Федина беда

Несколько секунд Вероника ничего не видела перед собой, ничего не чувствовала, потому что в ушах ее звенели одни и те же слова: «Я сделаю для вас все, что в моих силах… Все, что в моих силах…»

И Вероника дала согласие.

Так она стала студенткой театрального училища.

Видишь, дорогая моя бабушка, какие трудности лежат на пути поступающего в театральную школу, и трудности совсем не такие, о которых я думал.

До поздней ночи просидел я у Вероники. Она подробно рассказала о своем свадебном путешествии на Черное море, потом заговорила обо мне. «Ты, — сказала она, — явление, точнее — самородок, который к обычным неодушевленным предметам относится так же, как к живым и очень ранимым существам. Мой муж говорит про тебя, что ты — человек идеальной гармонии души и слова. Что у тебя в каждом звуке душа чувствуется…» — «Но постой! — перебил я ее. — Почему же мне об этом он сам не сказал? Почему глядит на меня с таким высокомерием, когда я играю?» — «Да я тебе больше скажу! Он собирается исключить тебя! Когда он сказал мне об этом, я сама удивилась. Почему, спрашиваю…» — «Потому что он малообразованный, слишком своенравный… Грубит к тому же… Культуры ни на грош! Как мы, — говорит, — приняли его единогласно, так и отчислим сообща…»

Вот такая история, бабушка моя драгоценная. Передумал я уезжать. После встречи с Вероникой мне совершенно ясно стало, что учиться дальше просто необходимо… Я должен обязательно закончить училище. Я должен доказать, что у меня есть талант. И я докажу, обязательно докажу! И поэтому, милая моя бабушка, приеду я, наверно, очень не скоро, потому как, сама понимаешь, теперь каждая минута дорога… В училище надо обязательно удержаться… Но тяжело, ох как тяжело… Да еще эта разгрузка вагонов…

Сегодня ночью, придя в общежитие, я так устал, что не смог снять ботинки, такими они показались тяжелыми, такими несъемными. Ну, думаю, сейчас как брошусь на кровать, так и провалюсь до утра. Но не тут-то было! До четырех часов уснуть не смог. Мерещилось бог знает что! И уже не деревня наша мелькала перед глазами, а люди, земляки мои, все-все до единого, до самого маленького человечка, до самого незаметного, но родного, кровного… Дядю Ваню нашего покойного вспоминал. Уже под утро, в пятом часу, он мне приснился. Присел ко мне на кровать, спрашивает:

— Ну что приуныл, Федя? Или не можешь поверить в то, что я еще жив? Зря не веришь! Может, дядя твой телом и отошел в мир иной, а вот дух его совести еще жив! Потому как он у него от великого народа исходит. А раз дух его совести жив, то и вера еще жива в народе, только не пойми, что в господа бога! В бога верят те, кто людям не верит, да и в завтрашнем дне сомневаются.

— А кто же не верит людям? — не мог удержаться я. — Может, кто-то из моих знакомых, друзей? Скажи, дядя Ваня, пожалуйста, скажи! Может, эти люди обманывают меня, а я верю им и поэтому понять не могу, где правда, а где ложь?!

Дядя Ваня долго молчал.

— Кроме легенды, я тебе ничего не скажу, — вдруг тихо, почти шепотом заговорил он. — А насчет веры в людей твоя бабушка не меньше смыслит. Она, как говорится, за версту чует безверного человека. В этом сила твоей бабушки, долговечность. Только ты, Федор, ее не забывай, иначе она не выдержит и тоже покинет деревню, только уже не к тебе в город переправится, а ко мне на погост. А теперь послушай легенду поморскую и подумай хорошенько, как дальше жить… — Дядя опять замолчал, задумался и, осторожно раскрыв окна комнаты, начал свой рассказ, да так громко, словно обращался не ко мне, а ко всем людям, проходящим мимо окон общежития.

— Жил мужик на поморье, беден, говорят, был, как ярыжник, да и грамоты не знал… И вот однажды, когда закончилась неудачная путина на корюху, а на зверобой пороху не было, сколотил он легкий баркас, поставил его на воду, да и поплыл вольной птицей на все четыре стороны. Одно желание было у него… Выжить, только бы выжить! А от мудрых стариков прослышал он, что воля-вольная сильным людям приносит счастье, а слабым — неотвратимую гибель. Но испытать эту премудрость можно только в большом городе. Вот и поплыл бедный Макар, подгоняемый голодом да призрачным счастьем, в край неведомый. Осьмнадцать дён плыл… Осьмнадцать дён одной рыбой питался да грибами сушеными. А на девятнадцатый день разбушевалось Белое море и спросило: «Куда плывешь, ярыжник?» — «В город, — лихо ответил Макар. — Хочу свое счастье на вольной-волюшке испытать!» Запенилось Белое море, заликовало студеными волнами: «А с чем ты в город собрался? — спрашивает. — Город дары любит… Семга есть?» — «Нет, — ответил Макар, — нынче нерест обошел наши места стороной». — «А жемчуг беломорский есть?» — спросило Белое море. «И жемчуга нет… Мы его у новгородских ушкуйников на хлеб обменяли, потому как без жемчуга можно жить, а без хлеба нельзя». — «Так с чем же ты в город собрался, шатун бородатый?» — удивилось Белое море. «С душой отзывчивой, справедливой, — бойко ответил Макар, — да жаждой неистовой новую жизнь познать!»

