Электрический остров

— Жду суда, — сумрачно ответила Марина.

— Какого суда?

— Скорого и справедливого. Над вами и над теми, к кому вы переметнулись.

Голос ее прозвучал так торжественно, что Нина невольно вздрогнула.

— Что вы имеете в виду?

— Измену.

Орленова вспылила. В глазах ее, обращенных теперь к Марине, вспыхнули злые огоньки.

— Вы… Вы… Какое у вас право, разговари­вать со мной таким тоном? Кто вы такая?

— Я просто товарищ. А вот вы — бывшая жена и нынешняя любовница другого!

— Как вы смеете?

— По праву друга вашего бывшего мужа.

Чем сильнее раздражалась Орленова, тем спо­койнее становилась Марина. О, у нее было право! Каждое ее слово било, как пуля. И Марине достав­ляло истинное удовольствие видеть, как корчится эта женщина от боли, которую наносят ей беспощад­ные слова. Пусть знает!

— И зачем вы сюда пришли, — презрительно продолжала она. — Чтобы добить его? Но он защи­щен от вас каменными стенами. Хотите примирить его с Улыбышевым? Но, когда он вернется к жизни, он уничтожит вашего любовника. Ничего у вас не выйдет! Отныне вы больше никогда не добьетесь ус­пеха!

— Вы сумасшедшая! Истеричка! — Нина встала и смотрела на нее со страхом, которого не могла скрыть.

Теперь Марина насмешливо улыбалась.

— Идите, идите! Вам здесь не место! — напутст­вовала она Орленову, которая медленно пятилась к двери. — Я не дам вам отравить человека. Я его люблю! Вы слышите? Люблю!

Последние слова Нина слышала, уже открыв дверь. Из кабинета дежурного врача выглянули две головы в белых косынках. Знакомая Марине няня вышла из-за угла коридора, волоча свою швабру…

Нина стояла в открытой двери, не находя слов. По­том она быстро повернулась и бросилась на улицу. Марина засмеялась, хотя ей не было смешно. Ей было грустно. Разве так мечтала она признаться в своей любви?

В это время со второго этажа сбежала моло­денькая сестра, остановилась среди приемной и ска­зала громко, с торжеством, как будто от нее и только от нее зависело все, что произошло там, |наверху, откуда она прибежала:

— Кто тут к Орленову? Он чувствует себя хо­рошо и может принять посетителей. На свидание дается три минуты. Старайтесь не волновать его, го­ворите только о личных делах… Вы — жена?

Радость, охватившая Марину, была так велика, что она не могла проронить ни слова. Затем она ис­пугалась: а что, если ее, назовись она посторонней, не примут? И она торопливо ответила:

— Да… жена.

— Няня, халат! — крикнула сестра, не удивляясь тому, что посетительница готова сама упасть в об­морок.

Эту маленькую сестру, этого ангела-утешителя ничем нельзя было удивить. Она вела себя так, будто была главным целителем и раздатчиком ра­достей. Искоса взглянув на молодую женщину, наде­вавшую халат, она одобрительно кивнула и прика­зала:

— Идите за мной!

И Марина, тяжело дыша, пошла по тому пути, по которому должна была идти та, другая…

2

Андрей так долго был вне мира с его радостями и огорчениями, что возвращение обратно давалось ему с огромным трудом. Он не сознавал течения времени — иногда ему казалось, что он лежит годы, прикованный к больничной койке, в бе­лых отсветах от стен и марлевых занавесок — днем и в синем мареве затемненной лампы — ночью. Потом ему думалось, что это всё еще продолжается тот страшный удар молнии, который потряс его тело и душу, продолжается в виде смены световых эф­фектов, а само время остановилось. Надо только напрячь усилия, и можно будет вырваться из этого состояния оцепенения, в котором он находится, и тогда мгновение, растянувшееся на тысячелетия, вдруг оборвется, он встанет с постели и продолжит свои незавершенные дела. Мучительное сознание незавершенности дел угнетало Орленова больше всего, едва он приходил на какой-то краткий миг к со­знанию своей беспомощности.

