Степь зовет

Шефтл отвел его руку и недовольно сплюнул сквозь зубы.

— Да нету же, чудила! Неужели бы я тебе щепоточку махорки пожалел? Давай нарвем калачиков, меня тоже потянуло.

Хоть Шия Кукуй был старше лет на восемнадцать — двадцать, Шефтл говорил ему «ты», как почти всем односельчанам.

Оба сорвали на обочине дороги по горстке сухих листочков, растерли между пальцами и свернули по толстой цигарке.

— Глотку дерет, — сказал Шия, закашлявшись.

— Ничего, оно здоровее… Ну, давай досказывай, что ты там хотел.

— Да так… Это она тут… Ну, та, что из Ковалевска… И собою ничего, бойкая девка, худого не скажешь. Проходила тут спозаранок, на Санжаровку, видно. Она и говорила, чтоб машинами, дескать…

Он вздохнул, закашлялся еще сильнее и пошел своей дорогой.

— Ты ее видел? В Санжаровку шла, говоришь? — кричал Шефтл вслед.

Шия не отзывался.

С минуту Шефтл смотрел ему в спину, потом повернул на свою полосу.

«Время терпит, — подумал он. — Можно еще пополоть, успеется».

Он так бодро взялся за работу, точно только-только вышел в поле. Между тем солнце уже почти село. Над тускнеющей степью трещали кузнечики.

Элька поднималась в гору. На участке Шии Кукуя уже никого не было. Дорога перед ней была пуста, — видимо, хуторяне кончили работу. Элька ускорила шаг.

Внезапно мимо нее со свистом пролетел камень. Элька вздрогнула и остановилась. Из кукурузы выбежал запыхавшийся Шефтл, громко тюкая вслед улепетывавшему суслику.

У дороги суслик немного помедлил, вытянув мягкую шею и уставившись на Эльку живыми глазками, потом проворно юркнул в сторону.

— Куды, стервец? Чтоб тебя задавило.

Увидев девушку, Шефтл осекся. Он сразу узнал Эльку.

— Что случилось? — спросила Элька, глядя на него немного насмешливо и как будто обрадовавшись.

— Суслики… зараза на них… хлеб травят… — отвечал он, тяжело дыша.

— А я было подумала, что ты это в меня, — сказала девушка, чуть-чуть улыбаясь.

Шефтл смутился, отвел глаза в сторону.

— Суслики… — повторил он, разводя руками. — Расплодились — и делай что хочешь. Гоняю их, гоняю, а им хоть бы что!

— Ну конечно, — с мягким упреком заметила девушка, — кто же так травит сусликов? Ты их только вспугиваешь и перегоняешь со своего поля на чужое.

— Лучше, что ли, гнать их с чужого поля на свое? — неуклюже пошутил Шефтл. Оттого, что она обращалась к нему на «ты», он почувствовал себя немного увереннее.

— Да это ведь одно и то же. Если травить — так сразу, по всей степи, сообща.

— Ну, не знаю… С какой это радости стану я хлопотать о других? Обо мне ни у кого голова не болит… Вы не в хутор? — спросил он, совсем осмелев. — Я вас сейчас догоню, только сапку возьму.

Отойдя шагов на десять, Элька вынула маленький зеленый гребешок и поспешно причесала разлетевшиеся светлые волосы.

Шефтл скоро догнал ее и, с сапкой в руке, молча пошел рядом. Он и рад был бы завести разговор, но как-то ничего не приходило в голову.

Элька тоже некоторое время молчала, ждала, чтобы заговорил парень. Потом не вытерпела и начала первая:

— Так вот, надо взяться за это дело всем вместе.

— Э… вместе… — нехотя буркнул Шефтл.

— Как раз сегодня у нас собрание, мы организуем колхоз, получим машины — тебе такие и не снились…

— Кто их знает, эти ваши колхозы… Темное дело. — И Шефтл решительно взмахнул в воздухе сапкой, словно говоря: «Довольно об этом».

Но Элька только пуще разгорячилась.

— Вот-вот, оттого-то и расплодились у нас суслики! Ты их сам и расплодил. Они губят твой хлеб, и знаешь ли ты, что ты больше работаешь на них, чем на себя? Да, да, запомни мои слова! Я тебе плохого не желаю… ведь правда? Один ты от них не избавишься. Вывести их можно только всем хутором, так, чтобы были и машины и химия… Ты что на меня уставился? — спросила она задорно, откидывая со лба волосы. — Скажешь, не так?

Шефтл пожал плечами.

— Откуда мне знать!

