Земля городов

— А он и не врет, — сказал я.

— Вот и я о том же. Он ведь встречался с Алмой, и она ему обещала… ну, что приглядит за его сынишкой, пока у него все решится…

— Что — решится?

— Не знаю. Только я думаю, он навострился куда-то бежать. Может быть, опять в Пермь.

— Ерунда, — сказал я неуверенно.

Зачем он встречался с Алмой? И что все это значит? Пока только одно: терпя крушение, он не нашел ничего лучшего, как обратить свои взоры на городок — так, по крайней мере, надежней. Он отчаялся управлять собой и отдавался во власть привычного. Но полной уверенности, что все именно так, у меня не было.

В конце мая отчима выписали из больницы. Врачи удивлялись его стойкости, но не надеялись, что он выживет, и не скрывали этого от меня и мамы. Они, пожалуй, считали, что дают ему возможность умереть дома.

Он лежал на широкой приземистой тахте с видом полнейшей апатии, какой-то монотонной, унылой терпимости; отсутствие капризов, сентиментальности, резких скачков в настроении только подчеркивало его состояние. Ежедневно к нему приходила беленькая хрупкая девушка-врач, измеряла давление, прослушивала сердце. Вечером являлась сестра и делала уколы. Сестру Булатов встречал спокойно, но появление врача его раздражало. Однажды он сказал сидевшему возле него Билялу:

— Вот она ходит и каждый раз не надеется застать меня в живых.

— Что вы! — заволновался Билял. — Мне кажется, вам все-таки лучше…

Но отчим сделал непроницаемое лицо, и Билял замолчал. Он приезжал почти каждый день, как бы искупая этим свое отсутствие в самый опасный момент. Врач, кажется, считала его сыном больного и не без удовольствия принимала его почтительное и немного суетливое обращение. Вместе с Билялом приезжал Нурчик, самый младший из нашего племени. Он гордился дружбой со старшими братьями и души не чаял в Булатове. Когда он, удрав из городка, явился к нам, мама тут же потребовала водворить его в родительский дом. Однако мы с отчимом взяли инициативу в свои руки, уговорив мальчишку сдать в механический техникум. Сперва он в техникум не хотел (а на завод его не взяли по малости лет), но, сдав экзамены и поселившись в общежитии, остался очень доволен. При виде Нурчика Булатов приветливо оживлялся: сознание причастности к судьбе парнишки, я думаю, усиливало его симпатию.

Между тем неприязненное отношение к врачу проявилось у Булатова явно и, надо сказать, бестактно. Он встретил ее словами:

— Что толку в том, что вы ходите каждый день?

Она буквально онемела от его слов.

— Да, да — что толку!..

Конечно, это был каприз, отчаяние, надежда вызвать какие-то перемены — в самом деле, нельзя же без конца прослушивать сердце и мерить давление. Девушка вдруг заплакала и сказала, что в конце концов ее просто обязывают ходить ежедневно, иначе она не может, и если каждый ее пациент будет так капризничать и все такое в этом роде, Под конец, громко всхлипнув, пожаловалась неизвестно кому:

— Надо же так! За все эти недели даже не спросить, как меня зовут.

Отчим порскнул от смеха и спросил:

— Так как же вас зовут?

— Аня.

Он вдруг стал выпрастывать руки из-под одеяла, затем взялся за спинку кровати и стал подтягивать тело. Аня бросилась к нему, но он уже сидел, держась вскинутыми руками за спинку кровати. Пот градом катился по его лицу.

— Зачем вы встаете? — сказала она, глядя на него с жалостью и злорадством.

— А вот… возьму ваши причиндалы… и выброшу, выброшу…

— Хорошо, я ухожу! — сказала она. Я думал, она все-таки оглянется, хотя бы пригрозить ему, но не оглянулась.

Отчим между тем медленно выпрастывал ноги из-под одеяла и наконец спустил их на пол. Я протянул ему руки, он кивнул, одобряя мою догадливость, схватился за мои руки и встал. Тело его мелко дрожало. Я повернул голову — не хотелось, чтобы эту сцену видел Билял, — но его и Нурчика уже не было в комнате.

— Кажется, я очень разозлил ее. — Сказав это, отчим опустился на кровать и лег. Когда я поглядел на него вопросительно, он только смежил веки, и я тихонько покинул комнату. Минут через пять явился Билял.