Но вот что-то произошло в нем самом или в окру­жавшем его призрачном мире. Сумрачное движе­ние прекратилось, медленно выдвинулись из мрака и стали на свои места стены, стулья, спинка кровати, в которую он упирался ногами, белые занавески на окне. Все утвердилось прочно и постепенно, и Ор­ленов понял, что он жив, что он долго болел, хотя еще и не мог определить сроков. Судя по тому, что у него выросла жесткая курчавая борода, болезнь могла продолжаться месяцы, но теперь он выкараб­кался из страны снов и мог все начинать сначала.

В то время, когда внизу, в приемной, две жен­щины беспощадно уничтожали одна другую, моло­денькая сестра брила Орленова, попутно рассказы­вая о тех страхах и сомнениях, которые владели ею и врачами, когда пациент находился между жизнью и смертью. Потом пришел врач и произнес дюжину тех обязательных слов, которые Орленов слыхал и прежде, когда лежал в госпиталях: «Молодец! Молодец! Теперь вы пойдете на поправку!» — как будто он и в самом деле мог встать и пойти… Затем его накормили, и он впервые ощутил вкус пищи, так как до этого его питали искусственно. Потом от­куда-то возник молодой человек с усиками, незна­комый Орленову, но державшийся дружески-непри­нужденно, который задал несколько вопросов: не помнит ли Орленов, выключил он ток, когда ухо­дил из лаборатории накануне того дня? Как мог в такой образцовой лаборатории оказаться оборванный и оголенный провод? Как произошло несча­стье? Помнит ли Орленов внешний вид лаборато­рии, когда он открывал дверь, и не поразило ли его что-нибудь в этот момент?

Сначала Орленов думал, что это кто-нибудь из врачей, которому ответы требуются для истории бо­лезни. Но вопросы молодого человека невольно сму­щали. Затем, пристально глядя в глаза Орленову и ничуть не смущенно извиняясь за то, что беспокоит больного (слова и тон не совпадали между собой), молодой человек спросил Андрея:

— Существует мнение, что вы пытались совершить самоубийство, причиной которого был уход жены. Так не можете ли вы объяснить мне, как же вы забыли о том, что Чередниченко поставила на ввод предохра­нитель и включила его перед уходом из лаборатории?

Орленов возмутился — коммунист и самоубий­ство! — и хотел сказать, о чем он думал тогда, но молодой человек улыбнулся и продолжал:

— Не волнуйтесь, лучше, если будут думать, что это была небрежность…

И Орленов замер, впервые поняв, что он еще ни разу не подумал о том, что произошло с ним в лабо­ратории. А вот другие: этот молодой человек, на котором халат сидит так ловко, что его можно при­нять за щеголя-врача, и еще десятки людей все время думали о нем и за него…

Молодой человек сказал:

— В приемной ждут посетители. Сколько я пони­маю, они сидят там ежедневно. Пожалуй, вам пора начать принимать их… Но если они будут задавать вопросы о том, как это случилось, то пусть продол­жают думать, что был несчастный случай.

Вот когда Орленову захотелось подумать о том, что же в сущности произошло. Беседа с молодым человеком давала пищу для ума! Но увы! Ум Ор­ленова был еще таким усталым, что Андрей даже обрадовался, когда на пороге появилась Марина…

Неужели она тоже ежедневно сидела в приемной больницы? Не от нее ли те цветы, что расставлены по всей палате? В руках у нее такие же. А где же Нина? Или она больше не хочет видеть его?

Воспоминание о Нине имело силу молнии. Опять все его существо содрогнулось, как будто он снова умирал. Но он нашел в себе силы удержать жизнь и даже слабо улыбнулся посетительнице.

— Здравствуйте, Марина.

Она приблизилась робко и смущенно, присела на край стула, цветы отдать побоялась, — может быть, она думала, что у Андрея парализованы руки? — и положила их на столик у кровати. Он попросил:

— Дайте их мне. Надеюсь, они не наэлектризо­ваны.

Вернувшаяся к нему способность шутить не­сколько оживила ее. Она передала цветы, тихонько охнув, когда увидела его черные, словно обожжен­ные руки, уселась поудобнее.

Андрей, перебирая пальцами цветы, словно лас­кая их, потребовал:

— Ну, выстреливайте все новости! Можете бить, как из пулемета. На ваших глазах я превращаюсь в журнал «Хочу все знать!» Ба! Вы слишком мо­лоды, чтобы помнить о таком журнале! Но ничего, ничего, стреляйте!