Том 2. Брат океана. Живая вода

— Говорю, Ландур. Слыхали, чай. В Игарке про него всем прожужжали уши.

— Ланду-урр? — сразу, и крайнем удивлении переспросили несколько голосов, будто сорвался и зарокотал каменный берег.

— Вот она сказывает: Ландур.

— Там он, там. — Остячка закивала головой, замахала руками, вся подалась к городу. — К насяльнику усол говорку делать.

Костер тем временем окончательно потух. Толпа отхлынула от него, потекла ручейками обратно в город, на лесопильный завод, к причалам. Остались только остяки да Иван Черных. Следя за остяками, не развели бы огонь снова, он мог приглядывать и за лодками.

Вскоре всю Игарку охватили удивительные, тревожные новости. Приехал Ландур, пытался поджечь город, уже развел огонь на самом горючем месте. Спасибо Ивану Черных: вовремя прихлопнул огонек. На берегу ответчицей за поджог Ландур оставил глупую остячку, а сам скрылся. Рыщут за ним везде — не могут найти, точно в землю провалился. И совсем наоборот: Ландур явился добровольно, с повинной, сидит где-то у начальства. А костер развела остячка и совсем не для поджога, а сварить обед, польстилась, глупая, на хорошую щепу.

Павлу Ширяеву рассказали о Ландуре ездовые, приведшие коней на обеденную кормежку. Павел сделал вид, что ему нездоровится, сильный приступ печени.

— Объявись в Игарке хоть сам бог, хоть дьявол — мне не до них. Что там какой-то Ландур, — сказал он, хватаясь за живот, а приняв лошадей, отпросился у старшего конюха домой.

Дома повалился со стоном на постель и потребовал доктора. Стон был неподдельный, но не от печени, а от злобы на Ландура. Неужели ахид решил предаться властям?! Тогда и меня выдаст. Про феоктистовский пароход расскажет. Спросят, как через порог перебрался, — тоже расскажет.

— О-о-о! — кричал Павел и продолжал думать: «А если учинит что в Игарке, меня обязательно вспомнят: где был, не видался ли с Ландуром? Знают — связаны. Единственная моя надежда — печень. Признает доктор больным, буду лежать дома — тогда авось не зацепят».

Печень у Павла действительно пошаливала, и доктор освободил его от работы на три дня.

Мариша, узнав, что появился Ландур, кинулась в контору к Василию. Там ей сказали, что к нему нельзя, он занят с начальником милиции. Она вошла самовольно, но едва заикнулась про Ландура, он перебил ее:

— Знаю. Пока выйди! — резко мотнул головой на дверь. — И подожди там, можешь понадобиться.

Приняты были все меры: остячка, парнишка и добро, кроме лодки, перевезены в контору, для поимки Ландура посланы отряды милиции, для охраны города от поджога усилены пожарные посты.

Задержанные остячка и остячонок сидели за столом у Василия и пили чай с белыми сухарями и сахаром. Василий осторожно расспрашивал:

— Одни приехали, без хозяина?

— Есь хозяин, есь. В город усол хозяин, — охотно рассказывала остячка. — К насяльнику усол говорку делать, сяй пить, папироску курить.

— Как зовут начальника?

— Самый больсой насяльник. Комисаром зовут.

— А хозяина твоего как зовут?

— Ландур.

— Ты давно живешь с ним?

— Всю жись.

— А годов сколько?

— Однако, восемь.

«Талдыкин пропадает десятый год», — подумал Василий и продолжал спрашивать:

— Раньше, до свадьбы знала своего Ландура?

— Нет, он с другой реки присол.

— Русский?

— Говорит, остяк.

Прозвонил телефон. Василий взял трубку, что-то выслушал, потом сказал одно слово: «Пришлем», — и передал трубку начальнику милиции. Тот сказал тоже одно слово: «Едем», — и вышел.

Остячку с парнишкой Василий перевел в другую комнату, туда же перенесли и угощение, потом оглядел свой синий форменный костюм полярника, одернул китель, расправил плечи и, нахмуренный, строгий, сел к столу — приготовился к чему-то серьезному.

Широко распахнулась дверь. Громко стуча сапогами о деревянный гулкий пол, в кабинет Василия вошли четыре рослых молодца в милицейской форме с окаменевшими казенными лицами. И среди них Ландур. Пропустив его вперед, все конвоиры, кроме начальника милиции, вернулись за дверь.

