Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке

— Ты знаешь, чем кончилась история с Еленой? — не, спросив у Зевса разрешения, вступил в разговор Одиссей.

— Знаю. Войной.

— И ты знаешь, сколько длилась Троянская заваруха?

— Десять лет.

— Вот. Ты хочешь, чтоб снова началось? А судьба к тебе благоволит?

— Не знаю… — растерялся Вася.

— Может быть, ты не выполняешь все правила судьбы? — продолжал интервьюировать Васю Одиссей. — Ты их хоть знаешь?

— Да вроде знаю…

— Например?

— Не хвались удачей… не загадывай наперед… не меняй на полпути решений… — вспоминал Вася.

— Еще!

— …не плюй в костер… не оскверняй воды ручья и реки… не разбрасывай пищи, а оставь часть птицам и зверям…

— Еще!

— …не говори плохо о женщине… не убивай больше, чем нужно для еды…

— А еще, еще! Девятое правило! Ну?

— Подожди, — остановил Одиссея Зевс. — Вася! — сказал он нежно, — ну зачем тебе все это нужно? У Париса уже были неприятности…

— Да, — сказал Вася. — Но мне нельзя возвращаться без женщины. — И она должна быть Самой Красивой Девушкой.

— Вот посмотри на Одиссея… он хоть и смертный, но путь на Олимп ему не заказан. Представь, возвращается он в свою Итаку. А ведь неизвестно, что там ему предстоит. Может, там его Пенелопа фигли-мигли крутит, куры-муры строит, может, у нее от женихов отбоя нет? А? Что тогда? То-то… А ведь как начиналось все красиво!

— Кстати, — вспомнил Зевс и обратился к погрустневшему вдруг Одиссею, — я с тебя все выговоры снял?

— Вроде все, — сказал Одиссей.

— И последний?

— Последний нет, — вздохнул Одиссей.

— Вот-вот, то-то и оно. Ладно, сниму, — пообещал Зевс. (Он любил Одиссея.)

Вася думал о путешествиях Одиссея и вспомнил, наконец, девятое правило судьбы:

— …соверши ради женщины подвиг!

— Во! если хочешь, чтобы судьба повернулась к тебе своей лучшей стороной, — расширил формулировку старый Зевс.

— Я готов, — сказал Вася.

— Эва, какой прыткий! — засмеялся Одиссей. — Думаешь, это так просто? Надо ведь, чтоб и женщина это заслужила, понял?

— Красота — уже заслуга, — сказал Вася.

— Ну, ну… разговорился. Чья заслуга? Ее? Как бы не так! Родителей! — рявкнул Зевс.

— Все в руках божьих, — шепнул Одиссей и кивнул в сторону Зевса. — В том числе и красота. Женщин, мужчин, зверей и цветов… Дурной ты, Вася.

— Ну, иди, юноша, иди, — сказал Зевс. — Мы тут это дело обсудим. Посовещаемся и решим. А там богини уже разделили твою нерпу, так что ты, на всякий случай, заполни анкету по всей форме и в трех экземплярах.

Вася ушел.

Одиссей и Зевс начали ссориться.

— Он же хороший парень, — сказал Одиссей. — Тебе что, трудно было сделать, да?

— Да не трудно. И подвиги ему не впервой совершать, — вспомнив тундровую жизнь Васи, сказал Зевс. — Только у него вся жизнь такая, а ты, Одиссей, совершал подвиги в свободное от работы время. Усек?

— Ну и что?

— А то, что из-за Самой Красивой Девушки у него все равно будут неприятности. Я старый, я это знаю, а я ему их не хочу, потому что очень уж мне понравился этот чукотский охотник, Понял?

— Понял!

— Ну иди, иди, спать пора. Завтра тебе в дорогу. Путь-то длинный.

— Интересно, чем же все это кончится? — спросил любопытный Одиссей.

— Чем? — тоже спросил Зевс.

Одиссей и Зевс сгорали от любопытства.

— Зови нашу прорицательницу Кассандру, — приказал громовержец.

Пришла сварливая сестрица Гектора Кассандра.

— Чем все это кончится? — спросил Зевс.

Взор Кассандры был, как всегда, печален. В легкой черной тунике ей было холодно.

Она молчала.

— Ты же прорицательница, ты все знаешь!

— Не знаю… — опустила она руки. — Все зависит от автора.

