Горбатые мили

Затем Сашка вступил на бетонную кромку пирса, под сень траулеров. Свои выправленные, подлаженные и подкрашенные носы они задрали чуть не до небес, потому что сознавали собственное высокое назначение, в безудержных мечтаниях уже встретились с туманами Аляски, достойно несли вымпел Рыбпрома, в жизни их экипажей опять ничто не отделяло труд от бравой песни, как всегда оказывающейся в конце ощущаемой: мороженой рыбой, рыбьим жиром и туком для вскармливания молодняка в сельском хозяйстве.

У причала номер три, на самом краешке бетона, задержалась парочка. Как можно было догадаться, молодая особа вышла из дому просто так, без какой-либо цели, зная, что опять не будет отбоя от приставал, придется говорить всем не очень обидные колкости, сдабривать их присловьями, чем славилась среди таких же, как сама, юных и чуть-чуть, из соображений кокетства, ленивых.

В плавных линиях ее холеной шеи, покатых плечах, талии таилась самая коварная красота.

Тот, кто стоял к ней лицом, пришел на том же рефрижераторе, какой попутно собрал делегатов на проф-конференцию. Причем еще не «обморячился» как следует, и она видела это.

— Вы мне нужны. Хочу к вам пришвартоваться. Держите краба, — сказал, взмахнув перед ней пятерней с чуть согнутыми и раздвинутыми пальцами.

Женщину вроде в самом деле оскорбила бесцеремонность. Где там подать ему руку, сказала:

— Ты таким образом со всеми, выходит? Тогда поищи себе, какую увидел во мне.

— Я ж… с океана! Восемь месяцев меня швыряло между небом и землей.

— Рыбачишь, значит?

— Не говорите так, — мужчина схватился за щеку. — А то получается: уравниваете вон с тем, — кивнул на мальчугана с удочкой. — Я  р ы б а р ь. Говорю это с горькой гордостью, заметьте. «Смиренный парус рыбарей, твоею милостью хранимый…» Читали?

— О, да ты, оказывается, с чудинкой!

Он развел руками:

— Какой есть!

— Что ж, я сегодня добрая. Только уговор: двери открывать ногами.

— А учтиво ли это? Н-нет!

— Мальчик мой! Твои руки должны быть заняты подарками. Ну?

Ошалелый тралфлотовец посмотрел на представительницу милой половины человечества квадратными глазами. Потом совладал с собой, сказал:

— Вы не назвали свои координаты: улицу, номер дома, квартиру.

А в это время далеко под Аляской, в тени вулканов-небоскребов, океан так пустил под уклон второй бот, что в него влетело с полгребня воды. Тотчас над сланью всплыли оцинкованные ведра.

— Братцы! — гаркнул боцман. Сразу вскочил. Упер одну руку в спину Сереги, чтобы не упасть.

— Опять ударил вулкан?.. — потуже свел полы бушлата Бичнев.

На юте «Тафуина» тянулись вверх вентиляционные колонны с приближенными к ним стрелами грузовых лебедок, горбом торчал тралмейстерский мостик, весь черный, и у самой кормы волны били вскользь по траловой доске, как в охрипший гонг. А боцман тем не менее уткнул лицо в ладони по самые брови, сказал штурману — старшему в боте, влезшему в белый казенный полушубок, с трудом удерживающему оледенелый румпель:

— Я видел… Все озарило на «Тафуине». Должно быть, это… Не избежали беду.

Очень трудно поворачивали боты среди беспорядочно всплывающих валунов. Возносились — летели вбок. Наклоненными падали в прогибы, а океан вставал выше, все заслонял собой.

Еще до подхода к «Тафуину» Венка рванул с себя фуфайку, как перед дракой. Сразу, у сварного борта, чуть не воспарил, — так быстро слева просела несущая выпуклость. Оглушающе треснул обносный брус. Тотчас над ним взвилась опасная для человеческих лбов дубовая балясина штормтрапа, не далась в руки обезображенного страхом Ершилова. Спереди взмахнула темень. Всю, от самой макушки, залило Ксению Васильевну. Замечательно, что Бичнев не проморгал — уронил ее на себя, чтобы потом не вылавливать где-то тут, близко, или из-под киля.

На слипе кто-то пал головой вниз, с разброшенными ногами.

«Это Зубакин», — как будто кто толкнул Венку в грудь.

«Где еще-то один?..» — Назар опасливо повел глаза к слипу — не хотел увидеть сраженного насмерть. Наткнулся на Зельцерова. Выдержал его тяжелый обвиняющий взгляд.

