Каменный пояс, 1988

Вот и он, Виктор Анисимович — маленький, широкий, с гладким, как электрическая лампочка, лбом, густыми соломенными бровями. Если поставить Гришу с ним рядом, то можно смело предположить: вот старший и младший братья.

Застучало, точно прочь метнулось отсюда, сердце, одеревенели губы. С растерянной улыбкой, запекшимися губами, белыми треугольниками под глазами и меловым эллипсом возле рта Григорий Степанович встал чуть в сторонке, ожидая, когда Виктор Анисимович поведет в его сторону взгляд.

Николай Болтышев

ГАРМОНИСТ

Рассказ

Еще совсем молодые и беззаботные, отец и мать пятилетнего Илюшки всегда приглашали в компанию дядю Ивана, здоровенного, проворного парня и его жену тетю Зину. Закутанная в пуховую шаль, напоминала она круглого, нахохленного воробья. Предвкушая гулянку, тетя Зина приплясывала у порога, развертывая свою огромную шаль, а дядя Иван, пятясь, принимал шаль в охапку, и, казалось, это он вращает тетю Зину, а не она кружится сама.

Пока гости ели и пили, Илюшка рассматривал их из темной спальни.

Дядя Иван сидел с неразлучной гармонью на коленях, коричневый пиджак его перетягивал лоснящийся, точно намазанный маслом, ремень.

Насытившись, дядя Иван всей грудью наваливался на гармонь, и, ухмыляясь, водил хрупким, длинным пеплом папироски над доверху наполненным стаканчиком тети Зины. Та, увлеченная разговором, лениво толкала его локтем в бок. Но пепел чудом оставался целым. Дядя Иван громко смеялся, поворачиваясь по сторонам, а Илюшка, который не спускал с гармошки глаз, вдруг замечал, что дядя Иван задорно подмигивает и ему. Мальчик отвечал на это робкой, смущенной улыбкой и все ближе подвигался к столу.

Теперь он смотрел только на дядю Ивана и ждал, когда тот будет играть музыку. Все шумно переговаривались, хохотали, отец и мать суетились с тарелками и угощением, а Илюшка не сводил взгляда с костяных белых и черных пуговок и кнопок гармоники. Желтые прожилки на белых пуговках почему-то старили ее.

Наконец, стол отодвинули к стене и освободили место для танцев. Дядя Иван одной рукой взял стул и, держа под мышкой гармонь в другой, сел спиной к Илюшке, прямо у входа в спальню. Зная, что сейчас не до него, — гости за столом не сидели, а ходили на просторе и спорили, под какую мелодию танцевать, — мальчик встал в сторонке у стены в общей комнате так, чтобы удобнее наблюдать за гармонистом.

Дядя Иван тихонько пиликал на гармошке, самодовольно надув толстые губы и склонив голову набок. Потом он резко выпрямился и насмешливо вскричал:

— Эх!

Разломил гармонь надвое, приставил половинки, далеко развел меха и громко заиграл.

— Эх! Эх! Эх! — одобрительно приговаривал он короткими вздохами, и топот становился торопливее и громче, плясали уже все до одного человека, а Илюшка силился рассмотреть в колышащейся толпе отца с матерью, но не находил их.

Гости продолжали с азартом эхать и особенно выделялись тонкие, как будто даже плаксивые женские голоса, которые долго тянули этот короткий звук.

Пальцы гармониста плясали тоже. Особенно правый мизинец. Он щеголевато взбегал наверх или, ловко потопив на мгновение упругую кнопку где-то посередине, уступал дорогу остальным пальцам, а сам оттопыренно висел поодаль. Иногда он стремительно падал на три нижние кнопки и страстно впивался в них, мелко трепетал, перебегая с одной на другую.

Илюшка в это время стоял уже сбоку от гармониста, почти вплотную, и не шевелился.

— У-у-х! — закончил дядя Иван и сразу встал.

Стол снова передвинули. Опять пили и ели, принимались петь хором, и Илюшка, уже ничего не опасаясь, сидел рядом с дядей Иваном. Он украдкой пожимал кнопки, но гармонь молчала. На нее снова всей грудью навалился дядя Иван.

— Подержи! — прямо в ухо мальчику неожиданно гаркнул он, а сам, поставив гармонь на свой стул, вышел.

Илюшка хотел взять ее на колени, да побоялся, лишь подумал с завистью: «Вот была бы у меня такая!»

