Шишкин лес

И тут Степа не выдерживает и переходит на русский язык:

— Я б-б-больше не могу. Пошел он в жопу.

И остальные тоже заговорили по-русски, заговорили все разом, одновременно.

— Нахамкин обиделся! — говорит Полонский.

— А почему вы сами ему не сказали, что мясо замечательное? — говорит Степа. — Оно д-дейст-вительно замечательное.

— Но я же не мог слова вставить, — говорит Полонский. — Этот же рта не закрывает. Он же все время говорит.

— Тебе не надо было его приглашать, — говорит Даша. — Это была ошибка.

— Меня никто не спрашивал, — говорит Степа, — хочу ли я его приглашать или нет. Мне п-п-про-сто предложили пригласить, и я пригласил.

— Дурак ты, — говорит Анечка Эрику. — Процент — это не фамилия. Это просто слово.

— Сама дура, — говорит Эрик.

Фейхтвангер давно умолк и растерянно улыбается. Все заговорили на непонятном ему русском языке, очевидно обсуждая неотложные семейные дела. Поэтому он встает и деликатно выходит из комнаты.

За столом сразу становится тихо.

— Теперь и он обиделся, — шепчет Полонский. — Это уже полная катастрофа.

Фейхтвангер, выйдя из столовой, направляется в гостиную и теперь, в некотором удивлении, расхаживает по ней, рассматривая висящие на стенах картины. Нахамкин тоже стоит здесь, в гостиной, уставившись на кубистический портрет Вари. Разговор по-русски в соседней столовой продолжается. Фейхтвангер останавливается рядом с Нахамкиным и тоже смотрит на Варин портрет.

— Sehr gut [15] , — говорит Фейхтвангер.

— Яволь, — отвечает Нахамкин и отворачивается, но Фейхтвангер успевает заметить катящиеся по красным щекам Нахамкина слезы. Еще более удивленный, великий писатель уходит в следующую комнату, в мастерскую.

Доносящиеся из-за скульптур странные звуки привлекают его внимание, и вдруг Фейхтвангер видит свисающие со стеллажа ноги Беллы Львовны и Зискинда. Зискинд оборачивается и тоже видит его.

— Entschuldigen Sie, bitte! [16] — хрипло говорит Зискинд.

Вконец растерявшийся немецкий писатель пятится назад и наталкивается спиной на гипсовую модель знаменитого Вариного «Машиниста». Сидящие в столовой слышат страшный грохот.

— Что там происходит? — вздрагивает Полонский.

— Он уходит! — говорит Варя, увидевшая в окно быстро идущего к калитке Фейхтвангера.

Степа устремляется за ним вслед.

— Это катастрофа, — опять говорит Полонский.

Фейхтвангер, на ходу надевая шубу, идет к калитке. Онемевший от ужаса Степа стоит на крыльце. Остановить гостя не удалось. Выходит Даша, берет Степу под руку и прижимается к нему.

Такси с Фейхтвангером едет по красивой зимней дороге. Солнце уже низко. От деревьев по снегу длинные синие тени. За деревьями видны заводы и деревни. Над трубами поднимаются дымы.

Даже это недоразумение не изменило ощущения Фейхтвангера от Москвы 1937 года. Москва ему показалась самым счастливым городом в мире, и он написал об этом книгу. Книгу в Советском Союзе скоро запретили, и Степа боялся, что его арестуют и расстреляют. Но его не арестовали и не расстреляли. И он до сих пор жив.

Сейчас уже девяносто восьмой год, и Степа, слава Богу, жив и чувствует себя прекрасно. Разве что живет он в последние дни не в Шишкином Лесу, а на своей городской квартире.

На столе коньяк, кофе и сладости. Степа смотрит телевизор. На диване рядом со Степой сидит Женя Левко- Она ест торт.

На экране телевизора видеозапись юбилея Степы в Доме кино. На сцене под огромной цифрой «85» Степа, окруженный толпой нарядных детей, сидит в похожем на трон кресле. Писатель Михаил Мишин и артист Ширвиндт читают ему шуточные поздравления.

В рядах партера видны лица знаменитостей: Михалков, Хакамада, Березовский, Гарри Каспаров и многие другие.

Все аплодируют. Степа встает и раскланивается.

— Вся Москва, — восхищенно смотрит на экран Женя, — ну просто вся Москва.

— Да, деточка, — вздыхает Степа, — но это потому, что юбилей. А так я всегда сижу один. Мое время прошло, и людям т-т-теперь со мной уже скучно.

— Ну что вы, Степан Сергеевич! — возражает Женя. — Вы очень интересный человек. Я так рада, что вы меня в гости пригласили. С вами всегда так интересно.

— Это тебе спасибо, деточка, что заехала. Одному-то иногда так грустно бывает, так тоскливо.

И думаешь про себя, что все кончилось. Я никому не н-н-н-нужный старик.

— Ну что вы! Вы еще молодой и красивый. И вас знает вся страна, — утешает Степу Женя.

— А от того, что имя известно, мне не легче, — объясняет Степа. — Моя беда в том, что я очень трудно схожусь с людьми. Это с тобой я вдруг ощутил какую-то душевную б-б-близость. Мне как-то удивительно с тобой легко. Поэтому и рискнул попросить тебя об этом одолжении.

— Ну какое же это одолжение, Степан Сергеевич! Нет проблем. Я все сделаю.

— Но мне сказали, что д-д-дело закрыто.

— Это правда, дело закрыли. И я вчера, после вашего звонка, его взяла и просмотрела. Там четко доказана техническая неисправность. Но Панюшкина, который это дело вел, я знаю. Он сидит в соседнем кабинете. И я могу ему сказать, что вы хотите с ним тет-а-тет поговорить.

— Скажи, деточка, непременно скажи.