От удивления, Василий невольно приподнялся. Он ждал огромного, медлительного, мрачного Талдыкина, а перед ним был щупленький вертлявый остяк, одетый вроде огородного пугала в изодранную до клочьев, непомерно широкую и длинную шубу и в несуразно большую шапку — все явно с чужих плеч и головы.

— Здорово, товарись насяльник! — заговорил он, едва переступив порог, заговорил бойко, с тем выражением на лице, с каким встречаются приятели.

— Остановись здесь! — скомандовал ему начальник милиции. Но остяк не обратил на это никакого внимания, подбежал к Василию, протянул ему руку, а поздоровавшись, сел без приглашения, по-свойски, на стул и продолжал говорить:

— Я искал, искал тебя — устал весь. — Он мотнул головой на начальника милиции. — Вот спасибо товариссю — привел, — затем хитренько сощурился: — Говорка будет?

— Обязательно. Как тебя зовут?

— Ландур.

— Влас Потапыч Талдыкин?

— Нет, Оська Ландур. Влас Потапысь уехал. Сделал со мной менка и уехал.

— А почему ты назвался Ландуром?

— Народ назвал. Все зовут.

Василий пригласил Маришу, кивнул ей, чтобы села напротив остяка, и потом обратился к обоим:

— Знакомы? Встречались?

И остяк и Мариша сказали, что видят друг друга в первый раз. Василий кивнул Марише: она свободна, подсел к остяку поближе, заговорил душевней:

— Расскажи, как Ландуром стал.

— Влас Потапыч сделал со мной менка.

— Это что же?

К Василию вбежал потный, задохнувшийся Большой Сень.

— Где Ландур?

— Мы, — отозвался Оська.

Сень схватил его за плечи, вплотную лицом к лицу притянул к себе, затем резко оттолкнул и прошипел хрипло:

— Дурак ты. Ландур у тебя — одна шапка.

И отошел к двери, сел на диванчик для ожидающих приема.

— Хозяин, давай делать говорку! — напомнил Оська Ландур.

— Какую еще? — удивился Василий.

— Сяй надо, табак. Это надо. — Оська щелкнул пальцами около своего горла.

— Он водки просит, — сказал Сень. — Гнать его надо в шею.

Но Василий решил устроить «говорку». Была на ней и водка, и закуска, и чай. На «говорке» слово за словом выяснилось, как из тихого, безобидного рыбака Оськи получился Ландур.

Было так. В ту весну, когда Талдыкин пытался угнать свой пароход «Север», но потерпел неудачу у Большого порога, рыбак Оська промышлял на енисейском острове Кораблик, неподалеку от впадения в Енисей Подкаменной Тунгуски. Промышлял, не ведая, не предполагая, что жизнь крепко свяжет его с Ландуром.

Однажды в серое, туманное утро к Кораблику причалила форменная пароходская шлюпка. В ней приехал огромный, богато одетый русский мужик купить рыбы. Оська не знал, что это Ландур. Кораблик не входил в Ландурову державу.

Приезжий повел себя как близкий знакомый: называл Оську приятелем, другом, разговаривая, гладил ему то плечо, то колено. Оська продал рыбы, сварил для гостя стерляжью уху, зажарил дикую утку.

Поел Талдыкин и загрустил:

— Чем платить буду? Ничего нету.

Остяк сказал, что платить не надо: гость, друг не платят.

— Дарить, — поправился Талдыкин, — дарить… А, вот что… мы сделаем менка. Снимай, друг, парку!

— Зачем снимай? — удивился остяк.

— Снимай, не бойся! — Талдыкин сам расстегнул у остяка пояс, снял парку, сдернул с головы пестрый засаленный платчишко, надел на остяка свою суконную шубу и шапку. — Ай, хозяин, какой ты богатый стал, купец, прямо купец.

Пока остяк разглядывал шубу, шапку и решал, стоит ли принимать такой подарок, — шапка закрывала ему всю голову до шеи, шуба волочилась по полу, — Ландур подхватил остяцкое одеяние, кожаную охотничью сумку, ружье и пошел к лодке. Остяк кинулся вдогонку:

— Эй, друг, не хочу менка! Возьми, друг, свой менка!

— Носи, друг, носи! Дарю… — Талдыкин сел в лодку, ударил веслами.

Долго метался остяк по желтой песчаной косе, размахивая шапкой, длинными, наполовину пустыми рукавами шубы, спотыкался, падал, как большая черная птица с перебитыми ногами и крыльями.