Повести и рассказы

Дырковцы на сходе решили торжество справлять в складчину, а Силантия поставили старостой: мужик самосильный и может «соответствовать с начальством». Силантий за неделю до Воздвиженьева дня стал приготовлять самогонку и каждый день с утра был выпивши. Баба ругалась. — Надо честь честью все, чтобы прилично. Я им покажу, какие мы лесовики, бубнил он. — А начальство надо почитать. Накануне он сидел пьяный на сундуке и переобувался целый час: как-то все не выходило. — Гараська, ну-ка, спой эту, как ее, насчет миру-то свово… Гараська — разговоры с батькой плохи — наскоро прожевал лепешку и тоненько заверезжал: — «Мы свой, мы новый мир постро-оим…» Баба, маленькая, круглая, как корчага, поросятам месиво готовила. — Правильно, — сказал Силантий. — А тирнацинал ихний можешь? — Не всю, — и Гараська откусил лепешку. — Будя жрать-то, нажрешься еще! Кумунист. Беги-ка скореича в ячейку, в Раменье, понял? В ячейку. Получи там песенник ихний. Да кликни пастуха, тут у речки он. Мол, тятя велел притти. Тирнацинал изучать, мол. Он кумунистишка, кажись, все распевает эти разные ихние… Ну, поворачивайся. Гараська зажал в горсть две лепешки и засверкал пятками. Силантий поставил ногу на длиннейшую онучу и заорал: — «Мы сво-о-о-й, мы но…» — Да что ты гайкаешь-то, точно в лесу! — закричала баба. — Молчи, — погрозил Силантий. — Не сбивай, сам собьюсь. — Он поднял ногу и обогнул онучей справа налево. — «Мы сво-о-й… ммы но-о-о…» — Чтоб те подавиться! Нажрался опять этого самогону проклятого… Хоть бы клев вычистил… Шагнуть нельзя. — Какой это клев? Есть когда мне с твоим клевом няньчиться… Ты вот что, ежели ты понимаешь такцию, чтоб пастуху завтра красная рубаха была. И мне чтобы красная. Чуешь? Мы с ним передом пойдем, с флагом ихним. Тирнацинал чтобы… Торжество… — Он еще раз перекинул онучу и заревел, сердито сверкая на бабу взором: — «Мы сво-о-й… Мы но-о-вый мммирррр…» — Тфу! — подскочила к нему баба с месивом. — Вот так и вылью на башку-то на лохматую. — «…по-остро-о-о-им…» Удди! Сапогом пущу! «Мы сссво-о-й мммы…» Баба с бранью пошла к выходу. — Стой! — крикнул Силантий и перебросил онучу третий раз. — Покличь Яшку солдата, чтоб с ножницами об'явился… Чуешь? — Тфу! И не подумаю. — Молчать! Мол, хозяина брить… Намеренье такое вышло… Мол, бороду к чорту и башку на-голо, по-городски, как наробраз. Баба грохнула дверью. — Белогвардейка, чорт… — прошипел Силантий. Волосы, как клочья пакли, висли на нос, на уши, на плечи, все лицо в шерсти и бородища во всю грудь, только нос сапогом торчал, и щурились захмелевшие глаза. Он очень долго пыхтел, закручивая онучи и на свободе гаркал: — «Мы ссво-ой… мы новый мир постро-о-о-им!..» — Дюже хорошо… Громко… — Еще пропел раз пять и начал потихоньку разуваться. А к вечеру его наголо обрил Яшка солдат. Гараська таращил на тятьку глаза и хохотал. Потом старательно стал подметать веником тятькины космы и бородищу, целая корзина набралась, стогом: Гараська удивился. Силантий, голый, как ощипанный индюк, угощался в переднем углу с солдатом Яшкой самогоном. На столе лежало зеркальце. Выпьет и посмотрится: — Ха-ха-ха!.. Какой большой антирес в лице… Яша! Товарищ! Гараська все еще прыскал смехом. Баба плакала.