Притихло море, прислушалось к сердцу настырного трескоеда, да и подарило ему попутный ветер до самого города. Дивился Макар на выси белокаменные, на часовни поднебесные, на гранитные берега, как сон возникшие перед ним. А когда баркас подошел к набережной городской, то море опять спросило: «Не страшно ли тебе, мужик? Не хочешь ли опять в деревню?» — «О ней теперича и думать не хоца, — ответил взволнованно он. — Мне город нужен, дома великие, рынки с красной рыбой да с синей зобаткой, люди грамотные — жить среди них хочу, книги мудрые хочу читать научиться, с девушкой чужеземной познакомиться». — «Ну что ж, — ответило море. — Радуюсь твоим желаниям. Дай бог тебе счастья! Только не забывай про душу свою, да помни, что любой мужик в ярости как шатун безумный — сам на рогатину прет».

И вынесли волны поморский баркас прямо ко главному причалу. Сияло лицо Макара, словно красное солнышко в морозный день. Поднялся он на городскую набережную, рубашку домотканую оправил, а городские таможенники тут как тут: «А ну, мужик, пошлину за въезд плати!» — «За что?» — удивился Макар. «За то, что приехал!» — «Так ведь я в город, не к вам». — «А мы кто?! — не отступались таможенники. — Мы на службе у города, за въезды и выезды отвечаем…» — «А ежели, братцы-кролики, у меня денег нет? — возмутился Макар. — Может, вас грибами сушеными угостить? Или рыбы неводом натаскать?» — «Чего? — обрушились на него городские. — Ты что, еще и ловишь здесь? Тогда двойной штраф плати!» — «Да как же, люди добрые, — взмолился Макар. — Ведь я же своими руками таскаю!» А городские ему: «Хоть лаптем таскай, а штраф гони, потому что отлов для таких, как ты, запрещен!» Покуксился Макар, огляделся по сторонам белокаменной набережной, да и снял с себя домотканую рубаху вместе с нерпичьим ремнем. «Возьмите, — говорит, — злые псы, только в город пустите».

Целый день Макар на торговые ряды глазел да людей городских высматривал, пороху на сушеные грибы выменял, дроби заводской присмекал, а потом, когда ночь пришла, спать-то негде, кругом плата нужна: за ночлег — плата, за вход в питейный дом — плата… Шалаш хотел поставить у торговых палат — деревья рубить нельзя. На чердак высокого дома полез — тоже запрет. Помыкался Макар, постранствовал по городу, да и опять в баркас вернулся.

Дядя Ваня умолк, загрустил, потом тихо сказал:

— Вот он какой, город, Федя, — с виду красивый, нарядный, да только самая еле заметная красота денег немалых стоит. Посмотрел на все это Макар, да опять в деревню решил вернуться. За пошлину при выезде последние грибы из лукошка высыпал, отшвартовался — и в море…

Только разбушевалась на этот раз стихия, завскидывала пенистые волны выше мачт, и ветер студеный остановил баркас. «Что, мужик, города испугался? — грозно спросило море. — Городских вельмож струсил? А где же жажда твоя неистовая к новой жизни? Где силушка твоя мужицкая, душа неохватная, справедливая?» — «Все при мне, — растерянно ответил Макар. — Успокойся ты, море Белое. Почему баркас мой, как щепку, бросаешь?» — «Трусости твоей удивляюсь, — гневно ответило море. — Знаешь ли ты, Макар, что город белокаменный, да и море студеное, могут погибнуть без души твоей справедливой?» — «Как это?» — растерялся Макар. «Эх ты, чудо деревенское! — зашумело Белое море. — Неужели ты не заметил, что город бездушным стал?! Ты посмотри, как люди, живя там, обманывают друг друга! Как они притворяются тружениками, занимая доходные места в каких-нибудь бумагомарающих канцеляриях, — пересказать невозможно! Неужто ты не заметил, как они пытались снять с тебя последние ремни, а почуяв, что ты нищий ярыжник, лишить тебя самого необходимого?» — «Конечно, заметил, — вдруг громко выкрикнул Макар. — Но знали бы вы, волны морские, знали бы острова Соловецкие, как мне было противно наблюдать за жизнью города. Я видел, как люди уничтожали огромные вековые деревья и строили на вырубленных местах каменные, совсем не приглядные жилища! Я видел, как богатеи кормили своих дворовых псов парным мясом, а бедняки довольствовались пустой похлебкой! Я видел трапезные, в которых обедали только богатые, но слишком бесчестные и бездушные люди, а рядом, в питейных домах, толпились простые мужики, у которых в жизни была одна-единственная отдушина — водка. Напившись, они ругали совесть людскую и, уходя на работу, совсем забывали о том, что труд должен приносить не только кусок хлеба, но и радость душевную. «Иди к нам трудиться, — кричали они охрипшими голосами. — У нас ты будешь всегда пьян и весел. А если бросишь пить и задумаешь разбогатеть, то мы научим тебя не только пить водку, но и обманывать людей! А когда ты разбогатеешь и станешь опытным обманщиком — мы построим для тебя огромный дворец со стеклянными стенами. Но тогда ты не жди от нас добра. Мы бросим свои работы, возьмем в руки топоры, вилы, лопаты, ворвемся в твой дворец и уничтожим его вместе с тобой! Так что выбирай — или долю бедных, но честных людей… или участь богатых людей, но потерявших всякое человеческое лицо!»