Дурная компания

- У меня доклад… Я заканчиваю диссертацию. Уже несколько лет живу в Париже. Странно… - ее расширенные глаза затуманились, и голос дрогнул.

- В Париже… - я никак не мог перевести дыхание.

- Я наконец вышла замуж… - Она криво усмехнулась.

- Поздравляю, - я ощутил боль.

- А ты?

- Я тоже женат.

- Я думала, мы никогда больше не увидимся… А у тебя появились седые волосы. - Она внимательно посмотрела на меня. - И морщины.

- Это после войны в Израиле, ребенок все время срывал противогаз.

- Ты был там? Так я и знала… Теперь понятно, почему я тогда прилипала к телевизору, смотрела сводки последних известий.

- Ты что, думала обо мне?

- Иногда, - она грустно улыбнулась. - Совсем забыть тебя оказалось непросто. Хотя я очень старалась.

- Ну, ты всегда была талантливой и добивалась своего. Мне это, кстати, ужасно нравилось.

- Не волнуйся, мне это удалось… Но не до конца. - Она внезапно погрустнела и на секунду замолчала. - Проблема была в том, что иногда ужасно хотелось с тобой разговаривать. Вначале я ругала тебя, себя, а потом как-то привыкла.

- Мне иногда казалось, что я разговариваю с тобой…

- Как странно, - она побледнела, - как будто это все происходит во сне.

- Ну, расскажи, как тебе живется. Тебе хорошо?

- Дурацкий вопрос. Почему ты спрашиваешь?

- Как тебе сказать… Я часто вспоминал о тебе.

- Ты вспоминал? Это очень благородно с твоей стороны… Ну, что тебе рассказать? Тогда, когда мы расстались, было очень больно, потом рана стала заживать. Понемногу… Со временем я стала другой, может быть, усталой, циничной, не знаю… Ты меня, дорогой, слишком больно тогда ранил…. Во всяком случае, я дала себе слово больше не отдаваться чувствам и стараюсь этому следовать. Мне надо было как-то жить дальше…

- Париж, - повторил я, прислушиваясь к магии этого слова. - Я там так никогда и не был. Набережная Сены с лавками букинистов, мосты с позолоченными скульптурами, запах кофе, старого дерева, белая пыль бульваров… Ну да, конечно, я забыл про Люксембургский сад, скамейки, фонтаны, оркестры, играющие около музеев. Вечером грузные владельцы мясных лавок суетливо убирают свои кровавые лотки, а вертлявые мальчики пытаются заманить прохожих в кабаре Пигаля. Дворец Инвалидов подсвечен прожекторами, на узких улочках шумит толпа, художники на Монтмартре предлагают написать портреты туристов, и внизу мерцают огни.

- Как у тебя это получается? - Она вздрогнула. - Как будто это ты там живешь, а не я…. Ну да, так оно все и выглядит, день изо дня. Я люблю этот город, в нем хорошо дышится… Ну, а как ты живешь?

- Болтаюсь по свету… Зачем-то уехал из Израиля, работаю здесь в сумасшедшей русской компании. Починяю серые ревущие коробки…

- Как? А как же работа, твои идеи, ты весь горел этим, - она посмотрела мне в глаза.

- Я буду пытаться, но в Америке сейчас с наукой тяжело. Считай, что я работаю в шарашке за право остаться здесь, да и сам не знаю, нужно ли мне это?

- У тебя глаза уставшие. - Она вдруг протянула руку и провела ей по моему лбу, пристально всматриваясь в лицо. - О Господи, - повторила она хрипловатым подрагивающим голосом. - Это все-таки ты.

- Похоже на то. Бывает же такое… А я часто о тебе вспоминал.

- Ушел ты без особых сожалений, так что не рассказывай мне про свои запоздалые муки совести, - губы ее скривились.

- Прости. Я, наверное, хотел что-то доказать самому себе.

- Ну что, доказал? Черт бы тебя побрал! Я тебя убить хотела!

- Убей… Ну, или скажи какую-нибудь гадость.

- Ты… - у нее снова задрожали губы. Неожиданно она пошатнулась, присев на диванчик, и на ее глазах выступили слезы.

- Ну, не надо, пожалуйста, я тебя прошу, - я присел рядом с ней и сам не заметил, как начал гладить ее по голове.

- Что же ты наделал, милый, - ее бил озноб, и на нас уже начали оборачиваться.