— Так и только так. Один ты все равно не добьешься толку. Послушай… Выбрал бы ты время и съездил в Ковалевский колхоз, посмотрел бы…

Они уже перешли вершину бугра и спускались мягкой, пыльной дорогой по косогору. Элька все говорила, поминутно оглядываясь на Шефтла. Девушка сама не могла понять, почему она столько говорит, почему ей так хочется привлечь на свою сторону этого черноволосого, черноглазого парня, который смирно идет рядом, но, видно, не торопится соглашаться с нею. А Шефтл молча думал о своем и не смел поднять глаз на Эльку.

«Ах ты, подсолнух ты золотой…» Ему вспомнился ставок, их первая встреча у плотины, и он невольно заулыбался.

— Ты что смеешься? — спросила Элька, внимательно посмотрев на него умными, ясными глазами.

— Да ничего… Как бы нас стадо не нагнало, пойдем скорее, — уклонился Шефтл от ответа, и они торопливо зашагали вниз по косогору.

Красный уголок — небольшая комната с низким бревенчатым потолком — был переполнен хуторянами. Сидели на длинных дубовых скамьях, на подоконниках, дымили в распахнутые окна и вполголоса переговаривались друг с другом.

За сколоченным из досок голым столом сидела Элька и, разговаривая с Коплдунером, в то же время внимательно прислушивалась к людскому гомону.

«Пора, — решила она. — Языки развязались, можно ехать дальше».

Она поднялась. Гомон тотчас стал глуше.

— Ч-шш! Будет тебе! — буркнул Шия Кукуй, толкнув Микиту Друяна, который сидел рядом и показывал пальцем на Эльку.

Микита притих, смущенно поглаживая густые усы.

Элька с минуту постояла молча, ждала, пока не перестанет браниться с соседом «Баламут» — так прозвали в хуторе Риклиса, который всюду совал свой нос, — потом обратилась к Онуфрию Омельченко:

— Так сколько пудов снимаете вы с десятины?

Все посмотрели в угол, где сидел Онуфрий. Он всегда держался в стороне, был не из говорливых. Подняв на Эльку кроткие голубые глаза, он тихо ответил:

— Мабуть, пудов з двадцять…

— А вы? — спросила Элька Шию Кукуя. Тот почесал затылок и хрипло закашлялся.

— Примерно столько же, а может, и меньше будет. Все ждали, что вот-вот она спросит еще кого-нибудь, и каждый думал, что обратится именно к нему.

— Вот видите! — воскликнула Элька, резким движением откидывая докучливую прядь. — А знаете вы, сколько снимают в Ковалевске или в Санжаровке? Как раз сегодня я там была… — Она сделала паузу, потом добавила не то с удовольствием, не то с укоризной: — Девяносто пудов с десятины, девяносто пудов!

По комнате пронесся сдержанный шум, словно листья зашуршали под ветром.

— Девяносто пудов? Быть не может!

— Да нет, верно, я точно знаю…

— Ну, а хоть бы и так, — угрюмо проворчал Шефтл, стоявший у двери. — Хоть бы и девяносто, так не мои ведь. Лучше уж девятнадцать, да свои…

— Девяносто пудов…

— И чего нас равнять? — поднявшись со скамьи, сказал Шия Кукуй. — Мало ли что. Есть и такие, что похуже моего живут. У одного каша с маслом, а у другого кукиш с маком. Мало ли что…

— Я и не равняю, — быстро ответила Элька. — В чем вас равнять? У них хлеб, у вас лебеда, что правда, то правда. Но давайте подумаем вместе… Почему это им положено больше, чем вам? Почему ковалевские получают девяносто пудов с десятины, а Шия Кукуй или Онуфрий Омельченко — двадцать? Дожди прошли и тут и там. Земля та же самая. Тот же чернозем, ну и солнце как будто и у вас и у них одинаковое, и те же ветры дуют — ведь оттуда сюда рукой подать. Почему же все-таки им положено больше? Они будут сыты весь нынешний год, будут есть белый хлеб, школу выстроят для ребят, мельницу. Овец вон заводят, электричество собираются провести. А у вас? У вас хлеба не хватает до нового года, ячменные лепешки едите да мамалыгу. Так давайте подумаем, хуторяне! Может, все-таки и вам положено жить по-другому?

Хуторяне поднимались с лавок, теснились все ближе к Эльке, жарко дышали.

— Давайте возьмем Онуфрия Омельченко. Нынешний урожай, говорит он, даст ему по двадцать с десятины. Работал он на совесть, верно? Если не так, возьмем другого…