Те, кого мы любим - живут

— Примите батарею у своего командира. Справитесь?

— Постараюсь, товарищ генерал.

— Выполняйте. А его, — указал Громов штабному офицеру на артиллериста, — разжаловать и отправить в маршевую роту рядовым. Оформите дело, — приказал он Соснову.

— Слушаюсь.

И только тут Громов обратил внимание на нас.

— А, редактор/здравствуйте. — Он пожал руку Калитину и задержал вопросительный взгляд на мне. — А вы, товарищ старший лейтенант, какими судьбами к нам? У вас же поле деятельности — воздух. Или зимой самолеты не летают? Холодно?

— Летают, но меньше.

— Старший лейтенант со мною, — вступился КалИ-тин. — Хотим опубликовать несколько писем-очерков с передовой. Вот Метелин будет писать.

— Ну что ж, писатели, тогда присоединяйтесь ко мне. Я сегодня решил побывать в хозяйстве штрафни­ков. — И спросил Калитина: — О штрафниках можно писать?

Если разрешите, товарищ генерал,

— А вы как считаете, Метелин?

— Как считает мой редактор.

Генерал усмехнулся.

— Ваш редактор держит нос по ветру. Так и пере­дайте ему.

Калитин часто заморгал глазами. Когда все трону­лись, проворчал на ухо:

— Ну вы и хлюст, здорового пинка дали мне.

— А вы мне — под дых. Сделали из меня очеркиста на посмешище, особенно Соснову. Он же знает, что я никогда ни одной строчки не написал для вас.

— Тогда мы квиты,—лукаво улыбнулся Калитин,— Я не предполагал, что мой вымысел вас огорчит. Теперь вы журналист. Не открутитесь. А поглядите, каков ваш соперник, этот Соснов?! Александр Македонский и только! Грудь колесом, и красив, как Зевс, и главное — храбр. Риск все-таки. Ведь передовая!

Дорога к штрафникам проходила среди второй линии окопов и их ответвлений; мы выбирались на открытое место, и немцы не могли не видеть нас. Однако достать нас было им не так-то просто. Соснов это понимал и дер­жался козырем. Крутился подле генерала, старался

быть на виду, выпячивал свою бесшабашную смелость.

— Хотите, убить Соснова? — спросил я у Калитина.

— Что вы еще сверхъестественного придумали?

— Скажите генералу, чтобы слышал Соснов, что здесь чуть ли не за каждой кочкой немецкий снайпер. Если у Соснова не будет разрыва сердца, я поцелую пятки вашей Наде.

— Такое пари не пройдет, — посмеялся Калитин, но от соблазна не удержался. — Больно уж красив, черт побери, этот гусар, чтобы я мог не позавидовать ему и не насолить. — Он приблизился к генералу, потеснил адъютанта, зашагал рядом. Почти слово в слово повто­рил мое предостережение. Среди командиров произошло замешательство, оживление стихло. Но на Громова пре­достережение впечатления не произвело.

— Вам, батенька, надо сидеть у себя в редакции и не высовывать носа на передовую, — сказал он Калитину. — Послали бы своего Метелина, и пусть он вам строчит эпистолы-очерки... Вы не газетчики, а налетчи­ки, друзья мои!

На Соснове не было лица. Смяк, утратил всякую власть над собою. Незаметно втерся в самую гущу командиров, бросал редкие, тревожные взгляды по сто­ронам. В каждом кустике ему чудилась смертельная опасность.

— Что с вами, товарищ капитан? — спросил сосед.

– Сердце... — Соснов хватал ртом воздух и кри­вил губы.

— Может быть, чем помочь?

— Скоро ли блиндаж этих штрафников? — проце­дил он.

Подумать, что в Соснове свирепствует страх? Нет. Сердце! Он скорее хочет добраться к месту.

— Вы опять мне подсунули свинью? -дернул за рукав Калитин.

— Поглядите на Соснова, — ответил я.

Калитин оглянулся, за спинами увидел прячущегося Соснова и захохотал.

— Вы выиграли пари. У кого я должен целовать пятки? — Неожиданно для себя громко сказал Калитин, его услышали остальные. Генерал, уловив в его словах нотки юмора, посоветовал:

— Могу предложить кандидатуру моего ординарца

Пети Зайцева. У него сорок пятый размер ноги. Есть где разгуляться. Поцелуйте, и наверняка спорить больше не будете.

