Чужаки

— Наш контуженный генерал снова армию в поход собирает.

— Как фельдмаршал: одну крепость опрокинул с ходу, дальше спешит. Быстрота и натиск чтобы….

— Гляди, гляди, как руками-то, руками-то размахивает, знать, нотацию кому-то читает, — не скрывая уважения к своему командиру, шутили стоящие рядом с Алешей красногвардейцы.

— А ты думал, зря его санитары из-под земли откопали? Знали, что наш будет.

— Наш. Больше бы таких…

Фигура офицера показалась Алеше знакомой, но он стоял далеко, а на улице все еще было темно. Трудно было разглядеть, кто этот полюбившийся красногвардейцам офицер.

В это время из-за ограды выскочил матрос. Поравнявшись с командиром, он пристукнул каблуком и подал ему пакет.

Офицер достал из кармана осколок стекла и, прикладывая его то к одному, то к другому глазу, долго читал полученное распоряжение. Потом, о чем-то переговорил с подошедшим к нему седоусым, повернулся к красногвардейцам.

— Товарищи! — зазвенел его голос в наступившей тишине. — Владимир Ильич предлагает нам немедленно идти к Зимнему дворцу. Там сейчас решается судьба революции и Советской власти.

— Он! Он! Василий Дмитриевич! — узнав, наконец, Калашникова, радостно воскликнул Алеша.

Седоусый крикнул что-то красногвардейцам, шагнув к колонне.

— Ура! На Зимний! Ура!.. — загремели красногвардейцы.

Калашников и седоусый вышли вперед. Прозвучала команда, и отряд отправился выполнять приказ Ленина.

Глава сорок девятая

Алеша считал себя счастливым от того, что находился в рядах Красной гвардии под командованием Василия Дмитриевича. Напрягая все силы, он еще долгое время был активным участником «красногвардейской атаки на капитал».

Читая письма матери с просьбой навестить ее хотя на недельку, Алеша с болью вспоминал о доме, но всегда отвечал одно и то же: «Сейчас, мама, некогда, душим гадину». И только в день подписания мира с Германией сдал винтовку и, простившись с товарищами, пошел на вокзал.

Владимир Ильич Ленин призывал народ перейти от разрушения старого к строительству нового. Приступить к организационному закреплению одержанных побед, к строительству советского народного хозяйства, и Алеша, не задумываясь ни одной минуты, ринулся на это новое, никем еще не испытанное дело. В Екатеринбурге он встретился с Маркиным. Данило Иванович работал в Ревкоме. Алешу встретил, как родного сына. От радости в этот же день потащил его в музей. Показывая громадные зубы мамонта и возбужденно размахивая жилистыми кулаками, говорил:

— Вот смотри, тысячи лет прошли. Целехоньки. Не то что козявки, к примеру. Мелочь разная. Где они? Исчезли, не найдешь. А это сила, еж тя заешь. Вот такое хозяйство строить будем. Но это потом, конечно, а сейчас другое, учет.

До зарезу нужен учет. Миллионы хозяйчиков. Где, что делается, не знаем. Мелкобуржуазная стихия. Спекулируют, наживаются, а народу от этого одна беда. — Маркин вздохнул. — Эх, Захара бы сюда. Те, что здесь, не то… Заболел, говорят, старик. Может, еще выходят. А Папахин — калека. Завалило в руднике. Вряд ли жив будет. Шапочкина совсем не слышно… Пропал. Поезжай, Алексей, домой поезжай. Там все решаться будет, внизу. Кулаки землю захватывать начали, хлеб продавать отказываются. Обуздать надо. Бедноту организовать. Устроишься — людей пришли. Оружие получите. Без этого сейчас нельзя.

В селе, действительно, было неспокойно. В Совете большинство — богачи. Спорили, надо или не надо закрывать базар. Стоит ли продолжать признавать Советскую власть? Собирали по этому вопросу собрание. Постановили продолжать признавать, но продажу хлеба по твердым ценам пока не производить. Засилье кулаков ощущалось всюду. Бывшая в селе социал-демократическая организация за войну оказалась почти полностью разгромлена. Отдельные ее члены только что возвращались из армии. Беднота волновалась, искала помощи у фронтовиков.

