Арктический роман

Посте концерта продолжались танцы в спортзале. Стояли полярники вдоль стен в три-четыре ряда. Было шумно. Квинтет рассаживался у двери в гимнастический зал.

— Тряхнем стариной, Санька? — предложила Раиса Ефимовна. — Знаешь… будто у нас нет и детей… будто мы только что познакомились…

— Пошел шар за деньгами — пальто под залог. Ты надела новое платье, теперь будешь торчать здесь, пока все не увидят…

Квинтет готовился. Андрей продувал трубу, свободной рукой махал кому-то… К выходу шли Лешка, Дудник и Ольга, надевавшие пальто на ходу. Лешка махал рукавом мне. Ольга была в сапожках…

Мы только что договорились: будем танцевать. Мы пригласили Ольгу на чай, рядом стоял Дудник, сказал Ольге: «Потанцуем трошки, поняла?» Ольга вспыхнула, глаза блеснули, посмотрела на Дудника и сникла. «Мы потанцуем», — сказала она… Теперь Лешка звал меня к выходу.

— А я не отпустила бы дочку одну на Шпицберген, — сказала Раиса Ефимовна, наблюдая за Ольгой; Александр Васильевич укладывал пальто и шляпу на пододвинутый кем-то стул.

— Станет дочь барышней, посмотрим, как ты будешь командовать. Все мы бедовые с детьми, пока они каши просят.

— У меня будет каши просить и в замужестве, — сказала Раиса Ефимовна и крикнула: — Ольга!

Корнилова остановилась. Дудник налетел на нее и принялся расшаркиваться демонстративно, стараясь обратить на себя внимание. Новинская помахала девчонке рукой. Корнилова улыбнулась, послушно пошла вдоль стены полярников. Дудник поднял голову, когда девчонки уже не было рядом, — по залу пошел смешок.

— Би-и-ис!.. — прогудел кто-то в дальнем конце зала. — Зачем она тебе? — спросил Александр Васильевич Новинскую.

— Она еще глупенькая… Пигалица. А мужики…

Я был другого мнения о Корниловой. Хотя она и дочь Юрия Ивановича, но, когда она пела, я не мог не думать о ней как о девице, которая видала виды. Я предубежден против артисток: рассказывать сотням людей о чувствах обманутой девушки, рассказать правдоподобно сможет лишь девица, пережившая эти чувства. Нельзя изобразить пьяного, не имея хотя бы незначительного опыта пьянства…

Ольга была в шубке, шапчонку несла в руках, шла быстро, легко, волосы рассыпались по воротнику. Она улыбалась, глазищи были синие, зубы белые. Глаза и зубы блестели.

— Куда вы убегаете? — спросила Раиса Ефимовна. — Такой шайкой…

— Говорите мне «ты», — попросила Корнилова. — Мне так неудобно перед вами…

— Действительно, — заметил Александр Васильевич. — Вы же артистки. И выступаете вместе…

— Хорошо, — согласилась Раиса Ефимовна и покосилась на Романова.

Корнилова улыбнулась.

— Владимир Сергеевич и Алексей Павлович пригласили на чай, — сказала она.

— А танцевать?

— Так они ж пригласили…

— Раздевайся, — требовательно предложила Новинская. — Потанцуем — пойдем к нам пить чай.

— Я в сапогах…

У Дудника под мышкой был сверток. Раиса Ефимовна велела Дуднику подойти.

— Снимай шубку, — сказала она Ольге решительно. Александр Васильевич охотно помог Корниловой снять шубку; Новинская вновь покосилась на него. Что-то происходило между ними: они сейчас были больше похожи не на тех Романова и Новинскую, которых я знал в Москве перед отъездом на Шпицберген, здесь — на Груманте, а на тех, которых я видел в Форосе… Они как бы заключили перемирие, но и в перемирии между ними продолжалась война.

— В чем дело? — спросил Дудник, остановившись возле нас.

— Давай знакомиться, — протянул ему руку Александр Васильевич.

— Ладно разыгрывать, — сказал Дудник. — Думаете, если надели другой костюм, так я не узнаю?.. Вы встречали наш пароход.

— Тогда здоров.

— Здрасьте.

Дудник сдавил руку Романова, встряхнул.

— Знакомьтесь со мной, — протянула руку Раиса Ефимовна.

Дудник посмотрел на нее.

— А вы главный врач рудничной больницы.

— Новинская…

Дудник сжал ее руку. Раиса Ефимовна осторожно потрясла побелевшими пальцами. У него были желтоватые глаза с крупными, коричневыми крапинками вокруг зрачков, брови подбриты.

