Избранные произведения в 2 томах. Том 2

— Куда бить?

Нефедов показал и, пока дядя Костя расписывался и дышал на печать, вставил слово о школьной директрисе.

— А! — опять сказал дядя Костя. — Сами жалуемся на бюрократизм, сами разводим. — И хлопнул печатью по его бумажке. — В шахматишки не играешь? Что-то кореш задерживается.

— Спешу. Да и партнер я слабый. Спасибо вам огромное.

— За что? Повезло тебе, что застал. Сказал жене, срочные дела, а сам — видишь… Дома не получается… Сиди около нее, разговаривай, как будто вчера женились. А о чем? Сама не разговаривает, а я говори. Ты о чем с женой говоришь в свободное время? А-а, брат! То-то! Ну ладно, не горюй! Видел такое кино? Хорошее кино. Название из песни взяли!

— Какой песни?

Дядя Костя раскинул руки и пропел, как протрубил:

— До свида-анья, мама!

— Не горюй, не грусти! — допевал Нефедов, взлетая по гостиничной лестнице: отметка в кармане, маленькая, но удача, было от чего взбодриться.

Он открыл номер ключом, который ему дали внизу. Уборщица и тут потрудилась, милая… Пол вымыт, обе кровати застелены без морщин. В номере еще аппетитней пахло щами…

— Сейчас позавтракаем, — вслух пообещал себе Нефедов, поправляя перед зеркалом редеющие волосы, и открыл дверцу шкафа.

И обмер — шкаф был пуст. Ни пиджака на «плечиках». Ни старенького портфеля с туалетным набором и сменой белья. Ничего не было. А в пиджаке — паспорт, заводской пропуск, фотография Женьки и деньги, целковых пятнадцать, на билет и завтрак… Нефедов подпрыгнул, чтобы посмотреть на шкаф сверху, опустился на колени, ползая, заглянул под обе кровати, придирчиво обшарил глазами весь номер и беспомощно прошептал, как ребенок:

— Нянечка…

Он присел к столу и выпил из графина стакан воды. Чувство невероятной беззащитности охватило Нефедова. Вот это уж да так да! Такого с ним еще не случалось. Вывернув карманы, он обнаружил, что при нем остались отмеченное командировочное удостоверение, носовой платок, немножко грязный от яблока, четыре сигареты в пачке и коробка спичек, почти пустая. Нефедов выбежал из номера.

— Дежурная! — стал звать он.

Из мужского туалета, куда, глянув на кричащего Нефедова, шмыгнул какой-то постоялец, вышла знакомая уборщица с половой тряпкой.

— Где мой пиджак? — задыхаясь, спросил Нефедов. Она вытрясла папироску из пачки «Беломора», закурила и не спеша поинтересовалась:

— Какой пиджак?

— Из тринадцатого номера!

— Там и ищите. У нас ничего не пропадает.

— А мой сосед где?

— Тринадцатый? Ушел к харьковскому. Я убиралась — он брился. Электробритвой. Недавно.

И зашаркала по коридору.

Если бы, проснувшись, позвонить директору совхоза, он, конечно, прислал бы свой «газик»… А на «газике», глядишь, успел бы туда-обратно. И поехал бы в пиджаке. Но мысль об этом явилась только сейчас. Если бы директриса школы вместо нотации поставила печать на командировочном (убыл), он не разговаривал бы с рыбаками, не заходил в военкомат и мог застать свой пиджак на месте. Так нет, одно за другим!

Все это шквалом страдания пронеслось в голове Нефедова уже тогда, когда он сбегал по лестнице к дежурному администратору, чтобы поднять крик от жуткой обиды. Больше всего он не терпел людской непорядочности, невнимания, хамства, его все это ранило…

Но крика он не поднял, а сказал еле слышно, как виноватый:

— Простите, у меня украли пиджак.

Девица в старательно сделанных кудряшках сразу подняла на него вытаращенные глаза:

— Из какого номера?

— Из тринадцатого. Несчастливое число.

— Кто с вами жил?

— Не знаю… Молодой… Курносый…

— Курносый — это не фамилия, — ответила девица и громко защелкала страницами регистрационного журнала. — Вот, его фамилия — Нефедов!

Юрий Евгеньевич чуть не заплакал.

— Это я — Нефедов! Я!

— А больше не записано, — сказала девица и растерянно протянула ему журнал.

