиком и борцом «за красная Дойчланд», посещал интернациональные вечера, был непременным участником и оратором на всех торжествах и вообще считался «своим человеком» и знатоком партийных дел в Европе.

Собрание ячейки, которое должно было избрать делегатов на районную конференцию вновь образованного Строительного района, назначили на восемь часов вечера. К этому же времени Фогт пригласил представителей губкома и райкома.

Однако в самый последний момент Фогт перенес собрание на шесть часов. Он послал в райком и губком человека с извещением об этом, но человек по неведомой причине ни до райкома, ни до губкома не дошел и на следующий день был найден в камере милицейского участка, где спал как убитый.

Для формы подождав представителей полчаса, Фогт открыл собрание и в течение сорока пяти минут говорил о международном положении, мешая немецкие слова с русскими и безбожно коверкая русские слова. Понять что-либо из его речи было нельзя, да он и не добивался этого.

В прениях выступили несколько рабочих. Они заговорили было о неисправностях в коммунальном хозяйстве города, особенно в связи с начавшимся строительством; Фогт оборвал их, заявив, что это «не есть сегодняшний проблем»…