Избранные произведения

По уходе Аннушки пришла Софья, и опять Ирина увидела,

что ее глаза, как бы против воли, задержались на принесенной

Аннушкой коробке конфет.

Ирина опять почему-то мучительно покраснела. Ей стыдно

показалось сказать Софье о том, что ей соседняя прислуга

подарок принесла.

А Софья Николаевна, вернувшись в комнаты, никак не могла

отогнать от себя мысль, откуда у Ирины конфеты? «Ну, что за

глупость, что за мелочь!» – сказала она себе с возмущением, как

будто в ней сидел какой-то отвратительный сыщик, который

замечал все, чего не нужно было замечать. Но, с другой

стороны, почему же не нужно замечать? Ведь в самом деле,

странно: у человека нет ни копейки денег, а на столе стоит

коробка конфет...

А потом хватилась – брошки нет!.. Софья Николаевна стала

почему-то лихорадочно искать. Почему она испытывала такое

беспокойство, она сама не знала. Она перерыла все у себя в

комнате. Несколько раз останавливалась, обводила всю комнату

глазами, пожимала плечами и опять принималась искать.

249

Когда ей, очевидно, приходили какие-то мысли, которые

были очень позорны, она сжимала голову руками и говорила

вслух:

– Глупо, невозможно! Гадко так думать!

А потом брошка нашлась. Она сама забыла ее на

умывальнике. Софья ужаснулась на самое себя.

Она почувствовала прилив такого раскаяния, такой любви к

Ирине и отвращения к себе, что нужно было сейчас же пойти в

кухню, припасть к плечу своего друга и кровавыми слезами

выплакать все нечистое из своей души.

Она, вскочив, бросилась в кухню, чтобы стать перед Ириной

на колени и сказать:

«Спаси меня, очисти меня от скверны! Вот что, вот что я про

тебя думала. Откуда это и почему, я сама не знаю! Я, может

быть, вздорная, вспыльчивая, но... но все-таки не дурной, не

низкий человек!»

Софья вбежала с выступившими на глаза слезами в кухню и

остановилась. Кухня была пуста. На столе лежала какая-то

записка. Она подошла и прочла:

«Я ушла совсем. Прошу меня не искать...»

Ирина лежала на кровати Аннушки, укрытая ее одеялом из

разноцветных треугольников, дрожала мелкой дрожью, как от

лихорадки, и говорила:

– Аннушка, милая, спаси меня, я больше не могу у них

жить...

А Аннушка сидела у нее в головах, гладила ее по плечу и

успокоительно-ласково, точно няня, говорила:

– Ничего, бог даст, устроимся. Вот велика беда, подумаешь.

Я уж присмотрела местечко. Настоящие люди, с душой. А чтобы

вернее было, в союз запишемся. Хорошая прислуга всегда себе

место найдет.

250

Грибок

Около обвалившегося деревянного дома, выстроенного два

года назад, стояла толпа тесным кружком, головами внутрь, и

что-то рассматривала.

– Что такое там? – спрашивали вновь подбегавшие.

– Грибок нашли.

– Какой грибок?

– А вот дом отчего обвалился. Сейчас инженер говорил.

В середине толпы стоял рабочий с техническим значком на

фуражке, очевидно, железнодорожник, и рассматривал что-то

невидимое, держа двумя пальцами, как рассматривают блоху.

– Вот он, сволочь,– сказал рабочий,– поработал два года,–

дом и загудел.

К нему наклонились головами.

– Что ж не видно-то ничего? – спросил малый в больших

сапогах.

– А ты увидеть захотел? Наставь трубу хорошую, вот и

увидишь.

– Самоварную – на что лучше,– сказал кто-то.

– А какой он из себя-то?

– «Какой»... да никакой, просто на вид – плесень и больше

ничего.

– И целые дома валит?!

– А как же ты думал... Он как заведется, так и начинает

точить,– вишь, вон, целую слободу для рабочих выстроили, а

спроси, надолго это?

Из дома напротив вышла женщина с подоткнутым подолом и

с помойным ведром и крикнула:

– Ну, чего тут выстроились, чего не видали? Настроили тут.

Двух лет не прошло, как он завалился...

