Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3

…Это случилось в морозное январское утро, когда мать упрашивала Иосифа не ходить на демонстрацию.

— Не ходи, Оська, — слышишь? Стрелять будут, и Захар Иванович тоже говорит, — а уж ему ли не знать!. Сам не раз в забастовках участвовал да с красным флагом по улице ходил, — говорила Веденеевна про соседа, старика слесаря.

Иосиф, сидя на сундуке, молча надевал валенок.

— Да ты что, — оглох, что ли? Тебе я говорю или нет? — рассердилась мать. — Не смей ходить!

Веденеевна подбежала к стене и сорвала с гвоздя шапку, думая хоть этим удержать сына.

— Не пущу, — слышишь? Не пущу!

Иосиф надел валенки и, встав с сундука, подошел к матери.

— Давай, мамань, шапку, — без шапки уйду! — непривычно сурово сказал Иосиф.

Веденеевна заплакала и протянула сыну шапку.

— Полно-ка зря плакать, — Иосиф обнял мать за плечи. Затем он повернулся, надел шапку и вышел на улицу. Веденеевна, накинув на плечи платок, бросилась за ним.

«Ишь, пошел бунтовать, медведь косолапый! — уже не сердясь, а ласково и тревожно подумала она, глядя, как, засунув руки в карманы своей ватной тужурки и слегка загребая на ходу левой ногой, Иосиф размашисто шагает по узкой улочке. — Ну, теперь раньше полночи домой и ждать нечего».

Она вздохнула и пошла от ворот домой.

Иосиф не вернулся с демонстрации. Демонстранты были разогнаны полицией, которая пустила в ход не только нагайки, но и шашки. Раненых, подобранных на улице, демонстранты отправили в больницы, а убитых полицейские свезли на санях в покойницкую при Томском университете. Туда отвезли и Иосифа Кононова.

Ночь выдалась морозная и лунная. Тихо стояли оснеженные деревья университетского сада. Чугунная садовая решетка от инея казалась ажурной и легкой.

Запорошенный снегом сад был безлюден. В больших окнах университета было темно, только рядом с анатомичкой в маленьком окне сторожки мерцал огонек.

Сергей остановился у невысокой чугунной решетки и огляделся по сторонам; пустынная была Королевская улица. Такой же безлюдный тянулся впереди Московский тракт.

Сергей легко и бесшумно перемахнул через решетку сада. Проваливаясь по колено в снег, он добрался до узенькой дорожки. Здесь, стряхнув с сапог снег, он еще раз огляделся, — кто знает, может, городовые караулят не только у главных ворот университета, а шныряют по саду? Но никого не было видно.

Сергей почти бегом направился к часовне; здесь в подвале находилась покойницкая. На двери покойницкой висел замок. Что делать? Сергей в нерешительности постоял с минуту около часовни. А что тут долго раздумывать! Нужно идти к сторожу. Миновав длинное, похожее на барак, здание препаровочной, Сергей свернул к одноэтажному деревянному домику и постучался в дверь.

— Отперто! — донесся приглушенный старческий голос.

Сергей вошел в темные сени, нащупал дверную скобку и отворил дверь.

Маленькая с низким закоптелым потолком сторожка была жарко натоплена. Семилинейная керосиновая лампочка освещала стол, покрытый зеленой клеенкой, и деревянную кровать, на которой, свесив босые ноги, сидел широкоплечий седой старик. На коленях у него стояла железная банка с махоркой. Он крутил козью ножку.

— Чего надо, молодой человек? — спросил сторож, прищурившись.

— Брата ищу! Брат у меня пропал… С утра ушел и до сих пор нету. В больнице был, в участке был, у знакомых — нигде нет… Может, к вам в часовню привезли?.

Сергей не лгал, называя Иосифа братом. Они не были братьями по крови, но они боролись за одно общее правое дело. Оба были большевиками, и это роднило их.

— Не приказано, молодой человек, посторонних в часовню пускать, — насупился старик.

— Да я разве посторонний? — почти выкрикнул Сергей. — Никто не узнает. Пустите поглядеть.

Старик молчал, почесывая седую бороду. Сергей, бледный и взволнованный, стоял перед ним и мял свою шапку.

