Глухая рамень

— А ты не завидуй: по осени пошлю и тебя… Тогда уж пускай Ванюшка погрустит по тебе…

Авдей Степанович повернул обратно, а они — трое — пошли дальше, на взгорье. Несколько минут длилось молчание, а когда вступили в ближнюю к поселку делянку соснового леса, Гринька Дроздов воскликнул:

— Вот она, сорок вторая… Прощай, деляночка, до весны!..

Шагая рядом с Наталкой, Ванюшка прислушивался к лесному шепоту, и было ему в эту минуту и грустно, и весело, а будущее вставало перед ним, как туманная, покрытая лесом голубая гора… Ветер шумит вокруг, а ему кажется: где-то вдали звенят топоры лесорубов и женские голоса тихонько напевают там песню…

— Наталк… сумку-то давай… небось устала? Может, и тебе пора вернуться?

— Нет, пойдем еще немного.

Она задержала его, сняла с себя сумку, помогла ему повесить на плечи и с тихой печалью подумала: «Пора и мне».

Гринька Дроздов молча пошел один, не оглядываясь.

Наталка взяла Ванюшку за руку и не отрываясь глядела ему в лицо с тоскою, любовью и жалостью, словно хотела запомнить надольше любимые черты. Он шагнул к ней, положил на плечо руку и поцеловал во вздрагивающие губы. Наталка, почувствовав, что этого мало, — ведь расстаются на целых четыре месяца, а может, и больше, — обвила его шею и, не выпуская из рук, целовала долго, страстно, по-матерински нежно, и посторонний мир для нее исчез в этом прощальном поцелуе.

— Ну, Наталочка, жди весной, — проговорил Ванюшка, с сожалением освобождаясь из крепких ее объятий. — Не скучай…

— А ты не забывай меня, пиши, — напомнила она в сотый раз, — пиши обо всем, а то думать буду, беспокоиться. Прощай, Ванюшенька. К отцу-то моему зайди, зайди непременно. Скажи, что поженились, мол, окончательно. Чайку у него попьешь… на тебя поглядит. Теперь ты родной ему.

Ванюшка встряхнул сумку, поправил тесемочку, улыбнулся и хотел было идти, но Наталка держала его руку и тянула за собой:

— А то вернись… Не уходил бы… Идем назад, Ванюш?..

В глазах у ней стояли слезы.

— Нельзя, нельзя… сама понимаешь. Пусти, а то… и в самом деле останусь.

— Ну, ну иди, милый, иди. Я погляжу.

На горке Дроздов поджидал Ванюшку. Вдвоем зашагали они по дороге и звонко запели свою задушевную:

А Наталка продолжала стоять, песню любимого слушая, и вместе с веселым припевом понемногу уходила от нее печаль. Зачем тосковать и плакать, ежели он вернется опять, вернется уже трактористом?.. И все глядела она на белую сумочку, становившуюся все меньше и меньше. Как маленький комок снега, виднелась она вдали, потом исчезла за косогором.

— Счастливый путь…

Часть пятая

Глава I

В чем истина?

Вечером разгорелся спор, назревавший исподволь. Юля не сдавала своих позиций, а по временам наступала сама.

— Неправда, Петр… Жизнь — это бесценный дар, неповторимое благо на земле. Оно дано человеку природой. Люди преобразуют мир, меняют свое духовное обличье. Обновление мира, творчество разбуженных масс — вот что должно быть для исследователя главным объектом познания… А ты проходишь мимо, закрываешь глаза, — поэтому и день кажется тебе ночью.

— Да, ночь, — произнес он убежденно и мрачно. — Жизнь, по-твоему, это — лирическая поэма, а на самом деле: жизнь есть непонятная трагедия… хаос, стихия. Познать причину появления человека на земле, его назначение, целесообразность его кончины — невозможно! Сама конструкция мира и человека настолько несовершенна, что едва ли какие преобразования изменят их природу… Пожалуй, остается повторить одно:

От этих «божественных» спектаклей — на одной и той же сцене, в старых, но подновленных декорациях — можно сойти с ума!..