В церквах каждый день шло богослужение. Молились о даровании победы над басурманами и еретиками. Вздымая вверх руки, попы раздирающими душу криками угрожали вторым пришествием.

Во всем черном, с растрепанными волосами, с горящими глазами Прасковья Маиха ходила по дворам.

— Пришла пора. Покайтесь, грешники. Покайтесь, пока не поздно. Через семь дней снизойдет на землю кромешная тьма. Начнется светопреставление. Враг господа нашего Иисуса Христа сошел на землю.

Когда собиралась группа людей, Прасковья снимала с себя черный платок, расстилала на видном месте и клала на него пятнадцать спичек.

— Сказано в священном писании, — поднимая три пальца, продолжала Маиха. — Брат пойдет на брата, отец на сына, сын на отца. То ли еще не дожили мы до этой напасти? Антихрист под знаком 666 идет по грешной земле и клеймит нечестивых своей проклятой печатью. Вот пусть поглядят те, кто сомневается.

Маиха брала пятнадцать спичек и выкладывала из них цифру 666. Затем из этих же пятнадцати спичек делала пятиконечную звезду.

— Разве это не есть клеймо дьявола?

Люди начинали удивляться. Бабы всплескивали руками.

— Родимые. Ведь и правда. Глядите-ка. Прямо на лбы приклеивает!

Кулаки подзадоривали:

— Что тут глядеть, жидовская печать. Ясно… Жидам веру православную продали.

Забыв постоянную вражду, Журавлиха смиренно подходила к Маихе и, кланяясь, просила:

— Прасковьюшка. Ты уж до конца вразуми нас, грешных… Вымолви имя посланника сатаны.

Прасковья так же, как это делали в церкви попы, вздымала вверх руки, потом падала на колени и плачущим голосом говорила:

— Плачьте, безумцы, перед судом всевышнего. Смиритесь и, пока не поздно, отвергните слугу дьявола.

Затем брала те же пятнадцать спичек и торжественно выкладывала: Ленин.

Плача, бабы бежали к избам. Тащили за руки ребятишек и поспешно прибирали пожитки, боясь, как бы в темноте чего не растерять.

Алеша пришел к председателю Совета. Абросим подстриг бороду, лихо по-кавалерийски закрутил усы. Одевался он теперь в худенький пиджачок, но в кресле сидел важно, как будто бы только и знал, что всю жизнь председательствовать.

Карпова Абросим встретил ласково: протягивая руку, встал. Говорить старался замысловато.

— Летят соколы. Летят. Домой собираются. По другому дело пойдет теперь. А то что? Опереться не на кого. Ка кой вопрос не поставишь, обязательно провалят. Не привыкли еще. По-старому думают. У меня вот кожевня была, знаешь?.. Маялся я с ней. Закрыл теперь. Хватит. По-новому жить хочу.

Выслушав председателя, Алеша заметил:

— Попов очень уж распустили. Черт знает какую ерунду мелят, поприжать бы надо.

— Правильно. Я тоже говорил. Да ведь знаешь? Свобода, говорят, слова. А потом они от государства отделены… к ним теперь вроде и подступиться нельзя.

— Значит, что хотят, то и делают. Контрреволюцию разводить могут? — вспылил Алеша.

— Обсудить надо, поговорить надо, возможно, что-нибудь и придумаем. Приходи завтра. Совет соберу. Может, с докладом выступить хочешь?

— Ну, что ж? Можно и с докладом. У меня поручение Ревкома есть. Комитет бедноты создать надо.

— Это для чего же? — насторожившись, спросил Абросим.

— Как для чего? — прищурившись, в упор посмотрел Алеша на председателя. — Помощь чтобы у Совета была, опора. Сам говоришь, проваливают тебя советчики. Значит, нужно стойких людей привлекать к управлению. А потом пора кулаков за шиворот взять. Заставить хлеб государству продавать по твердым ценам.

— Ну, что ж? Давайте обсудим и о комитете. Раз надо, значит надо. — В глазах Абросима мелькнула ироническая усмешка. — Только бы народ против себя не поставить. Осторожно нужно. Люди у нас, знаешь, какие?..

На следующий день подавляющим большинством голосов Совет отклонил поддержанное Абросимом предложение Алеши о создании комбеда. Что касается поповской агитации, было постановлено: