Витенька

Хоть меня и поражала ученость отшельника, но мне хотелось знать о нем другое. А к другому я не мог найти подхода. Я все вертелся вокруг да около, задавал побочные вопросы. Я уже выяснил, что он и технику знает, как бог. На Братской ГЭС мне говорили монтажники, что в первых турбинах при пуске сгорали какие-то башмаки или пятки, точно не помню.

— А-ха, — сказал Роев. — Пятки. Они и будут гореть. Агрегаты стали строить таких мощностей, что нужны уже другие конструктивные принципы. — Он взял мой блокнот и стал рисовать чертеж современной турбины и показывать на этом чертеже, что и как надо менять. Прочитав на моем лице удивление, Роев сообщил мне, что десять лет проработал на уральском заводе конструктором.

— Почему же ушли?

— О-хо! — воскликнул Роев. — Я и агрономом работал.

— И тоже ушли?

— А-ха, — ответил Роев.

Чем больше я узнавал об отшельнике, тем меньше он был мне понятен. Я посмотрел в его странные глаза и ничего больше не спросил, потому что побоялся пропустить утренний клев.

— Не буду обременять, — сказал Роев после минутного молчания, поднялся и поблагодарил за чай.

— Что вы, — сказал я, — вы нисколько не обременяете!

— Что вы! — подтвердила Нина.

И Роев остался. Сначала он помог распутать Сашину снасть, а когда я отправился на свой берег, неслышно последовал за мной. На берегу так же неслышно уселся позади меня и тихонько сказал:

— Посижу маленько, если не обременю.

Я кивнул в знак согласия.

— Не обращайте внимания, — попросил он минуту спустя.

— Хорошо, — ответил я Роеву.

Опять шел этот мелкий полосатый окунек, плоская густера, редко попадался бледноглазый подлещик и еще реже — красноперый язь. На крупную рыбу я уже не надеялся, облегчил поплавок и был доволен тем, что клевало.

Конечно, я не мог не обращать внимания на Роева. Я чувствовал его затылком, спиной, а когда оглядывался, видел его круглые немигающие глаза и грустную в редкой бороде улыбку.

Два полузнакомых человека не могут сидеть молча на острове Аксай, на диком берегу Иргиза. Они должны хоть немного разговаривать. Мы тоже не могли сидеть молча и время от времени обменивались незначительными словами. В этом разговоре Роев кое-что узнал от меня, а я кое-что узнал от Роева. Я узнал, например, что рыба не боится человеческого голоса, поэтому можно разговаривать; что сазан видит человека на расстоянии десяти — шестнадцати метров, поэтому надо хорошо маскироваться и не надевать ничего яркого. Узнал также, что Роев излечивает радикулит в течение одной недели, а врачи или совсем не излечивают, или лечат этот радикулит годами. И еще узнал, что Роев смысл своей жизни видит не только в познании, как говорил он раньше, а скорее в том, чтобы нести людям добро.

Он приходил к нам каждый день. Иногда приходил даже ночью. Ночью спрашивал: «Спите?» Мы отвечали: «Спим». — «Ну спите», — одобрительно говорил Роев и исчезал. Днем он приносил молоко или раков. Но молоко и раки, как я заметил, были для него скорее всего поводом поговорить, пообщаться с живыми людьми, по которым, видно, тосковал он днем и ночью.

Вот он сидит передо мной, поджав под себя ноги, и что-то такое говорит, а я слушаю, смотрю на него и думаю: «Зачем же ты, странный человек, отгородил себя от людей?»

— Вы, — говорит Роев, — задали мне семнадцать вопросов. Я записал их и составил на них ответы. Будете уезжать, я передам вам эти ответы.

— Хорошо, — отвечаю я, и мне почему-то тревожно и грустно.

— Хочу показать вам один труд свой, — продолжает Роев.

— По ихтиологии?

— Нет, — улыбается Роев. — Не по ихтиологии. Труд называется «Этика, или Принципы истинной человечности».

— Философский?

— А-ха, — кивает мне Роев. — Труд еще не закончен, но я покажу вам часть.

Я уже привык к разносторонним занятиям Роева, к его непонятной осведомленности во всем и нисколько бы не удивился, если бы он объявил в ближайшую субботу о запуске с острова Аксай собственного спутника.

…В полдень за нашей ракитой послышался клекот мотоцикла. О! Приехал Бритвин. Горячий мотор чихнул напоследок и замолчал.

Бритвин кожаными перчатками сбил с себя пыль, снял очки и стал здороваться. Роев стоял в сторонке и радовался приезду инспектора.

Коляска мотоцикла была набита браконьерскими сетями, Железный инспектор где-то мотался все эти дни по своему участку, воевал с нарушителями. Попутно, по заданию обкома партии, он обследовал Прииргизье, готовил карту зарыбления водоемов уже существующих, а также тех, которые будут созданы по предложению Бритвина.

Из багажника были выгружены хлеб, картошка, лук, бутылки с пивом и спиртным, закупленным по моей просьбе.

Тихо и незаметно пришла Маня. Затевался праздничный обед. Роев отстранил женщин и всеми приготовлениями занялся сам. Все он делал споро, почти молниеносно.

На костре уже кипела уха, распространяя аромат по острову, в углях запекалась рыба из нашего дневного улова.

Бритвин, привалившись к дереву, спал. Может, он впервые спал за эти несколько дней своих разъездов.

Наконец был расстелен брезент, разбужен Бритвин, и на хлорвиниловом лоскуте начали появляться дымящаяся уха, печеная рыба, красные помидоры и красные раки. И пиво, охлажденное в Иргизе, и какие-то настойки из залежалых запасов заволжских сельпо. И возбужденный Роев, и с мутными от короткого сна глазами Бритвин, и сухая, как жердинка, Маня, и даже Сашок — ему было отпущено немного пива — все сдвинули наполненные стаканы и кружки.

— Поехали, — сонно сказал Бритвин.

— А-ха! — поддержал Роев.

И мы «поехали».

Потом помолчали, закусывая. Потом Роев сказал, обращаясь к Бритвину:

— Эликсир я все же получил.

Бритвин, обжигаясь ухой, недоверчиво мотнул головой.

— Получил, — опять сказал Роев. — Результаты хорошие. Можно проверить на большом водоеме. Разрешаете?

— Валяй, — разрешил Бритвин.

— Что это? — спросил я Роева. Но ответил Бритвин.

— От замора рыбы, — объяснил Бритвин.

— А-ха, — подтвердил Роев. И рассказал подробно об эликсире.

Зимой покрытые льдом озера начинают «гореть». Рыба от недостатка кислорода задыхается. Роев и нашел такой эликсир от замора рыбы.

— На сто гектаров водоема, — сказал он, — достаточно трех с половиной граммов эликсира.

— Вы, случайно, не старик Хоттабыч? — пошутила Нина.

Роев сначала отсмеялся сухим смехом, потом сказал серьезно:

— А вы разве не слыхали про эликсир Гусейнова? В печати было.

— Что-то слыхала, — сказала Нина.

— У него эликсир жизни, — продолжал Роев, — а у меня эликсир смерти. А-ха, смерти, но во имя жизни. Мой эликсир убивает микромикробов, повинных в «загорании» озер. И рыба выживает.

Выпили еще. У Роева жутковато засветились глаза.

— Маня, — приказал он, — неси эликсир!

Маня робко взглянула на початую бутылку, попросила:

— Налей маленько.

Бритвин стал наливать, но Роев выждал немного и мягко отстранил Манину кружку.

— Незачем баловать.

Маня обиженно скосилась, выпила неполную долю и нехотя поднялась.

— Вот, — протянул Роев принесенную Маней черную склянку.

Бритвин открыл пузырек, нюхнул его и возвратил Роеву.

— Обыкновенный йод, — сказал он равнодушно.

— А-ха, — подтвердил Роев. — Соединение йодистое.

— Ерунда на постном масле, — сказал Бритвин. — Обыкновенный йод. Выпьем лучше.

Роев ничуть не обиделся. Он сказал только:

— Невежество — не самый сильный аргумент, — и подставил свою кружку.

Он пил жадно. Пил за наше знакомство, за каждого из нас в отдельности и за всех вместе, за добрые дела и за правду, за служение людям и познание. И вконец захмелел. Круглые глаза его сузились, повлажнели и, хотя день был пасмурный, водянисто голубели, словно изнутри были подсвечены солнышком.

Женщины, отгородившись от общества, беседовали о своем. Бритвин попел немного песни своей молодости и завалился спать. Тогда я поставил перед Роевым свой последний вопрос. Восемнадцатый. Почему он отгородил себя от людей?