Оказалось, не капитан смайнал, а Кузьма Никодимыч.

У Венки заходили желваки. Взялся оттащить отца — схватил под мышки. Чуть сдвинулся к фальшборту, подтолкнутый каменным бедром. На мокром скользком железе, в хромовых сапожищах, попирая ими не то клочья усыхающей пены, не то низвергнутые с неба снежные тучи, разгневанным разбойничьим богом двигался Варламов Спиридон. Куда? Зачем?

Не совсем развитые сухие плечи Кузьмы Никодимыча уродливо выперли вверх. Голова запрокинулась. Из-под рубахи выбился тельник, дергался во все стороны, как «Тафуин», только легче.

Ксении Васильевне пришли те же мысли, что Никанову. «Только Венка признал в Кузьме Никодимыче своего кровного, а что вышло?..»

Она в слезах, не утирая их, силилась сладить с собой, не завыть, на ходу подхватила руку Кузьмы Никодимыча, сжала ее в запястье, чтобы узнать: как, был ли пульс? С виду же — будто не давала Кузьме Никодимычу уйти с этого света.

— Пер… вый по… — едва выдавил из себя Кузьма Никодимыч. — Опять оказываете мне первую помощь. — Узнал Назара!

«Почему не меня?» — Венка протянул пригоршню под головой Кузьмы Никодимыча, как за милостыней.

— Смотри, отец! Если не поддашься ей — будешь герой. «То есть смерти».

А Кузьму Никодимыча душила обида. За кого?

— Дайте мне!.. — рулевой Николай разъединил перед собой Зельцерова и неизменно парадного второго штурмана Лето. От него отодвинулся Игнатич — невольный свидетель, как Венка раздражался, когда к нему подселяли Кузьму Никодимыча.

— Вирай его! Игнатич! — позвал за собой Никанов.

«В суматохе-то что упустил я?.. — вспомнил Плюхин свое пребывание в ходовой рубке, после того как взял пеленг. — Занес в журнал широту, долготу. А почему мы отступили от правил, не утопили торпеду?.. За это кто в ответе?»

Зубакину не доводилось раньше чувствовать это. Как будто ему никогда уже не удалось бы вернуть долг. Притом кого мог винить? Протестующе, качая головой, как морской лев, развел руки — никому не дал поднять Кузьму Никодимыча.

— Непростительно? Ты так находишь, старпом? Только без каких-либо!.. Искренне! — сникший, едва слышно спросил Плюхина.

— Случилось на моей вахте…

— Не отрицаю. А дальше? Ты хоть сейчас-то у меня будь!..

— Анатолий Иванович! Что я?.. Вы же не можете меня услышать!

Капитан с утра, как остался с Кузьмой Никодимычем «обиходить» торпеду, находился рядом с ним, пока не понадобилось вскрыть холщовую оплетку тонких проводов.

— В это самое время будто не болтало, — снова собрался с силами Кузьма Никодимыч. — То есть… — заквохтало у него в горле. — Океан зыбил, конечно. А я — никак, не замечал этого. Как следовало.

— Ты думаешь, один такой? Не-ет! В шторм на мелководье, рыбы тоже… Укачиваются. Раз — и вверх пузом. — Зубакин искренне сочувствовал Кузьме Никодимычу, старался рассмешить.

— Значит, так!..

— А с тобой просто. Понятно, почему не выносишь. Привыкай!

Полуодетый Зельцеров заранее шагнул к грузовой лебедке, иначе бы на него девятым валом налетел Серега.

— Ты дыши… — концами пальцев коснулся Кузьмы Никодимыча. — Это сейчас для нас главное. Для всего экипажа.

— Отец, — Венка схватил Кузьму Никодимыча за голову.

С начала плаванья он не мог преодолеть то, что мешало ему быть Кузьме Никодимычу родным сыном! И вот…

Кузьма Никодимыч сжал губы покрепче. Натужно, напрягая последние силы, всмотрелся в те видения, какие предшествовали взрыву на промысловой палубе. Сразу как бы всплыл — тут же, среди близких, и одновременно в океане, уносящем вдаль очень ласково, как на котиковых ластах.

У Игнатича запершило в горле. Лето склонился — заметил редкостную розовую чайку. Тотчас вслепую подал Венке дубленку, сказал ругливо:

— Сам-то ты!.. Простудишься ведь.

— Надень… — попросил Венку Никанов.

Каждому понадобилось оказать ему хоть какую-нибудь услугу.