Полковник Горин

В дверях Сердич столкнулся со Знобиным. Тот пропустил его, пожал руку и прошел к Горину. Улыбающийся, довольный. У стола снял фуражку. Тяжелые седые пряди упали на глаза, но он не хотел их убирать, как рабочий не спешит привести себя в порядок после хорошей работы или нелегкой удачи.

— Что принесли? — заражаясь его настроением, спросил Горин.

Знобин присел, молчанием пощекотал нетерпение комдива и только тогда объявил:

— Из этого малого, кажется, можно сделать толкового командира. Повозился с ним — и самому хорошо. Так хорошо, будто мне влили молодую кровь! Чертовски приятно чувствовать, что можешь еще приносить пользу… — И вдруг, запнувшись: — Поставлю молодца на ноги, легче будет выходить из строя.

— А это к чему?

— Реальная оценка времени и своих сил, Михаил Сергеевич. Пятьдесят уже стукнуло. И война столько вытряхнула, что трудно, очень трудно мне бежать за молодыми. А должность обязывает быть впереди. И к тому же закон. Он для всех написан. Надо иметь мужество сказать самому себе: пора, дай дорогу молодым.

Зазвонил телефон. В трубке Горин услышал мягкий баритон Аркадьева:

— Здравия желаю, товарищ полковник. Вчера я, видимо, поторопился наложить строгое взыскание на старшего лейтенанта, не выяснив всех обстоятельств его проступка. Как мне стало известно, он защищал от хулигана вашу дочь.

Поспешное намерение командира полка изменить или отменить наказание своему офицеру Горину было неприятно, поскольку оно было вызвано, скорее всего, не заботой об офицере, а намерением поправиться перед комдивом за причиненное его дочери огорчение. Но поскольку человек желал добра, было неудобно тут же делать ему замечание. Горин отнял от уха трубку, с досадой потер ею седеющий висок. Ответил сдержанно:

— Нет, взыскание вы наложили правильно, хотя, быть может, и немного строгое. Пусть в тиши подумает, как надо защищать девушек без дурной славы о своем полку. Что говорят в части о ночном происшествии?

— Разное, товарищ полковник.

— И все же?

— Есть и нездоровые отклики. В частности, в его взводе и роте: некоторые сожалеют, что не были вчера в саду.

— Побеседуйте с молодыми офицерами, и думаю, такие разговоры прекратятся.

— Слушаюсь. Сегодня же.

— Я буду у Берчука. Сообщите туда время беседы.

Когда Горин положил трубку, Знобин попросил его?

— Я привел к вам интересного солдата. Оружейного мастера. Если есть время, поговорите с ним.

— Чем он интересен?

— Изобрел одну нужную штучку. И вообще любопытен.

Знобин открыл дверь и позвал солдата. Тот, видимо, не ожидал, что будет вызван в кабинет командира дивизии, и воспринял приглашение замполита с каким-то сдержанным недовольством, будто его показывали, как диковинку. Чтобы полковники не увидели выражения его лица, он повернулся к двери, намереваясь ее закрыть, Знобин упредил его:

— Я ухожу.

Солдат, стараясь не греметь тяжелыми сапогами, сделал три шага и тихо представился.

— Рядовой Муравьев.

Горин встал. По тому, что он успел заметить в поведении солдата, тот действительно был чем-то интересен, хотя внешне выглядел не совсем подтянутым, но скорее не от нежелания, а от неумения сделать простую солдатскую форму красивой.

— Присаживайтесь, — указал Горин на стул, не отрывая глаз от сосредоточенного лица Муравьева, которое все еще выражало настороженную отчужденность.

Солдат сел, без торопливости, удобно. Горин отметил и это и счел за лучшее начать разговор с дела.

— Мне сказали, вы что-то изобрели.

— Пытаюсь, — уточнил Муравьев, с пристальным любопытством взглянув на командира дивизии.

— Что именно?

— Приспособление к стрелковому оружию для имитации огня при проведении тактических учений.

— Почему к стрелковому — вы же танкист?

— Товарищ попросил, он в пехоте.

