Каменный пояс, 1978

Есть, конечно, и среди нас, людей пожилых, кляузники. Находятся, чтоб им пусто было, писатели. Пишут, и мне после них писать приходится. Третьего дня в сорок шестой гастроном меня вызвали. Приезжаю, молоденькая встречает, тоненькая, глаза голубые, а в глазах — слезы синие. Книгу протягивает, и чувствую — вот-вот расплачется. На закладку смотрю — красненькая, а в книге черным по белому: «Продавщица Мамонтова за прилавком стояла пьяная. Обслужить колбасой отказалась. Назвала меня дураком в очках. Пенсионер Г. Осипов». Верю я тебе, Г. Осипов, верю, но ведь с кем не бывает. Что же ей теперь моточницей на фабрику? Глупышка ведь, дитя еще, и душой, по всему видно, к торговле тянется. Нет! Не прав ты, Г. Осипов. Не так это было. Ты сам ее первый дурой назвал, а я, хоть и на другом конце города живу, за колбасой всегда в сорок шестой еду, потому как главное это обслуживание, колбаса везде одинаковая, но уж Мамонтова как отрежет так отрежет, а завернет — и про сдачу забудешь. Вот так, Г. Осипов, мне, например, нравится! Вытри слезки, голубоглазенькая. Иди. Торгуй на здоровье, только покупателей дальше другого отдела не посылай.

Сделаешь доброе дело — и на душе светло, и аппетит хороший, и сон. В прошлом месяце однако и я перенервничал. Прибегает ко мне Карпыч — зав. столовой. Кричит: «Караул! Спасай! Такого понаписали, что теперь уже точно снимут. Помоги, Федор Кузьмич, напиши ответную, а я уж тебя борщом ленинградским как-нибудь угощу». Ну, видали вы таких, его с работы снять хотят, у него в столовой форменный курятник и распивочная станция, а он меня борщом накормит и отделается. Беру я чистый лист бумаги и пишу всю правду про его забегаловку, начиная от приготовления пищи типа «винегрет» и кончая раздевалкой в стиле «на любой гвоздь вешайся». Одним глазом смотрю — он с лица потеть начал, пятнами пошел, двадцать пять протягивает, а руки трясутся. Ну и я озверел: «Мальчишка! — кричу. — Сопляк! Доброты не понимаешь!» Добавил он красненькую — отлегло у меня немного, написал, что в хлеву № 72 есть можно. Расслабился он сразу, повеселел. «Ты, — говорит, — Кузьмич, чистый гангстер, мафия и коза-ностра нашего общепита». Простил я ему эту шутку, только в другой раз, говорю, не приходи — нервов на тебя много надо. А другие приходят: кому благодарность написать, кому отзыв хороший, у кого просто проверка скоро, а в жалобной книге ни одного доброго слова. Я никому не отказываю, моей гуманности на всех хватит — пишу и подпись ставлю, и адрес, потому как не боюсь, а чего бояться, кто же меня за доброту-то осудит. Кто?!

ДУМАЙТЕ, ДЕТИ!

— Хватит, товарищ, хватит. Все это я уже слышал: некачественное сырье, текучесть кадров, недостатки технологии… И этим вы хотите прикрыть ваше нежелание мыслить, бедность вашей фантазии и просто лень!

К нам идут письма, товарищи, целый поток писем, и большинство из них написали разгневанные родители. Они, видите ли, купили своему сыну или дочке игрушку нашей фабрики, а она оказалась сломанной или сломалась на второй день, или, наконец, находятся такие, которые хотят, чтобы наша игрушка работала больше одной недели!

Но самое страшное не письма, писем мы не боимся. Страшно то, что написана в них правда. Давайте честно посмотрим ей в глаза. Да, наша игрушка больше одной недели работать не может. А нужно ли, чтобы она вообще работала? Поясняю свою мысль. В этом квартале мы будем осваивать новую технологию производства. Всем оставаться на местах, спокойней, товарищи! Нового в ней ничего не будет, кроме готовой продукции. Если раньше считалось, что наша фабрика выпускает действующие заводные игрушки, то теперь она будет выпускать сломанные игрушки. Юмор? Кто сказал «юмор»? Вам известны наборы «Сделай сам»? А мы будем выпускать игрушку «Почини сам». Товарищи, трудно подсчитать, сколько зайцев мы убиваем этим начинанием!