— Я вышел подышать воздухом, — сказал он. — И немного поговорил с Аней. Она считает, что это обычный каприз больного.

— Ему просто надоело лежать, — сказал я. — Что еще она говорила?

— Нет, нет, больше она ничего не говорила.

Назавтра докторша не пришла. Было уже двенадцать часов, обычно она являлась в одиннадцатом. Когда я зашел к отчиму, он разглядывал циферблат часов. Мы перемолвились несколькими ничего не значащими словами, и он опять взглянул на часы.

— Я теперь понял, в чем дело, — сказал он, — мне ужасно не хочется двигаться. Я должен это преодолеть. Ничего у меня не болит, мне только не хочется двигаться. — Он помолчал, как бы давая мне возможность оценить его слова. Затем продолжал: — Я буду каждый день вставать и делать гимнастику. Болезнь прошла, но оставила многопудовую лень. — Он с негодованием повторил: — Лень! И больше ничего. Открой, пожалуйста, форточку.

Докторша не приходила три дня, и все три дня он поднимался и перед открытой форточкой делал зарядку. Все это занимало не больше трех-четырех минут, потом он шел к кровати и засыпал, едва коснувшись подушки. Но теперь победное выражение не сходило с его лица. Он отказался от пижамы, облачился в тренировочное трико и, не особенно скромничая, заявил, что выглядит в нем гораздо стройней.

Билял загадочно шептал мне на ухо:

— Она обязательно придет, вот увидишь! Мы с ней затеяли одно дело…

Действительно, на четвертый день как ни в чем не бывало явилась Аня.

— Вы все полеживаете?

— Полеживаю, — насмешливо ответил отчим. — Но я могу и подняться. — Последние слова он произнес с откровенной гордостью, однако не пошевелился.

— Вот и пошевеливайтесь. И, пожалуйста, не думайте, что у меня стальные нервы. Ну? Внизу стоит такси. Я свезу вас в физкультурно-лечебный диспансер.

— Дай мне пальто, — сказал он матери.

Мы прошествовали с ним к двери, мама затворила за нами дверь, а докторша, опережая нас, побежала вниз. У подъезда действительно стояло такси, но каково же было мое удивление, когда я увидел сидевшего в нем Биляла.

— Погода хорошая, дядя Зинат, — заговорил он, открывая дверцу. — А в парке так чудесно! — Он явно смущался, но отчим не обратил особого внимания на его присутствие.

Пожалуй, они обойдутся без меня, подумал я.

Они вернулись примерно через час. Я увидел подъезжающую машину из окна и вышел встречать. Но мог бы и не выходить. Аня и Билял уже стояли по бокам у Булатова и готовы были сопровождать его. Машина ушла. Булатов вдруг сказал:

— Я, пожалуй, посижу на скамейке. Ступайте, ступайте, молодые люди, — проговорил он ворчливо и нежно, и докторша с Билялом, переглянувшись, отправились прочь. Булатов сказал хвастливо: — Послезавтра они приедут опять. А там я и без провожатых смогу. Ну, идем. Э-э, какой ты унылый! Но зато сегодня ты должен обыграть меня в шахматы.

— Почему? — удивился я.

— Сегодня мне явно не хватает сосредоточенности, не то что у тебя.

И вот — день за днем, день за днем — отчим вставал рано и делал гимнастику, через день ездил в парк, а вечерами мы играли партию-другую в шахматы. Но даже сейчас он говорил все то же:

— У меня ничего не болит, но мне абсолютно не хочется даже пальцем шевельнуть. Надо, чтобы это прошло.

Однажды, выйдя в коридор, я услышал шелестение воды в ванной. Вот открылась дверь ванной — отчим стоял голый по пояс и растирал свое порозовевшее тело скрученным в жгут полотенцем. Мышцы под кожей вздрагивали пульсирующими толчками.

— Я встал под рожок и сразу пустил самой что ни на есть ледяной воды. У меня не хватило бы терпения, да и смелости, плескать ладонями.

Он становился бодрей с каждым днем. Его лицо уже принимало выражение озабоченности, раздумий, каких-то одному ему известных сожалений. Он всерьез схватился со своей, как он называл, ленью и побеждал ее, Он оглядывал себя как механизм, до скрытых тайн которого он вознамерился дойти. Он гордился, что познает свой организм до тонкостей и при желании может им управлять. Иногда он начинал чихать и покашливать и говорил: