Мы вышли рано, до зари

— Я же говорил тебе! — воскликнул Саша и подал бидончик, наполненный водой.

Карпик стал плавать в бидоне, а ребята щупали его и взвизгивали. Потом Алексей Петрович выловил еще одного и еще одного. Карпикам было уже тесновато в бидоне, их было около десятка, когда Лобачев, уже освоившись с берегом, заметил в стороне, на небольшой плотнике, занятых каким-то своим делом рабочих. Они подавали Алексею Петровичу знаки, которых он не мог понять. Он их понял только тогда, когда за его спиной раздался тихий и очень благожелательный голос:

— Как успехи?

Лобачев оглянулся. Над ним стоял улыбающийся человек в сером плаще и в картузике.

— Здравствуйте, — сказал человек.

— Здравствуйте, — ответил Алексей Петрович.

— Клюет? — спросил человек.

— Вот посмотрите, — сказал Саша и поднял бидончик с карпами.

— Да, — сказал человек одобрительно. — Рыба тут есть. — И между прочим спросил: — Вы отсюда?

— Да, — ответил Алексей Петрович. — Отсюда. — Но кивнул в ту сторону, откуда они пришли.

— Что-то не узнал я вас, — извинительно сказал человек. — Ваша какая фамилия?

Лобачев ответил.

— А-а-а, — сказал человек. — Ну, желаю удачи.

Он ушел. Карпики ловились дружно, ребята были довольны, а у Алексея Петровича как-то нехорошо стало на душе. Он и сам не мог понять почему, но стало нехорошо. Человек, который разговаривал с ним, был одет так, что ни на кого не был похож, ни на отдыхающего, ни на рабочего, ни на служащего, — серый прорезиненный плащик, картузик и ботиночки. И оттого, что Лобачев никак не мог определить этого человека, ему стало как-то нехорошо. Пока он раздумывал над всем этим и подавлял в себе неприятное чувство, незаметно подошел опять тот же человек.

Но уже не один, а вдвоем. Другой был немного плотнее первого, но во всем остальном ничем от первого не отличался.

— Ну, как успехи? — спросил уже знакомый человек.

— Да вот, — сказал Алексей Петрович, — еще поймал. — Он положил зачем-то удочку на берег, а Саша и Стасик стали наблюдать за поплавком.

— Это Лобачев, — сказал человек своему товарищу. — А проживаете вы здесь, значит? — спросил он Лобачева.

— Да, вот здесь, — кивнул в сторону Алексей Петрович.

— Это где же? — переспросил второй человек.

— Возле школы. Собственно, я в гости приехал к товарищу по службе, — ответил Лобачев.

— Папа, клюет! — сказал Саша.

Алексей Петрович взял удочку и вытащил еще одного карпика.

— Молодняк, — сказал первый, — не подросли еще. На большом пруду, там крупный карп, а тут молодняк, в прошлом году запустили.

— А где большой пруд? — спросил Лобачев.

— За плотиной, — сказал человек. — Но там без разрешения нельзя.

— А тут? — спросил Лобачев.

— Тут тоже нельзя. Это санаторные пруды. Да и карпик молодой еще, для развода.

— А где можно получить разрешение? — спросил Лобачев.

Человек вроде обрадовался вопросу, с какой-то неожиданной готовностью отозвался:

— Разрешение? Это вот там. Мы сейчас пройдем туда, и вы попросите разрешение.

— Хорошо, — сказал Алексей Петрович. — Сашок, вы тут подождите, а я сейчас вернусь.

— Нет, ребят надо взять с собой. Знаете, то да се, еще заблудиться могут, малыши ведь.

— Я буду ловить, — запротестовал Саша. — Ты иди, папа, а я половлю.

— Нет, Сашок, пойдем вместе, — сказал Лобачев, а человек тут же поддержал его.

— Сашенька, — сказал он, — папу надо слушаться. Папа лучше знает, куда ему идти, а куда не идти.

— Может, карпиков выпустить? — догадался спросить Алексей Петрович.

— Да, — сказал человек, — лучше выпустить. Молодняк же.

Карпиков выпустили, и все вместе направились вдоль берега туда, куда вели идущие впереди два человека в серых плащах и картузиках. Когда они миновали плотину, показался большой каменный дом, рядом — ворота, а по другую сторону ворот — каменная будка, вроде заводского бюро пропусков. Лобачева пропустили в эту будку. Сашок вбежал первым и весело поздоровался с человеком, сидевшим здесь за канцелярским столом. Человек ласково ответил Саше, а потом обратил уже спокойное лицо в сторону Алексея Петровича.

