Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

— «Да, — подумал он, — старуха-то знает, какой я теперь охотник. Специально положила коурму».

И Курбан-мерген вспомнил, как когда-то в молодости… Он давно собирался показать Сапаргуль пустыню, да всё никак не подворачивалось удобного случая, родителей стеснялся. Но однажды нужно было отвезти её в соседнее село погостить к родичам. На недельку. Ну что ж, на недельку так на недельку.

— Отвезу её, а сам поохочусь несколько дней, — сказал он отцу и прихватил с собою ружьё, боеприпасы, да и всё остальное, что может понадобиться в пустыне.

По селу Курбан проехал верхом на лошади, как того требует обычай, впереди жены, под которой семенил трусцой серенький ослик, а сразу же за селом он вдруг повернул резко вправо, к холмам.

— Что подумают люди, — говорила растерявшаяся Сагаргуль. — У тебя варит котелок или нет?

А он, счастливо улыбаясь, спешился, стреножил ослика, пересадил жену к себе в седло, и поскакал в Инжирли. Дни, когда видел он Сапаргуль среди цветов и буйных трав Бадхыза, когда приносила она из Инжирли свежую, прозрачную, как слеза воду, и кипятила чай из неё, ему запомнились как самые счастливые, какие-то блаженно-сказочные в его жизни. Эх, вернуть хотя бы один из этих деньков!..

Отдохнув как следует после еды и ещё раз попив чаю, Курбан-мерген стал собираться в обратный путь. Солнце уже покатилось вниз, а старик решил вернуться домой засветло.

По старой привычке бывалого охотника он первым делом стал чистить ружьё. Охоты не получилось, но стрелять-то он стрелял! А раз стрелял, значит, в стволе — копоть, а её надо обязательно убрать. Это только неряхи, горе-охотники, чистят ружьё дома, а кое-кто даже на следующий день. У настоящего охотника ружьё всегда в чистоте, пусть старенькое, ветхое, но в идеальной чистоте.

Спустившись в долину, старик вытащил ружьё из хурджуна и пристроил его перед собой, поперёк седла, Это — на всякий случай. Он знал, что раньше в этих местах было видимо-невидимо фазанов.

Всерьёз Курбан-мерген на фазанов никогда не охотился. Так, между делом, — возвращаясь с основной охоты или пристреливая ружьё, либо за компанию с кем-нибудь. Фазан он и есть фазан. Глуп как пробка. На него детям охотиться, да и только…

Сегодня Курбан-мерген решил всё-таки подстрелить одного-двух фазанов, Надо же доказать мальчонке, что люди не зря зовут его мергеном. Но как назло — ни одной птицы!

— Может быть, я вышел в несчастливый день? — подумал он и стал вспоминать: — понедельник, вторник, среда… Сегодня четверг. Лучшего дня и желать нечего. Так в чём же дело?

Он сунул ружьё в хурджун и пришпорил осла:

— Кхе, кхе!..

Два или три фазана выпорхнули почти из-под копыт осла, но старик на них даже не взглянул. Он понял, что сегодняшняя его охота закончилась, и ещё понял он, что она и в самом деле была последней.

Перед закатом с гор подул ветерок. Он принёс опьяняющие запахи трав. Старик пытался угадать, каких именно, но так и не смог.

— Трав-то много! — я конце концов воскликнул он. — Разве можно узнать!..

Он решил сделать ещё один привал — ему вдруг захотелось попить чаю. Костёр он разводил уже в сумерках. Где-то неподалёку ухал филин, низко-низко над самой землёй проносились со свистом какие-то птицы, на свет костра слетались и сползались всевозможные бабочки, жучки и паучки. Курбан-ага знал, что есть среди них и опасные для человека. Фаланги, например. Поэтому, вскипятив чай, он засыпал огонь песком и пил уже в темноте. Напившись, он почувствовал во всём теле усталость и решил чуть-чуть отдохнуть.

Покончив с чаем, Мерген прилёг с твёрдым намерением заснуть, но спал недолго: ветер улёгся, и в саксаульнике стало душно.