Утром, в день торжества, Силантий проснулся рано. Голове его было холодно. Он провел по голому черепу и по скулам ладонью, и душе его вдруг стало тошно. — Дай-ка зеркало, — осипшим голосом пролаял он бабе, растоплявшей печь. Взглянул, глаза налились яростью, сунул: — На! — и долго, стиснув зубы, молчал: не хотелось подыматься. А когда ударили к обедне, встал. — Полудурок чортов, что ж ты не удержала? Баба сморкалась в подол и не желала говорить. — А если б он, дьявол, спьяну-то нос бы мне вздумал отхватить, уши али прочий струмент… Тоже бы молчала? А? Жена ни слова, кочергой срыву дрова сует. Силантий примерил шапку — голова его ухнула по самый рот. — Ишь, что, подлец, наделал, — сказал он, — хоть с онучей обувай. — И примерил Гараськин картузишко. — Мал. Тогда жена вдруг захохотала и звонко крикнула: — Надевай повойник мой! — Повойник? — переспросил Силантий. — А он какой? Красный? Ну-ка, покажи. Вылез из-за печки дед, потряс головой, сказал: — Возжей тебя, дурака, надо. Этакая рожа нескладная, тфу! Облизьян и есть паршивый… Правильно Гараська-т об'яснял. Пришел сельсовет Аксен, усердно перекрестился на иконы, поздоровался с дедом, с хозяйкой, мельком взглянул на Силантия, спросил: — А что, Силантий-то Антипыч вышли? Все захохотали. Пуще всех громыхал Силантий.

Весело, заливисто тилибомкал перезвон и большой колокол бухал гулко. Крестный ход направлялся из церкви к школе. Краснела рябина, желтел поблекший на березах лист, порхали стайками скворцы, горланил петух, посматривая одним глазом на солнце. А колокола заливались и шел густой толпой народ. Батюшка, отец Сергий, сиял рыжей бородой и полным облачением. — Начальство-то закрывай, начальство-то! — командовал в школе Силантий. — Нет ли тряпиц каких, либо рушников? — Пошто рушников? Мы елками заслоним. — Как это возможно! — закричал на парней Силантий. — Тут святые иконы придут, Божжа Матерь, Николай угодник, нешто легко им, святителям Христовым, взирать на патреты-то на ваши? И все три портрета были завешены красными фартуками. — А в той горнице не прикрыли старика-то, Карлу-то свово? Айда скорей! А то батюшка с крестом пойдет. Потом к сынишке: — Эй, Гараська, — сказал он ласково, — беги, сукин сын, скорей на колокольню, да на дорогу гляди… Глаз не спускай с дороги. Гараська ринулся бежать. — Стой, сукин сын! Как увидишь — пыль завихаривает, тройка от города мчит летом сюда лети. Понял? С улицы все гулче наплывали женские голоса, ближе, ближе, хором «Достойно есть» поют, вот под окнами затопотали ноги и вверх по лесенке. На Силантия взглядывали, как на чужого, даже батюшка вежливо сказал: — Здравствуйте, товарищ комиссар. Ох, да это Силантий Антипыч никак! — И, чтоб замять поднявшийся было смех, поспешно начал молебен. Народу полным-полно. От пыхтения и вздохов воздух стал густ и непродышен. Силантий нагнулся к лисьей мордочке Аксена: — Ты вот что, беги ка за околицу, — зашептал он, поводя бровищами. — Они хоть и православные которые, а господа не чтут. Задержи, понимаешь. Чего-нибудь поври им погуще. Аксен, слушая, шевелил ухом, как конь, сказал, — угу, — и вышел. Батюшка служил торжественно, ектении за дьякона выворачивал басом, свои ж возгласы — умильным тенорком, и кадил без перерыву, в школе, как пожар — сине. Силантий морщился: ведь городские члены боятся ладона, как черти. Многолетие «строителям всечестного дома сего» батюшка гаркнул так, что закашлялся, и Силантию показалось — хлынула из поповской глотки кровь. Но это не кровь, это Федот взвильнул красной бородой, взмахнул руками, и хор мужиков грянул, как из пушки. И только оседлал батюшка нос очками, чтоб по бумажке слово произнесть: — Едут, едут! — словно бичем по головам хватил ворвавшийся Гараська. Тогда все зашевелились, батюшка стал впопыхах совать крестом в зубы, в носы, в лобы, а напиравших старушонок попросту толкал в загорбок, возглашая: — Бог благословит. Силантий крикнул: — Эй, слушай, братцы! По леригии аминь — окончилось. Теперича по-советски все за мной! И старухи также. И старики. Батюшка, отец Сергий, не откажите и вы поучаствовать. — Куда мир, туда и я, — заулыбался батюшка, торопливо разоблачаясь, и рыжая борода его вынырнула из-под ризы. Когда все повалили вон, Силантий прокричал в уши двум глуховатым старушонкам: — А вы здесь оставайтесь. Здесь окошки настежь да фартуками машите пуще, фартуками! Чтобы всю, значит, вонь и ладон освященный к свиньям… — И загромыхал с крыльца, как камни с гор.