От автора. Когда Вася Кеукей был на Олимпе, я сидел у подножия этой сопки, чинил нарту и держал собак, чтобы они не убежали. Сейчас Вася на Мысе Эрри. Его очаровательная жена Ирина работает медиком в поселке. У них есть сын Альберт. Скоро он тоже будет охотником. А Самая Красивая Девушка живет в Магадане. Только я не скажу кто. Ей еще рано знать об этом.

«Троянская война» в долине Эргувеем

Безнадежный оптимист Гырколькай, старик с добрым и хитрым взглядом, сказал, наливая мне чай:

— Теперь твоя очередь…

Мы сидели в чоттагине у костра. А за порогом стонала и ухала пурга. Невеселая это работа — вторую неделю скитаться по тундре и задувать случайные костры.

Гемайнаут — жена Гырколькая положила на шкуру у входа два камня, проверила веревки и предложила всем идти в полог пить чай.

Рыжий Чере, вожак упряжки, чувствовал, когда люди уходят от костра. Ему всегда что-нибудь перепадало, в его старой памяти маленький огонь затухающего костра и надбавка к ужину сливались в одно.

Вожак смотрел не на людей, а на огонь. Угли вспыхнули. Чере зевнул, и глаза его повлажнели. Он зевал, как уставший человек, — до слез. Чере ушел и свернулся клубочком у входа. Если бы он умел говорить, он бы промолчал.

Мы залезли в полог, большой меховой ящик из оленьих шкур. Через минуту стало жарко.

Первым разделся старик. Он снял кухлянку и меховые брюки и остался в тонких пыжиковых штанах. Он повернулся спиной к двум керосиновым лампам. Старик блаженствовал. Так блаженствуют на пляже.

Потом декольтировалась Гемайнаут. Она наполовину вылезла из керкера — мехового комбинезона… Она не стеснялась. Да и зачем стесняться, если тебя никто не любит. Она много, любила в молодости, а теперь в ее памяти нет места даже воспоминания. И ей все равно. И никто не заметил ее плоских, как, лепешки, грудей. В тундре не принято обращать внимания на старух.

— У меня совсем кончились сказки, — сказал Гырколькай. — Теперь твоя очередь.

Все свои сказки я израсходовал в предыдущие приезды. У меня и так их запас был невелик: пастухи давно все знали про Бабу Ягу, Кащея Бессмертного, Конька-горбунка и золотую рыбку. Я им и про золотые торбаса сочинил, бессовестно заимствовав сюжет «Золушки».

— Да. Теперь твоя очередь, — повторил Гырколькай.

Мне надо было что-нибудь рассказывать.

— Я расскажу про войну, ладно?

— С фашистами?

— Нет, про другую войну. Она была давно-давно. Тысячи лет назад.

— Ой, какая старая война, — сказал Гырколькай. — А где она была?

— На юге. У теплого моря. И люди воевали, и боги…

— Бо-о-ги… — протянул тихо Гырколькай, и все замолчали.

Дремавший в углу дряхлый старик Эль, отец Гемайнаут, зашевелился. Боги — это по его части. Хотел он узнать, почему они от него отвернулись. Почему они бессильны, когда вызывает он их, почему тундра стала такой непонятной. Много «почему» у Эля накопилось перед отправкой к «верхним людям». Всю жизнь он шаманил, вырезал из дерева и кости; амулеты, бил в бубен и больше ничего не умел. Последние годы он совсем был безработным — молодежь над ним смеялась, люди постарше молчали, уважая его седины, но к услугам Эля не прибегали. Тундра уже не верила в камланье старика.

А старик Эль, когда удавалось выпить, забирался в угол полога, садился на корточки, раздевался по пояс и, раскачиваясь и закрыв глаза, тянул одну мелодию, томительно и страшно.

…Я долго рассказывал историю Троянской войны. Пастухи слушали молча, иногда удивленно вздыхали;

— Ииххх!..

Гырколькай все принимал близко к сердцу и ворчал:

— Смешные люди… Совсем у них ночь в голове… Разве можно воевать десять лет из-за бабы?

И курил десятую трубку.

Он совсем забыл, как тридцать лет назад украл у Эля, тогда еще могущественного шамана, его единственную дочь Гемайнаут, как бежал с ней целую неделю по тундре в поисках крова и защиты. Не одному Гырколькаю была по сердцу красавица Гемайнаут, не один пастух готов был за нее отдать своих оленей и уйти к Элю в пастухи на три года. Все забыл Гырколькай, ведь теперь из-за Гемайнаут никто драться не будет.

— Елена была очень красивая, понимаешь?