Река текучих кадров пересохнет за плотиной, которую мы создадим из премиальных доплат. Тем более, товарищи, что вал у нас есть. Выработка, как на одного рабочего, так и на одного работающего, превосходная. Технология? Зачем, спрашивается, ее ломать, если долгий опыт нашей работы показывает, что она специально разработана проектным институтом НИИнаСЛОМ для выпуска сломанных игрушек. А ведь там, в институте, тоже сидят не ломовые извозчики, — это инженеры, техническая мысль нашей промышленности. Душа нашей игрушки — это сгусток их творческих душ. Борьба за экономию материалов? Пожалуйста, ведь в сломанную игрушку не обязательно вставлять все детали — она же сломанная. Вот вам и экономия.

Кроме того, наша игрушка будет развивать в детях техническую мысль, с детства приучит их к труду, к работе и еще раз к работе. Если бы в наше время, товарищи, были такие игрушки…

Основное — это, конечно, качество! Девяносто восемь процентов брака, которые мы сейчас выпускаем, превратятся самым естественным образом в девяносто восемь процентов высококачественной продукции, отвечающей всем нормам и ГОСТам на сломанную игрушку. А брак в виде двух процентов действующих доброкачественных игрушек, которые мы сейчас выпускаем, будет легко устраняться на пунктах технического контроля.

Представляете, товарищи: достаточно какому-нибудь заводному бегемоту повернуть голову на 180 градусов — и на него уже можно ставить Знак качества.

Думайте, дети! Ради вас стараемся! Растите умными, настойчивыми, пытливыми. Еще неизвестно, что из вас получится. Может, вы еще умнее нас будете?

ЧТО ЖЕ ВЫ ДЕЛАЕТЕ?

Ну и что? Пескарь я! Пескарь что, не рыба? Если вы на берегу, а я в воде, да еще такой маленький, то меня и ловить можно?! Нет уж, врешь. Плюю я на вас всех — вот такой маленький и весь в воде. Правильно, Клава? Правильно. Жена моя — Клавдия, пять лет назад возле этих камышиков познакомились. Пескариха не плохая: пять лет и ни одного слова против. Что? Рыбы не говорят? А я-то? Говорю, и ты говоришь, а если бы тебя динамитом в детстве… Сынок, Коленька, плыви сюда, детка. Брось дядю мучить, он уже перегрелся от такого клева, видишь — синеет. Зачем тебе его опарыши, пусть их сам ест. Встань хорошо, не виляй хвостиком. Это мой старшенький. Скажи дядям и тетям: «Рыба». Что? Какая мать? Уже наслушался. На берегу хоть бы не матерились, отдыхаете — не на работе!

Понаехали, а? Машина к машине, мотоцикл к мотоциклу. Ну чего вы меня ловите? Что, рыбки захотелось? А бычки в томате, а сайра, бланшированная в масле? Купи и ешь. Щука меня съест — стерплю! А ты, ты вот, в плавочках, в таком виде! — на берег. Клава, не смотри. Фу, срам-то какой, — ты же меня есть не будешь, ты же чистить меня замучаешься.

Вот так, плывешь-плывешь и такого за день насмотришься: переметы кругом, закидушки, блесны воды бороздят; к вечеру сети и морды появляются, а уж когда нам завтракать или ужинать — крючков понакидывают, хоть из дому не выходи. Клавонька, смотри-кось, перловка! Да сколько, да свежая — сильна подкормочка! Это нам до следующей субботы хватит. Молодец! Дай я у тебя клюну за это. Ах ты черт! Сорвалось, да? Бывает. Рано дернул, а здоровая была. Голову только видел. Ничего, еще клюнет. Ну беги, беги жене про голову расскажи.

Здравствуй, Андрей Захарыч, здравствуй, соседушка. Прогуливаемся? Ага, хороша погодка. Вода сегодня — прелесть. Несчастье у нас, слышал? Леньку вчера поймали. Как? А как ловят?.. Утром со сна… Ведь говоришь, говоришь… Нет, не понимают. Эти вот — с красных «Жигулей» — поймали. Я им сейчас устрою. От червей, и то водкой прет. Помоги, Захарыч, под корягу продеть крючок. Так, а этот вокруг камыша два раза, и на удавочку. Все, теперь подсекай. Подсек, ага?! Теперь тяни, на обоих удочках клюет, сильней тяни, это тебе не уху из Леньки есть. Работай, а я поплыву, пожалуй, Клавдия, ты домой — как бы дети там чего не натворили, небось, у самых крючков плещутся. К Сидоровым я, в залив, браконьеры у них. Вчера вечером рыбнадзор поймали, как бы до смерти не напоили «защитничков».

Иной раз плывешь и думаешь — чего не жить: воды много, погода прелесть, икру вовремя отметали. Людей бы еще не было… Ага, ни тех, ни этих, ни браконьеров, ни рыбнадзора. Прожили бы без опарышей и без каши перловой.