На краю села стояла подвода, и председатель Аксен, извиваясь возле наробраза, упражнялся в красноречии: — Мы советскую власть должны свято уважать, — напевал Аксен, заговаривая зубы гостю. — Пойдемте, товарищ, в школу, — настойчиво предлагал приехавший. — Позвольте вам доложить, вашим милостям, — взмолил Аксен. — Вот, например, я об'ясню сейчас про хутора. Например, раз я перехожу на хутор, я и избенку свою обязан тащить. А ежели на отруб, то изба в деревне. Гость, подпираясь палкой и прихрамывая, двинулся по улице. Он шел кривобоко, кожаная куртка неуклюже топорщилась на нем. — Позвольте вам доложить, — забежал вперед маленький Аксен. — Например, извольте осмотреть наш прокатный пункт, он у меня в сарае, вон рябинка-то, возле рябины, под навесом. Называется прокатный пункт, а всего одна жнейка, да и в той все железо украдено. Народ у нас прямо — вор… Тут он облегченно вздохнул, навстречу шла толпа. Запыхавшийся Силантий, обогнав всех, остановился перед гостем по-военному и снял картуз: — Честь имею об'явиться. Епутат который был, Силантий Кузькин. Подслеповатому наробразу показалось, что перед ним стоит гололобый верзила в красной маске: щеки и нос Силантия рдели, как морковь, а череп с подбородком белы. — Что с вами такое? — присмотревшись, улыбнулся наробраз. — Едва признал. — А это после тифу, — сказал Силантий, — чуть не сдох, вот как закорючило. Пойдемте в сельсовет. Оттудова уж… А это вот батюшка наш, священник, отец Сергий. Поздоровайтесь, батюшка, об ручку, ничего… Батюшка у нас хороший. Пожелал с пением разных песен нового режиму итти и возгласы, конешно. — А молебен-то был? — потрепал наробраз Силантия по плечу. — Да как вам сказать, не соврать, — задвигал Силантий бровями, напрягая мысль. Так себе, пустяшный… Для старух больше. — Старушонки у нас — одна неприятность, — вздохнул Аксен, и глазки его заныряли в толпе. — Чуть что против бога — голову от'едят. Самая дрянь. — Сколько у вас коммунистов? — осведомился наробраз. — Кумунистов? — переспросил Силантий и виновато ухмыльнулся. — Да настоящих ежели… — То-есть, по программе, — вставил Аксен. — Ежели по программе которые, уж не так, чтобы много. А попросту сказать в видах откровенности… — Цифру, товарищ, цифру, — и карандаш гостя приготовился писать. — Аксен, сколько их? — Кумунистов-то? — в свою очередь, переспросил Аксен, семеня короткими ногами. Кумунистов даже совсем мало. — То-есть, ни одного, извините, — сказал Силантий, покосившись на гостя, и остановился: — А вот и сельсовет. Аксен! ребята! Флаги. Аплакаты. Гараська, патрет товарища Ленина! Ну, выстраивайся, стройся. Стррр-о-о-йся!! По четверо в ряд, как Яков учил маневру. Молодяжник, вперед, живо-о! Дунька, ты куда, кобыла, к парням касаешься! Пшла к девкам! Равняйся, равняйся помаленьку… Эй, мужики! Старух на ближнюю дистанцию не допущать. — Старух, желающих — в хвост! — прозвенел Аксен, вылезая из сельсовета с беремем красных знамен и флагов. — Деды, которые покрепче — смотреть веселей! — командовал Силантий. — Бороды расчесать. Иттить в ногу. Раз-два! Я еще службу не забыл… При самом Миротворце служил, Александре Третьем — вон при ком! — и глаза его гордо засияли. — Ну, вперед. Ать-два, ать-два! Затягива-ай… Веселым путаным, пестрым строем пошагали вдоль села. Впереди Силантий с знаменем, батюшка, звонкоголосый пастух в красной рубахе, молодежь, товарищ-нар-образ.