— Сашенька, иди погуляй, — сказал Лобачев и присел на предложенное место, готовый отвечать на вопросы. Он сразу понял, что ни о каком разрешении не может быть речи.

— Надеюсь, Алексей Петрович, — сказал человек, — мы больше не встретимся на этих прудах?

— Думаю, что нет, — сказал Алексей Петрович и поднялся.

Лобачева вместе с ребятами выпустили через ворота. Пришлось возвращаться на дачу длинным окружным путем.

— Папа, — спросил Саша, как только они вышли за ворота, — получил разрешение?

— Нет, Сашок, не было человека, который дает разрешение, — соврал Алексей Петрович.

Шел он с ребятами по высокому крутояру, между бронзовых сосен, а внизу, в зеленом овраге, где бежала безымянная речушка, и дальше, за оврагом, земля была прекрасна, вся в зелени, в деревья и в летних цветах. И над этой зеленью было высокое летнее небо в белой кипени облаков.

— Мы подумали: заблудились, — радостно и встретил Иннокентий Семенович Лобачева с сыном и Стасиком.

— Так оно примерно и вышло, — ответил Алексей Петрович.

Лобачев оставил сына с его новым другом возле дома, попросил не заходить далеко в лес, а сам отправился с Кологривом по его излюбленному маршруту к Москве-реке и обратно.

Настроение у Алексея Петровича было восстановлено, и о своем происшествии он рассказывал уже весело, в лицах и даже посмеиваясь над самим собой. Он рассказывал весело, в лицах, а Иннокентий Семенович, усмехнувшись, сказал: «Угораздило же вас…»

Лес кончился, а Лобачев и Кологрив по травянистой дороге пошли дальше через открытый луговой простор к ослепительно сверкавшей реке. Здесь уже не было никакой тени, и солнце припекало в спины, а в заречной стороне чуть заметно струилось марево.

Иннокентий Семенович рассказывал о себе, о своей жизни. Перед Лобачевым стремительно проносились в штурмах и митингах те далекие годы, новониколаевская, сибирская молодость идущего рядом с ним седого человека.

Алексей Петрович слушал Кологрива как далекую, полузабытую, приснившуюся во сне щемящую музыку. Мальчишки в кожанках, с бомбами и маузерами, ночные облавы, операции по расчистке города от контрреволюции. А эти слова: «ЧОН», «РКСМ». А эта передовица из «Дела революции» — новониколаевской газеты — «Внимание Южному фронту!». А эти слова из передовицы, написанной шестнадцатилетним Кешкой Кологривом: «…разгромить полчища барона Врангеля, который угрожает России, и всей нашей боевой армией войти в светлые врата победного Третьего Коммунистического Интернационала». А этот двадцатитрехлетний председатель ЧК, гроза контрреволюции, эстонский паренек Махль. Ах эти имена!..

В морозный декабрьский день девятнадцатого года по пятам разгромленных колчаковцев в Новониколаевск входят партизанские отряды Громова-Мамонова, а за ним регулярные красные части тридцать пятой дивизии под командованием Василия Блюхера и тридцать седьмой — под командованием Путна. Дивизии входили в состав Пятой армии молодого Тухачевского. Двадцатисемилетний командарм 5!

На морозной площади — митинг. Выступает представитель командарма 5. Объявляется запись в партию. В ленинскую партию РКП(б). И гимназист-подпольщик Кешка Кологрив на морозной, кипящей, митингующей площади родного города записывается в сочувствующие ленинской партии. А спустя полгода, в возрасте пятнадцати лет и трех месяцев, становится членом этой великой партии.

— Когда мне было двадцать пять, — разгоряченно сказал Иннокентий Семенович, — я чувствовал себя стариком. За плечами ЧК, комсомол, гражданская война…

А вот совещание при ЦКК-РКИ по проверке советского и партийного аппарата. Председатель Крымской областной комиссии Иннокентий Кологрив выступает с трибуны. В президиуме — Куйбышев, Петерс, Землячка…

— Мне двадцать пять лет, — повторил Кологрив, — но я чувствовал себя равным среди равных.