— Понятно…

Горину хотелось похвалить солдата за отзывчивость к товарищу, за помощь пехоте, но обыденность, с которой Муравьев сказал о своем приспособлении, удержала, видимо, он считал его не стоящим похвал, которые вообще в его понимании, кажется, имели очень низкую цену.

— Давно занимаетесь изобретательством?

— Начал во Дворце пионеров.

— Образование среднее?

— Да.

— Почему не поступили в институт?

— Считал, инженеру-изобретателю хорошо знать литературу и русский не обязательно.

Спокойное осуждение ошибки детства позволило Горину утвердиться в том, что взятый им тон разговора верный; солдат предпочитает соразмерность и точность во всем, ему не нужно преувеличение, ни принижение его достоинств, о которых он хорошо знает, но считает их пока не так уж значительными, особенно в сравнения с достоинствами великих.

— Расскажите принцип действия вашего приспособления.

— Принцип действия простой, как у будильника. Трещотка крепится на оружии вместо магазина и соединяется рычажком со спусковым крючком. Когда стрелок нажимает на крючок, защелка оттягивается, пружина приводит в движение ударник. Трудно было подобрать материал и форму пластинки-звонка, чтобы звуки походила на настоящие выстрелы.

Вошел шофер, доложил, что машина готова к поездке. Горин, продолжая думать над изобретением, машинально кивнул головой. Когда шофер вышел, он, что-то решив про себя, сказал:

— Вот что! Сейчас мы поедем к полковнику Берчуку. Знаете такого?

Муравьев пожал плечами. Он не знал и полковника Берчука, и особенно то, как можно предупредить старшину роты, чтобы тот на вечерней поверке не сделал выговор: солдат в любых условиях должен сообщить своему командиру, где он находится и что делает.

4

Зеленый газик по гладкому шоссе легко взбежал на возвышенность, откуда открылся широкий вид голубой от марева долины с желтыми полями и сизым узором реки, напоминавший среднюю полосу России и украинское Полесье. Зеленые округлые горы у горизонта походили на родные, уральские. Только тучи над ними, огромные, темные, грозившие обрушить на долину потоки воды, были дальневосточные. Шофер придержал машину, зная, что полковник любил постоять на высоте, посмотреть, о чем-то своем подумать, но сейчас, перехватив вопросительный взгляд водителя, Горин кивнул головой вперед, и машина сбежала вниз. За мостом она свернула на проселок, прогретый расщедрившимся, наконец, солнцем, и, едва сбавила ход, облако пыли навалилось на нее, проникло под тент. Серый бус оседал на складках гимнастерок, щекотал ноздри. Особенно пропылился солдат-танкист, сидевший сзади.

После того как они покинули военный городок, командир дивизии расспросил Муравьева о родителях, откуда призван в армию, трудно ли привыкать к службе, и затем надолго умолк. Можно было предположить, что Горин забыл о солдате, если бы изредка не поглядывал на него в зеркало. Полковник о чем-то озабоченно думал, и Муравьев, чтобы не прервать его мысли, затаился, не смел кашлянуть, хотя в горле у него давно першило от пыли.

А думал Горин о полковнике Берчуке. «Что могло случиться с Алексеем Васильевичем? — снова и снова возвращался он к этой мысли. — Устал от службы? Или молодой замполит перемудрствовал?» Представляя себе Берчука последних недель, его огромную фигуру, Горин про себя отмечал, что все вроде бы в нем осталось по-старому, иными, чем прежде, ему виделись только его глаза. Обычно сурово-внимательные, временами жесткие, теперь они казались какими-то отрешенно-неподвижными, как вдруг остановившиеся часы. И дела полка, выходило по письму замполита, и Горин ощущал это, не то что ухудшились, но как-то потускнели, что было тревожно — ведь полк лучший в дивизии, а сам Берчук — живая ее история. Служит в ней со дня формирования, с осени тридцать девятого года, на фронте командовал всеми подразделениями от стрелкового отделения до батальона. Вместе с ней приехал сюда, на восток, в сорок пятом, дошел до Порт-Артура, вернулся в Приморье. И вот уже десятый год командует полком. Знал он этот свой предел и не проронил ни слова жалобы на свою застоявшуюся службу — без академии куда ж…