Ворчливая моя совесть

И увидел…

У подножия их, задрав головы, недвижной кучкой темнели силуэты людей. Только что приехали они из далеких чужих стран, оставили в гостинице толстые кожаные кофры и нетерпеливо выбежали на площадь…

И сразу, чуть ли не у порога, натолкнулись на них, несущихся куда-то вместе с ревущим снежным вихрем, замахнувшихся на огромную ночь вечными орудиями труда.

Задрали головы и смотрят. Всматриваются…

Выпрямившись, раздвинув в гордой улыбке оцепеневшие губы, я неторопливо прошел мимо.

Что? То-то!

Этот суровый мир — наш!

Вот человек с круглыми синими очками, подвыпив, должно быть, в компании зрячих, не заметив, что его захмелевший собеседник уже давно вышел из автобуса, продолжает рассказывать молчаливым пассажирам о том, что он видел, что видит.

Высоко задирая подбородок, часто стуча палкой по чьим-то коленям, он выходит наконец и сам.

Кто-то, оказавшись рядом, поминутно взглядывая на вход в метро, снисходительно соглашается послушать его сказку дальше.

Чего только не видел владелец синих очков!

Он видел, как нехитро, из нескольких шестерен, устроен атом…

Он любовался бархатистым цветом апрельского воздуха…

Он убедился в том, что солнечный луч имеет форму птицы…

А как, по-вашему, выглядит река? Слепец утверждает, что если взглянуть на нее с обрыва, то она похожа на длинную процессию детей, отправляющихся собирать гербарий. Идут, картаво переговариваются, а кто-то наколол ножку и плачет.

Трещиной в небе видится слепцу самолет. Маленьким юрким муравьем — слеза.

…Еще раз взглянув на метро, торопливо уходит случайный слушатель, и слепец долго машет ему вслед рукой, глядя при этом в другую сторону.

Зорко-зорко всматривается он в темное пространство перед собой синими стеклами очков и видит то, чего не хотят видеть другие.

И достал я тогда из ящика польский памятный набор, коробку с десятком маленьких разноцветных бутылочек. Слетал на кухню и вернулся с кружкой. Металл под щербатой ее эмалью светился, будто голая пятка в прорехе старого носка.

Вылил одну бутылочку, едва только дно залил в кружке. Ну-ка, и все остальные девять туда же! Эх, и крепкое же лекарство поднес я к задрожавшим губам.

Да, да! Лекарство, товарищи мои трезвые, и не более того! Полночь застала мою болезнь врасплох, хорошо еще, что польский набор оказался в этом пустом скрипучем доме.

Вы-то наверняка другое предположили, что подкралась сзади заплаканная печаль и закрыла мне глаза своими ледяными ладошками: отгадай, мол, кто это, братец?

Ошибаетесь, вовсе нет. Разве можно даже отменным вином избавиться от подобной неожиданной напасти? Красивой, но прозрачной одежде подобен хмель. Простуду свою я излечил, не кашляю, не чихаю, а все остальное — неизменно.

Он останавливал прохожих, бегал от одного к другому, извинялся и повторял:

— Нет ли у вас пилочки для ногтей? На одну минуту! Нет ли у вас ножика? Чего-нибудь такого? Острого, извините…

Широкоскулое, иссеченное морщинами лицо его, казалось, пылало — обветренное, да к тому же еще и веснушками усыпанное. Улыбающиеся губы были одного цвета с лицом.

Дыша на прохожих чуть заметным запахом пива, сбив на затылок ушанку, он смущенно повторял:

— Извините, ножика перочинного у вас нет? На одну минуту! Или пилочки для ногтей…

Один из тех, у кого он об этом спрашивал, с напряженным вниманием вглядываясь в него, отогнул полу пальто и достал из кармана пиджака затейливый, со многими лезвиями нож. В форме рыбки.

— Я сейчас!.. Одну минуту! — воскликнул скуластый и, радостно улыбаясь, побежал в самую гущу проносящихся по проспекту машин.

Взвизгнули тормоза, испуганные и в то же время разгневанные водители почти по пояс высунулись из кабин.

Владелец ножа неторопливо пошел следом за скуластым.

Тот сидел на корточках и старательно выковыривал лезвием из смолы, которой залили трещину в асфальте, блестящую, отшлифованную многими колесами и ногами копеечку.