- Пойдем погуляем, - предложил я.

- Да, сейчас. - Она встала и нетвердой походкой прошла несколько шагов. - Здесь у вас есть какие-нибудь кафе, где можно посидеть?

- Мак-Дональдс, - пошутил я. - Тебе нравятся простые, грубоватые толстые мексиканцы и колющиеся наркотиками школьники?

- Мне уже все равно, - она вдруг рассмеялась, и ее глаза засветились лукавой искоркой. - Вот так кавалер, не видел меня много лет и ведет в Мак-Дональдс.

- Хорошо, хорошо, здесь есть итальянский ресторан, в котором подают плохо сваренные макароны, посыпанные какой-то зеленоватой дрянью.

- Пошли куда угодно, - голос ее неожиданно почерствел, и я почувствовал пустоту внутри.

Мы вышли на залитую солнцем площадь, и она достала из сумочки сигареты.

- Ты куришь? - с удивлением спросил я.

- Да, иногда много, - она странно скривила губы и затянулась.

- В Америке принят стерильный образ жизни, - я с увлечением развивал эту тему, которая давала возможность говорить, не притрагиваясь к тому, что тяжелым грузом лежало на сердце. - Курить нельзя, часто даже на улицах, зато у каждого дома полы застелены жуткими синтетическими коврами, с которых летит стекловата, и поэтому у них каждый второй болеет раком. Так что все скомпенсировано.

- В Европе почти все курят. - Я смотрел на ее рот, губы, которые я когда-то целовал, прислушивался к ее голосу и чувствовал, что растворяюсь в этой женщине, как когда-то, когда оплот социализма казался нерушимым и на дачном участке росли дикие цветы…

Мы шли мимо памятника Ленину. Вождь пролетариата с простертой вперед рукой, изрядно обгаженный не обладающими классовой мудростью птицами, скорее напоминал кургузого мужичка с Рижского рынка, пытающегося сбыть по кооперативным ценам свой товар. Было прохладно, дорожка, уходившая от станции, вела между домиками старых большевиков, мимо маленького мостика через речку, в которой переливались под черной водой водоросли, мимо высоких, заслоняющих небо елей, пруда, на котором на плоту катались дети, отталкиваясь ото дна длинными шестами, маленькой плотинки, в которой шумела, переливаясь, вода…

- Когда я была маленькой, мы сюда приходили ловить пескарей и купаться, а с цементной плотины прыгали, - сказала она.

Воздух уже пах осенью, запоздалые сыроежки тут и там торчали около лесной тропинки. Начинало вечереть.

- Странно, - она посмотрела на усыпанную желтыми листьями лесную опушку. - Папа катал нас на велосипеде, в домах играла музыка, и все казалось таким надежным, устойчивым. Мы убегали в лес играть в индейцев, помнишь, давным-давно шли такие романтические фильмы? Смуглые индейские девушки ходили с накрашенными губами, их непременно спасали от злодеев благородные мужчины, и справедливость всегда торжествовала. Мне иногда кажется, что все это было сном… По выходным в гости приходили соседи, мы разводили костер, жарили шашлыки. Родители разговаривали, смеялись, пили вино, и, казалось, эта жизнь никогда не закончится. А потом мы как-то незаметно начали взрослеть, научились тихо издеваться над программой новостей и вести конспекты по политической экономии. И вдруг заболел и умер папа, и тогда я поняла, что этот мир исчез навсегда.

Я обнял ее. Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня своими черными глазами, учащенно дыша.

- Я… - я запнулся, с трудом сдерживаясь и ощущая напряженные и дрожащие плечи, отзывающиеся на едва заметные прикосновенияя моих пальцев. - Ты знаешь, у тебя удивительные глаза, я в них будто тону. - Я поцеловал ее, с каждым мгновением все более теряя ощущение реальности. Странное, поглощающее до основания чувство неожиданно захватило меня, я парил в темном пространстве среди звезд, испытывая при этом нежность, желание всегда быть с ней и слышать, слышать это учащенное дыхание…

- А ты не умеешь целоваться, - смеясь, сказала она, потирая пальцем губу, и оттого показалась еще более прекрасной.

- Ничего себе, - я ощутил приступ ревности. - Мне этого еще никто не говорил!

- Я тебе говорю, - глаза ее смеялись, смотрели прямо в мои, и неожиданно взгляд ее изменился. - Пойдем быстрее.