– Ты бормочешь, а сама не знаешь что,– сказал

железнодорожник,– вот на другой год у нее завалится, а

виноваты мы будем. Поди, объясняй вот таким-то – отчего дом у

нее завалился.

-...а дома на стену повесить ничего нельзя,– все зеленое

делается.

Железнодорожник посмотрел грустно на женщину и сказал:

– Чертушка! Ведь у тебя грибок и есть, самый настоящий.

– Чего?

251

– Грибок, говорю, у тебя.

– Поди ты кобыле под хвост! – сказала женщина, плюнув.–

Борода в аршин выросла, а он все зубы чешет. Она еще раз со

злобой плюнула и ушла.

– Не понимает!.. У нее грибок растет, а она только плюется.

– Вот от этого-то невежества все и горе. Тут не то что

отдельные дома, скоро целыми улицами начнет валиться,–

сказал человек в двубортном пиджаке.

– Да, ядовитый, сволочь,– сказал малый в больших сапогах,

растирая что-то на пальцах.– Вот у нас, на нашей улице,

четырехэтажный дом рухнул, до крыши еще не довели, а он,

сволочь, его уж обработал.

На него покосились.

– Что ж, он и камень, что ли, грызет?

– А нешто дом-то каменный был?

– А какой же тебе еще?..

– А что ж, он и каменный своротит,– сказал кто-то.

– А как же его узнавать, что он есть? – спросил малый.

– Как узнавать? Воткни топор в стену: если вода выступит,

значит, он тут и есть.

– Слюни, сволочь, пускает?

– Я уж не знаю, что он там пускает, а только если жижа

выступит, значит, он тут.

– Ну, пропало дело,– сказал человек в двубортном пиджаке.–

У нас целую слободу выстроили, у всех слюни пускает.

– Теперь на постройку без трубы и не показывайся,– сказал

малый в больших сапогах.

– А ежели его сушить начать? – спросил кто-то.

– Кого сушить? – спросил, недоброжелательно покосившись,

железнодорожник.

– Да вот его-то...

– Сверху высушишь, а он в середку уйдет.

– Ежели эта гадость завелась, так ее не высушишь,– сказал

кто-то.– Ежели только сжечь, ну, тогда еще, может быть.

– Вот бы этой бабе, что ведро выливала, услужить... вон она

опять вылезла. Эй, тетка, хочешь у тебя грибок выведем?

– Жене своей выведи, косолапый черт!..

– Обиделась...

– Темнота... Живет человек и не знает, что небось какой-

нибудь год и осталось ей, а потом не хуже этого вот. Тоже вот

так-то соберется народ, а она, ежели ее не придушить, будет

252

вопить на всю улицу, на строителей все валить. Ты ей про

грибок, а она на стену лезет.

– Вон, материал везут.

Все оглянулись: в стороне по мостовой ехали мужики с

подводами.

– Тоже небось захватили его. А сидят себе, зевают по

сторонам, как будто так и надо.

– Эй, вы, чертушки! Небось заразу везете? – крикнул им

малый.

Передний мужик натянул вожжи.

– Чего?

– То-то вот – «чего»... Пойдем-ка, поглядим.

Все толпой подошли к возчикам.

– Дай-ка топор-то,– сказал малый в больших сапогах.

– На что тебе топор?

– Да ну, давай, много не разговаривай!

Мужик нехотя дал топор.

– Слезай к чертовой матери.

– Что ты, ошалел, что ли?

– Слезай, не разговаривай.

– Да руби, чего ты на него смотришь! – крикнули из толпы.

Мужик как ошпаренный отлетел от своих дрог с лесом. Малый

размахнулся и всадил топор в бревно. Все бросились, головами

вместе, смотреть.

– Во-во! Пустил слюни, пустил! – закричали ближние

– Ах, сволочь! Скажи, пожалуйста!

– Ну, садись, дядя, вот твой топор. Добро хорошее приволок,

нечего сказать!

Мужик молча сел, тронул лошадь и долго поглядывал с

опаской на бревна, точно ожидая, что они под ним взорвутся,

потом, оглянувшись на толпу, плюнул и хмуро поехал дальше.

253

Крепкие нервы

Какой-то человек в распахнутой шубе и в шапке на затылке,