— Понимаете, на орле она! — поднял он улыбающееся лицо. — Шел только что, гляжу — копеечка на орле. К удаче, значит… А ковырнуть нечем. Спасибо вам!

Он протянул нож, взглянув на него перед этим, потом удивленно посмотрел еще раз и, ахнув, перевел взгляд на владельца.

— Постой, постой… — произнес он растерянно и медленно поднялся.

Десятки автомашин оглушительным нестройным хором требовали обратить на себя внимание; с перекрестка, держа, словно эстафету, полосатую палочку, бежал милиционер, на обеих сторонах проспекта, понимающе кивая головами, столпились прохожие, а двое мужчин высокого роста и примерно одного возраста, обнявшись посреди шумного праздничного мира, давились неумелым, похожим на рычанье счастливым плачем.

Стал он тогда гадать, стал думать.

Невидящими глазами глядя на собеседника…

Что делать, как поступить?..

— Забавно! — вежливо поддакивал он. — И что же?

…Может, почаще забегать за плодоягодным портвейном, вяжущим губы и развязывающим язык?..

А может, купить билет на поезд, который пересечет по диагонали все его прежние решения?..

— Вот как? Неужели?..

…Или оставаться на месте, а те, кто побойчее, пусть бегут себе навстречу вращению земного шара. Обогнув его, они все равно вернутся обратно.

Или плюнуть на все, как плюют штангисты, избавляясь вместе с плевком от лишнего веса?

— Просто невероятно!..

…Все эти планы его увяли и осыпались. Жил он как прежде, стихи свои бросал писать на середине, чужие — дочитывал до конца и начинал читать заново.

Предпоследние деньги отдавал желающим, просил у них затем взаймы, но аккуратно возвращал долг.

ЗАБАВНО! И ЧТО ЖЕ?

В море мудрости предпочитал он казаться глупцом, прослыл тем не менее глупцом и в океане глупости.

ВОТ КАК? НЕУЖЕЛИ?

Он принял твердое решение никогда больше не принимать никаких решений и ни за что им не подчиняться.

В том числе и последнему…

ПРОСТО НЕВЕРОЯТНО!

А куда мы пойдем сегодня? Действительно, куда? Надо подумать. До свидания еще очень долго, и я решаю предусмотрительно разведать наш будущий замысловатый маршрут.

Сразу же, чуть ли не за спиной каменного Великана, возле которого мы назначили встречу, тускло блестит в песке некруглая лужа. Укоризненно вздохнув, я тут же превращаюсь в потный громыхающий самосвал, совершаю срочный рейс за город, к песчаному карьеру, превращаюсь там в экскаватор, высыпаю из ковша песок и, в то же мгновение снова превратившись в самосвал, на лету ловлю этот песок во вместительный свой кузов.

На темно-желтой песчаной почве зазолотела свежая заплата. Лужа засыпана.

Иду дальше. Река. А мост еще до сих пор не достроен.

Добрая половина его спешит с правого берега, как чья-то протянутая для пожатия рука. Но высокомерный левый берег здороваться не желает. Ах, так! Превращаюсь в строительное управление, звоню в центр, требую бетона и арматуры…

И вот рукопожатие состоялось. Мост прочно соединил еще недавно незнакомые друг с другом берега.

Тороплюсь дальше. В уголке неба собираются тучи. Превращаюсь в ветер. Прогоняю их.

А это парк. Но скамейки не работают, свежевыкрашены. Жарким африканским полднем присаживаюсь на каждую. Готово, краска высохла. Но брюки мои почему-то в частых голубых полосах. Превращаюсь в химчистку…

Спешу дальше. Над крутым желтым обрывом прилепилась живописная беседка. У нее словно голова закружилась… И в самом деле — какая высота, сколько не тронутого взглядом пространства!

Здесь!

Но нет… Слишком серы, заляпаны глиной, усыпаны окурками половицы. Превращаюсь в самого себя, тысячу раз, в ладонях, приношу издалека светлую воду, мою, скребу.

Медленно, устало возвращаюсь к Великану, жду смуглого вечера.

Тревога моя улеглась, сердце угомонилось. Чист и прекрасен ожидающий нас маршрут.