Совсем рядом, почти над головой, пристроилась сова и, принявшись надрывно ухать, окончательно прогнала сон. Некоторое время Мерген ещё полежал, глядя в звёздное небо, затем сел и стал растирать ноющие ноги. Потом надумал приискать более открытое место. Уже глубокой ночью нашёл обширное, белеющее в темноте пространство. Со спины ишака он буквально сполз от усталости, задремал. Что-то потревожило его во сне, подняв голову, ненароком взглянул на отставленное в сторонку ружьё. И только теперь понял, что его занесло на Солёную топь, и сидит он сейчас на какой-то кочке.

«До чего же я дошёл — на соли спать лёг!..» Соль уже поглотила большую часть ружья и подбиралась к остальной. «В соль попавши, солонеют», — вспомнилось ему.

— Я же должен передать своё ружьё внуку! — старик потянулся было, чтобы достать хырлы.

И тут рука его опустилась — он как-то вдруг ясно осознал, что никакого внука в белой рубашечке у него нет, что невестка и в последний раз родила девочку… Старый охотник встал пошатываясь, сунул руку в карман халата. И самые последние его патроны рассыпались на солёной поверхности…

Перевод Н. Золотарева

Николай Золотарев

Месть рогаля

Степная быль

Загадочно и дико взирает на неоглядную ширь степи чуть-чуть ущербный диск луны. Накалённая за день земля пышет жаром. Душно. Редкие вздохи ветра ни прохлады, ни свежести не приносят. Напротив, они обжигают, мешают дышать.

Наполняя степь тревожным блеянием и гамом, стадо сайгаков направляется к озеру. Там — водопой, оттуда тянет ветерок. А во встречном ветре, пусть самом слабом, Рогаль всегда испытывал успокоение.

Стадо, покорное воле вожака, оставляет за собой серовато-розовый в лунном озарении шлейф пыли и терпкий запах, густо сдобренный горечью полыни.

Минувшей зимой, очень лютой и долгой, Рогаль во всём теле ощущал небывалую слабость и пустоту, неделями не мог справиться с мелкой, противной дрожью в суставах. Он продолжал оставаться вожаком, хотя понимал — стадо покоряется уже не ему, а его былой силе и мудрости. Рогаль знал, что это — начало конца. Скоро, очень скоро он должен будет покинуть стадо, как покидали другие вожаки до него, как будут покидать после него. Познавший жизнь сполна обязан уступить место другому.

Рогаль понимал: смерть близка, но ничуть её не боялся, напротив, давно и спокойно готовился к ней, а в последнюю зиму уже со дня на день ждал её, звал…

Но однажды, гулким весенним утром, он увидел приблудную сайгу. Молодая, лёгкая, как юная мечта, она купалась в щедрых лучах восходящего солнца. Ноздри её нервно вздрагивали — в чужом стаде для неё было слишком много незнакомых запахов, она боязливо озиралась.

Красивее, нежнее самок Рогалю встречать не доводилось. И всё в нём задрожало вдруг, только уже не той отвратительной дрожью слабеющего тела, что мучила его всю зиму, нет, его пронзила дрожь, которая знакома лишь молодым, здоровым самцам, готовым в стремительной схватке скрестить рога с каждым, кто рискнёт встать поперёк их любви. Поперёк безудержной любви Рогаля никто не встал — он был вожаком в стаде.

…И бушевала весна. Весна с гигантскими подковами радуг, весёлой перебранкой летучих гроз, с дурманящим запахом степного разнотравья. Солнце мудро улыбалось поздней любви Рогаля, а тот чувствовал, что смерть, так близко бродившая недавно, теперь отпрянула, ушла далеко и надолго.

Но жизнь грубо и безжалостно обманула его. Смерть, оказывается, и не собиралась отступать, а продолжала ходить рядом и однажды вынырнула из дрожащего степного марева ревущим чудовищем.

От порыва шквального ветра стадо шарахнулось прочь и понеслось к горизонту, туда, где плескались волны несуществующего озера. Чудовище, грозное и безобразное, громыхая ружейными выстрелами, стало преследовать животных. Объятые смертельным страхом, сайгаки в эти жуткие минуты целиком и полностью полагались на интуицию и мудрость вожака. Ро галю верили, на него надеялись, только он и никто другой мог спасти их от неминуемой гибели.