Штрафники занимали три блиндажа. Появление ге­нерала и около десятка старших командиров не вызва­ло здесь живой реакции. Люди нарочито равнодушно продолжали заниматься своим делом (у края смерти— все чины и жребии равны). Третий блиндаж самый вместительный. Но людей натискано в нем, как в бочке сельдей. Шло азартное сражение в карты. Перепуган­ный командир, вытянувшись перед Громовым, на весь блиндаж сипло, сорвавшимся голосом крикнул:

— Встать! Смирно!

Но команда потонула в шуме и гаме. В дальнем углу над столом нетерпеливо грудилась вокруг банкомета тол­па. Банк держал черный, как цыган, со шрамом на лбу солдат. Под рукою у него гора банкнот. И тут же под Локтем, на скамье, вещевой мешок, почти доверху тоже набитый деньгами. Командир роты повторил команду. Но водворить тишину не удавалось. Напротив, неразбериха и шум усилились. Банкомет, мрачно оглянувшись на Громова, глухо бросил своим дружкам: «Продолжать игру».

— Становись! — хлестнул голос командира роты. Банкомет хладнокровно сбросил карту.

— Оставьте их в покое, — сказал генерал, подошел к игрокам. У стола ему уступили место. Но он не сел. Коротко остриженный банкомет ловко продолжал свою работу: присутствие генерала не смутило его.

—: Может, и вам карту, товарищ генерал? — невесе­ло улыбаясь, предложил он.

Командир роты побелел. Соснов, сцепив зубы, от­стегнул кобуру пистолета. Все глядели на Громова. Вихрастая полуседая бровь вздрагивала. Но ни тяже­лый взгляд генерала, ни напряжение, камнем упавшее вдруг в блиндаж, не вывели из равновесия смуглого, ладно сбитого парня. Он лишь передернул плечами и кивнул партнерам: «Поехали дальше». Прозвучало это, как скрытый приказ, не выполнить который не заставит сила смерти. Будь Громов человеком обостренного са­молюбия, одного жеста было бы достаточно, чтобы обо­рвать и без того обреченную судьбу этого солдата. Но генерал разглядел в нем" что-то незаурядное, и это про­будило любопытство. Наделенный неограниченной вла­стью, привыкший к набившему оскомину подобостра­стию, Громов вдруг натолкнулся на кремень, который был лишен всяких прав, кроме одного — права умереть, и в то же время, здесь, в роте штрафников, был могу­щественнее в десятки и сотни раз его, генерала.

— Как величают этого Гобсека? — повернулся Гро­мов к командиру роты. Тот не понял вопроса.

— Савелов, — подсказал сам «Гобсек».

Громов опять смерил его взглядом:

— Вы читали Бальзака?

— Мне больше по душе Джек Лондон и Тургенев. Но какой же культурный человек не знает Бальзака, то­варищ генерал? Невежде нечего и с фрицем воевать: кто нищ умом и душою, тот и силой дурак.

— Чем вы занимались до войны? Где учились, сколько вам лет?

— Я — подонок общества. До войны только и знал, что водил за нос мильтонов.

— А точнее?

Савелов встал, за ним тотчас из-за стола поднялись остальные штрафники.

— Что ж, можно и точнее. В тридцать седьмом моего отца арестовали; сегодня он, как и вы, командовал бы дивизией, а может, и больше. Когда-то он у самого Фрунзе на виду был. Мать сослали. Я, студент третьего курса физико-математического факультета, сбежал. Школой стала жизнь. Взломал около тысячи сейфов, очистил дотла пять банков и ни разу не был пойман. Мною занимались самые коронованные тузы. Но я был той козырной шестеркой, которая и туза бьет.

В блиндаже было тихо, как в склепе. Савелов, скло­нив крутую лобастую голову, неторопливо продолжал рассказ. На лицо Громова легла тень.

— Зачем вам столько денег? — спросил он.

Савелов одними глазами улыбнулся, ответил:

— Я жил скромно. Иногда впроголодь. Хотя богат был, как Форд. Я щедро платил тем, кто служил и помо­гал мне. Остальные суммы, — что была самая трудная работа, — я тратил на тех, кто вынужден был по недо­разумению жить изолированно и в нужде. Много было таких семей в России. Всякий раз надо было придумы­вать нечто сногсшибательное, чтобы им помочь, Найдя пачку денег, кем-то «случайно» оброненную, они почти всегда возвращали ее в милицию. Они же ведь совет­ские люди, товарищ генерал!