Петр говорил, откинув голову на спинку стула, и смотрел куда-то мимо, вдаль, испытующим, усталым взглядом. Его тяжелая ирония над миром не изумляла Юлю, как в первые минуты спора; она вслушивалась в его слова, в интонации голоса — глухого, разочарованного, и в ней самой происходила та внутренняя работа, какая никогда не пропадает для ума и сердца. Острая жажда узнать о брате как можно больше заставила ее не поддаваться порыву, а дослушать до конца, не прерывая.

— Не странно ли, — продолжал он: — человек одиноким приходит в мир, одиноким уходит из мира. Жизненный путь его — безжалостно короткий — усыпан острыми камнями: даже больно ногам идти!.. Усталый раньше срока, он несет на себе груз разочарований, неудач, ошибок, горечи и злобы. И только изредка, на короткий срок, проглянет ему сквозь тучи солнце, мелькнет любовь, удача, крупица счастья — изменчивого, иллюзорного… В борьбе за хлеб, за место на земле он вынужден бороться почти всю жизнь… Потом — уходит навсегда… А переступая последний порог свой, с горечью видит, что можно было бы прожить иначе, добиться чего-то большего… Но пройденный путь и потраченное время — необратимы… Океан времен несет его куда-то во вселенной, к непостижимому пределу, в одну сторону — к закату, откуда никому нет возврата!.. Зачем все это? Кому это нужно? Для чего все это?.. К чему вся эта борьба? К чему напрасные исканья, отреченья, когда «нет правды на земле, как нет ее и выше?..» Где же тут свобода? Где простор сознанию, разуму и действию человека?.. О каком счастье может идти речь?..

То, что высказал он, отнюдь не лежало за пределами ее понимания, — по-видимому, в цепи его умозаключений определенное место занимало и ноябрьское письмо, присланное ей в Москву, недаром оно тогда так поразило ее.

— Мне трудно говорить с тобой, — призналась она, — ты — старший брат, тебе я обязана многим. Но я с тобой не согласна. Нет и нет!.. Мне больно и страшно за тебя… Я вижу, тебя все это мучит… Чем кончится, я не знаю, но едва ли кончится добром. — Она говорила, обдумывая каждую фразу и собирая в памяти все, что годилось на этот час. — Ты очутился, Петр, в какой-то… безысходности… И по-видимому, заблудился давно… Прости, — но я не могу молчать. О каком человеке ты говоришь? Чей путь имеешь в виду? — спросила она. Он не ответил. — Ты говорил о себе?..

— Нет, вообще о человеке…

— Но в мире никогда не было и нет человека «вообще», человека абстрактного. Он всегда реален, живет в определенной социальной среде, живет во времени и пространстве. На него воздействуют законы общего исторического процесса, законы общественных, классовых отношений.

— Это известно мне стало раньше, чем тебе, — хмуро напомнил брат с недовольным жестом.

— И все-таки: маленькая частица воды — пусть капля — живет в большой, полноводной реке… Может ли она существовать обособленно, единично, независимо от своей естественной среды? И человек — также.

— Пример неудачен, — подсказал он, усмехнувшись.

Юля смутилась, краска залила ей щеки, и он сразу заметил это, но тот догмат, за который так твердо держался он, и его предубежденная настроенность разбудили в ней силы, прибавили настойчивости и веры в себя.

— Пусть неточен… Но ты же построил все на абстракции, а мир во всех проявлениях — конкретен, овеществлен, историчен. Никто из людей не может быть вполне независимым, абсолютно свободным — только в себе и для себя. Не пустота окружает его. На него непрерывно воздействуют законы общественно-исторического развития, законы движения вперед — от капитализма к социализму… Острота классовой борьбы не терпит никакой двусмысленной позиции. Всякое мировоззрение — политично, партийно. Суждения и оценки любой идеологии — это политические суждения. Даже молчание является в этом смысле политической оценкой… Я искала к нашла тот камень, о который ты споткнулся на своей дороге.