Он словно очнулся после сладкого сна, когда дядя Иван во всеуслышанье спросил сзади над головой:

— Может, сбацаешь, а?

Илюшка покраснел, невидящими глазами исподлобья обвел гостей и робко ответил:

— Не знай…

— Не умеешь, что ли? — обнял мальчика за плечи гармонист.

— Не-ка, — бойчее отозвался Илюшка.

— Ну тогда иди и учись…

У дяди Ивана, гордого своим умением играть, это все вышло как-то грубо, ему стало неудобно, и он, желая смягчить, в шутку легонько щелкнул Илюшку по затылку. Получилось не больно, а только еще обиднее, отчего в носу у Илюшки защипало, в глазах стало горячо и с детских ресниц скакнула слеза. Спрятав лицо в ладони, он наклонил голову вперед, тихо побежал к сидящей напротив матери и уткнулся ей в колени. Отец же с пьяным радушием сказал обеспокоенному гостю:

— Ничего, Ваня, это извинительно.

А на другой день, когда отец ушел на работу, мать, покормив сына, занялась уборкой. Илюшка ни с того ни с сего схватил с заправленной кровати подушку, устроился с ней на том же месте, где играл для гостей дядя Иван, и, подражая ему, раскачивался на стуле в такт воображаемой мелодии. Пальчиками он нажимал на пуговицы, пришитые к наволочке, что придавало в его представлении полное сходство с гармонью.

Мать, заметив непорядок, молча отобрала подушку и погрозила Илюшке пальцем. Но он подкарауливал момент и опять украдкой усаживался с подушкой на коленях, что-то бубнил и, как заправский музыкант, даже наклонял вбок голову, будто прислушиваясь, не фальшивит ли инструмент.

— Как ты мне надоел! — разозлилась наконец мать и погналась за ним с половой тряпкой.

Илюшка бросил подушку и побежал, петляя по комнате, но мать не отступалась. А на кухне, где мальчик хотел спрятаться под столом за чугунками, он со всего разбега угодил прямо в подпол, который мать забыла закрыть в своей домашней суматохе…

Там, в потемках, Илюшка обо что-то ударился и безутешно ревел. С неистовым проворством мать выхватила сына наверх, взяла его, как грудного, на руки и, еще заметив, что он поранил голову, приговаривала, бегая по дому:

— Миленький мой! Да не плачь же ты, родненький! Вот ей! Вот ей!

Илюшкиной ручонкой она ударяла себя по лицу, не зная уж чем сейчас, ей, виноватой, угодить сыну.

Заметив на темечке кровь, она моментально сорвала с плеч косынку и дрожащими руками, побелев в лице, замотала Илюшке голову.

Ребенок, уложенный в кровать, присмирел и спокойно смотрел на мать, которая, то и дело оглядываясь на сына, выжидающе ходила, как челнок, по комнате.

Илюшка вдруг поднялся, обидчиво насупился и потянулся к подушке. Мать поспешно усадила его поудобнее на кровати, сама поставила ему подушку на колени и длинно улыбнулась. Она даже немножко поиграла с ним сама и только потом с опаской оставила сына, чтобы закрыть на кухне этот чертов подпол…

Илюшка сидел так недолго, вскоре уронил голову на руки и задремал.

— Что это он у вас спит-то сидя? — услышал издалека «гармонист» голос соседки Клавдиевны и открыл глаза. Она стояла в дверях, растирая озябший на морозе нос.

Мать потянула ее за рукав и стала что-то испуганно говорить соседке на ухо, увела ее на кухню и оттуда донеслось:

— Ах ты, господи! Да что ж ты?

Клавдиевна говорила громко, не таясь и нравоучительно:

— Глупая… Я троих вырастила. И не то, скажу я тебе, еще с ними, сорванцами, приключиться может. Ты перво-наперво промой ранку горяченькой водичкой, а потом водкой смочи ватку… Водка-то в доме есть?

— Есть немножко, вчера гуляли…

— Ну вот. На ранку наложи. Да крепкую повязку. Ну, пощиплет, покричит мальчонка да тем все и пройдет.

— И заживет?

— В другой же день.

— Вот спасибо! Прямо и не знаю, как отблагодарить тебя, — запричитала мать. — Может, поешь? Жаркое вчерашнее разогрею? В момент…

— Да будет тебе! Пойду я. Скоро на дежурство, — сразу заторопилась Клавдиевна. — Я что зашла-то? Дай, бог, памяти… Да! Должок вернуть.