Он отвел от себя журнал и пожаловался ехидно:

— Пускаете, не записывая, а они пиджаки крадут.

— Вчера не я дежурила, — обиженно сказала девица. — Вчерашняя смена сменилась. А вон директор!

Директор приближался — его запорожские усы казались приклеенными.

— Тихо, — еще издали просил он, — тихо!

Выслушав рассказ по порядку, обильно вспотев, вынув платок и высморкавшись, он потом уж этого платка не прятал. Все вытирался и кашлял горлом, не открывая рта.

— А сами где находились в момент пропажи?

— Командировочное отмечал. В военкомате…

Директор уставился на него печально и подозрительно:

— А почему в военкомате?

— Воскресенье! — зачастил Нефедов. — Все закрыто. А военком на месте. В шахматы играет. Ах, да не в этом дело!

Директор кашлял, а девица смотрела на них вытаращенными и застывшими от ужаса глазами. А может, у нее всегда были такие глаза, не от ужаса, а от рождения… Откашлявшись, директор сделал совершенно неожиданное заключение:

— Пошли по делу и — без пиджака. Безобразие!

— Но вы, простите, тоже без пиджака, — сказал Нефедов.

— Мой пиджак дома висит, — непримиримо ответил директор. — Там его не украдут.

— А в командировках вы без пиджака никогда не ходите? — добивался Нефедов, как будто это сейчас было важно.

— Я по командировкам не разъезжаю.

— Зато пускаете в гостиницу неизвестных людей, похоже, без документов!

Директор снова вытерся.

— А ваш паспорт где?

— В пиджаке. Украли…

— Ну вот, приедете куда-нибудь ночью, станете умолять…

Их окружили любопытные, спрашивали, что случилось. Нефедов обреченно опустил глаза и вздохнул:

— Прошу вызвать милицию.

Низкий, круглый как шар, на коротких ногах, с планшетом на боку, сержант Докторенко явился в полной форме. А заговорил пискляво, ну прямо-таки дискантом. Нефедов и понятые — уборщица и один из любопытных — поднялись с ним в номер, и прежде всего был написан протокол осмотра: номер имеет одностворчатую дверь с врезным замком, две кровати…

— Он на той спал! — показал Нефедов. — Не мешайте, товарищ.

— Извините…

…шкаф, который пуст, круглый столик со скатертью, пепельницей и графином…

— А зачем?

— Что? — пропищал Докторенко.

— Все это!

— Для порядка.

Докторенко попросил понятых считать себя свободными и стал заполнять другой протокол, в котором записал адрес Нефедова и то, что он живет с женой, сыном и бабушкой.

— Бабушка ваша или внука?

— Моя.

— Ваша бабушка или мама? — почему-то не поверил сержант.

— Бабушка! — крикнул Нефедов. — Мама моей мамы!

— Значит, жива еще? — обрадовался Докторенко, словно узнал о доброй знакомой. — Ясно!

— Какое это имеет значение? — процедил сквозь зубы Нефедов.

— Разное, — невозмутимо пискнул сержант, перекладывая страницу протокола и показывая большим пальцем в потолок. — Указание сверху… Не помню точно, с какого года, всех родственников приказано записывать.

— Пока вы записываете, — простонал Нефедов, — вор за тридевять земель удерет! А сейчас он, может быть, продает на базаре мой пиджак.

Докторенко без звука улыбнулся и подождал, пока перекипит пострадавший.

— Вы — нервный человек, я заметил, — похвалился он своей наблюдательностью. — Преступник — не дурак, чтобы с вашим пиджаком сразу же спешить на базар и попасться. Ну, зачем ему эта самая торговля, когда в вашем пиджаке, по вашим показаниям, уже были наличные? Преступник, если хотите знать, самый умный человек, — тут сержант Докторенко спохватился и добавил, что в своем деле, конечно.

А Нефедов понял, что он глупее преступника и, уж само собой, сержанта Докторенко.

— Давайте приметы, — попросил тот.

— Вора?

— Соседа. Вором его назвать еще нельзя. Не доказали. Сейчас гуманизм.

Нефедов вспомнил молодое лицо парня, блестящие глаза, зараженные неуемным любопытством, и сказал устало:

— Курносый…

— В Ливнах половина — курносые, — проворчал сержант своим мышиным голоском, — посмотрите на меня… Как одет?