— Давайте туфли, — сказала Раиса Ефимовна. Дудник отдал сверток, снял коверкотовый макинтош с неразглаженными складками после чемодана, фетровую шляпу — сунул в руки Лешке; взял у меня из карманчика расческу и, поворотясь к залу, стал причесываться, позируя, выискивая глазами тех, кто смотрел на него; волосы, стоявшие копной после шахтной щелочной воды, секлись, трещали под расческой. Нахалюга. Я шагнул к нему, взял за руку, отогнул вниз; рука была сильная, кость широкая.

— Ну-ка… положи расческу, где взял.

Глаза Дудника блеснули недобрым. Он посмотрел на меня… мимо меня — туда, где стоял Лешка… вновь на меня… осклабился.

— Друзья, называется… Зовут чай пить, а такого… жалко. Возьми, если жалко.

Я понял: ему непонятно то, что взорвало меня. В голову пришла веселая мысль: я отступил на шаг, переломился в пояснице и дважды шаркнул пальцами по носку полуботинка, выпрямился и протянул расческу:

— В знак глубокого уважения и преданности примите мой скромный подарок… Оставь ее себе, карамба! [14] — сказал я.

Дудник взмахнул бровями: он не знал слова, — и тут же повернулся к залу вновь; продолжал причесываться как ни в чем не бывало.

— А мне что-то жарко, — сказал Лешка, смотревший до сих пор на нас, едва сдерживаясь.

Он бросил пальто и шляпу Дудника на стул; раздевшись, положил на них свои вещи, притрамбовал. Романов смеялся, не раскрывая рта. Корнилова прыгала на одной ноге, надевая туфельку. Я взял ее под руку. Квинтет уже играл.

— Видал? — сказал Дудник. — Дружок ваш… на трубе выделывает.

Я посмотрел на Андрея. Дудник взял тем временем Корнилову за руку.

— Пошли, — сказал он.

Корнилова, притопнув туфелькой, покорно пошла за ним. Лешка смотрел им вслед: Дудник вел Корнилову — тащил ее за собой.

— Ты понимаешь что-нибудь в этом? — спросила наблюдавшая молча Раиса Ефимовна.

— А если они жених и невеста? — сказал Романов.

— Невест так не водят… как козу на веревочке.

Дудник навалился на Корнилову и широкими шагами с места, размахивая широкими штанинами, повел ее в середину зала, свободную от танцующих.

— Парень форс-мажор, — отметил Александр Васильевич. — Из той породы, что ширинку застегивают на тротуаре.

— Пошли, — сказала Романову Раиса Ефимовна. — Только поделикатнее… Я не невеста.

Мы с Лешкой остались… Мне было все равно. Для меня Ольга была дочь Юрия Ивановича и не более. Я обещал Юрию Ивановичу заботиться о ней, если она приедет на остров. Но теперь я присоединился к Лешкиной затее — увести Ольгу от Дудника — не только потому, что обещал Юрию Ивановичу заботиться об Ольге: Дудник раздражал меня — его присутствие угнетало девчонку.

Из спортзала мы вышли вместе. Дудник вновь овладел свертком Корниловой, нес, сунув под мышку.

Было холодно. Облака над Грумантом разорвались; за высокими скалами горела луна, сверху освещая вершины облаков и рваные в клочья края. В темно-синей пропасти неба горели звезды, и казалось, что одна из них — спутник. Звезды бежали от края одного облака к краю другого. С неспокойного фиорда тянуло прелью гниющих водорослей. Земля, воздух — все было влажным, промозглым. Желтоватый свет уличных фонарей, раскачивающихся на ветру, тоже казался важным.

За широким деревянным мостом через ручей Русанова мы с Лешкой остановились; вверх бежали мокрые ступеньки лестницы к вокзалу кольсбеевской электрички.

— Ну, Михаил, — сказал Лешка, — ты танцуешь как бог. Я не знал.

Дудник улыбался. Лешка протянул ему руку.

— Приезжай к нам почаще, — сказал я. — А то в Кольсбее есть такие, что боятся ночью нос высунуть… Боятся — медведь за нос поймает.

— Бро-о-ось, — сказал Лешка. — Он сам такой, что наступит медведю на уши. Заглядывай, Михаил.

Я подал руку. Склонив голову набок, но по-прежнему улыбаясь, Дудник посмотрел на меня… Раиса Ефимовна тоже протянула руку.