— Пустите, — сказал он еще раз настойчиво, каким-то хриплым голосом. — Пустите, дедушка!

— Брат, говоришь?.. Да-да! Не погладят ведь меня по головке, если узнают, — раздумывал вслух сторож. — Не погладят, молодой человек, а? — и вдруг неожиданно махнул рукой: — А ну, иди. Только быстро.

Старик слез с кровати, вытащил из-под лавки фонарь, зажег его и протянул Сергею.

— Погоди, я оденусь.

Старик накинул тулуп, надел валенки, и они вышли.

Луна всё так же сияла над садом.

— Ночь-то хороша! Царица небесная! Только бы гулять. Да разве от такой неладной жизни гулянье на ум пойдет? Сегодня, небось, полгорода плачет. Сколько народа покалечили да порубили! Ну, авось, твой брат в это крошево не попал, господь миловал! — спохватился старик.

Они пошли к часовне; три ступеньки вели вниз.

— Иди! — сказал сторож, сняв большой висячий замок с двери. — А я здесь похожу, покараулю, не заскочил бы кто грехом.

Но Сергей уже не слушал сторожа. Он вошел в покойницкую и, закрыв за собой дверь, остановился на пороге.

Через маленькое решетчатое окошко с выбитым стеклом в покойницкую лился ровный лунный свет, освещая половину подвала. Другая половина была в тени. Там, на длинных деревянных нарах, что-то белело. Сергей подошел и, светя фонарем, наклонился над нарами. Мертвецы, нагие и страшные, лежали рядами. Их трупы предназначались для анатомички. В прошлом это были безымянные бродяги, умершие в университетской клинике от белой горячки, бездомные старухи-нищенки, замерзшие под забором, парни чернорабочие, приехавшие на заработки и убитые во время поножовщин и драк.

Сергей быстро прошел мимо покойников, заглядывая каждому в лицо. Иосифа среди них не было. Где же он? Где? Сергей поднял высоко над головой фонарь, освещая подвал. И тут, неподалеку от нар, у стены он увидел Иосифа. Иосиф лежал навзничь на каменном полу.

Сергей поставил фонарь рядом и опустился на колени перед убитым товарищем. Левая рука Иосифа, откинутая в сторону, была сжата в кулак, правая судорожно уцепилась за борт пиджака. Две верхние пуговицы на ватном пиджаке Иосифа были вырваны вместе с сукном, Разорваны были и петли.

«Это он прятал знамя», — подумал Сергей.

И всё, что было сегодня утром на демонстрации, встало перед ним.

Они идут по главной томской улице — по Почтамтской…

Впереди Иосиф несет знамя.

звучит песня в январском морозном воздухе.

Из калиток домов выбегают и присоединяются к ним люди. Всё растет и растет демонстрация. Это ответ на злодейский расстрел 9 января рабочих в Петербурге.

Сплошным потоком во всю ширину главной улицы идут рабочие с заводов и фабрик, гимназисты и гимназистки, бородатые и безусые студенты, пожилые и молодые женщины с детьми.

Они дошли до Уржатки. Здесь через речку Ушайку перекинут старый деревянный мост.

Первые ряды демонстрантов вступили на мост.

И вдруг с Воскресенской горы, с улюлюканьем и свистом, с шашками наголо помчались конные полицейские.

Во весь опор скачет на серой лошади жандармский ротмистр.

Всё ближе и ближе оскаленная морда коня и грузная серая фигура жандарма.

Жандарм стреляет! Стреляет в Иосифа!

Иосиф падает на снег, прикрывая своим телом знамя.

— Оська! Друг! — вырвалось стоном у Сергея.

Он стоял на коленях перед убитым. Вот он лежит, его товарищ и их знаменосец, Иосиф Кононов. Светлые волосы его спутаны и падают на лоб; мертвые, широко раскрытые глаза глядят мимо Сергея, куда-то вдаль.

— Эх, Оська, Оська! Мало ты пожил на белом свете!..

Огонь фонаря вдруг стал мутным, расплылся и замигал. Слезы заволокли глаза Сергея. Дрожащими руками он расстегнул на Иосифе пиджак и с трудом вытащил знамя, испачканное кровью. Распахнув тужурку, Сергей спрятал знамя у себя на груди.