Те, кого мы любим - живут

— Его что-то не видно.

— Так устроена жизнь. Создают одни, лавры пожи­нают другие, — философски заметил Калитин.

На Звягинцева набросилась Надя:

— Он нас с Ариной и то не соизволил пригласить] Ему не до сапера.

— Я же тебе говорил, родная, завертелся. Дел по горло!

Когда что нужно Звягинцеву, — не унималась Надя, — он само внимание и чуткость. Едва же ото­шел — все из сердца вон. Удивительно, как это можно? Вы же обещали зайти.

— Плюньте на него, Надя, — посоветовал Калитин.

Звягинцев горячо стал оправдываться.

— Сделайте это в письменной форме, товарищ капи­тан, и мы опубликуем на страницах моей газеты.

Толпа вокруг росла. Полетели реплики, как дробь, ранили остроты. Звягинцев незаметно толкнул меня в бок: — Кто тебя тянул за язык вспоминать этого сапе­ра? Надя теперь со света сживет, будет петь Лазаря.— И сощурил глаза. — Ну как, мила? Калитин глаз не сводит.

— Берегись, останешься с носом.

— Чепуха! Здесь в себе я уверен.

Калитин начал рассказывать анекдотическую леген­ду о двух солдатах и плененном генерале. Незаметно на меня покосилась Арина, в свою очередь я поглядывал на нее. Невольно стараюсь убедить себя, что первое впе­чатление самое верное; уходя из дома Варвары Алек­сандровны, я остался невысокого мнения о ее постояли­цах; сейчас оно сильно поколеблено. Опять, как в лесу, охватила не поддающаяся сознанию тревога. «Я все про вас знаю», — хотелось сказать Арине. Она чуяла, что во мне бьется волнение, вызванное ею, и встретилась со мной глазами. Ее взгляда я не мог понять, то ли я причиняю ей неудобство своей назойливостью, то ли и она испытывает волнение, которого не может объяснить.

Рассказ Калитина насмешил. Надя откровенно рас­точала восхищение рассказчику. Ее глаза, которым и без того на лице было тесно, настолько они были велики, стали еще больше, обворожительнее, хмельнее. Звягин­цев пробубнил мне в ухо:

— Сделай милость, уведи куда-нибудь редактора!

— Вы знаете, я один раз говорила с вами по телефо­ну и не ошиблась: вы очень симпатичный, товарищ под­полковник,— сверкнула белыми зубами Надя.

Калитин поклонился.

— Если бы физик Грей знал, для каких целей будет использован телефон! — не утерпел сокрушенно заме­тить Звягинцев.

— Да, телефон явно подводит, — поддержал я и в шутливой форме кратко поведал печальную повесть Иванова и Клавы.

— Никогда не верьте телефону, Надя, он представ­ляет людей в лучшем, чем они есть, свете.

Подошел Соснов.

— Ну ты, брат, и влип! — обрадовался ему Звягин­цев. — Расскажи, сделай милость, чем закончилось твое знакомство со связисткой?

Соснов не принял шутки.

— Глупость! Эти вносовцы — вояки-обозники — толь­ко и знают, что выкидывают фортели. Да и, кстати, — повернулся он ко мне, — сегодня только двадцатое. Вы, старший лейтенант, по-моему, еще находитесь под аре­стом?

Красивое лицо Соснова пылало, губы вздрагивали, кривясь в насмешливой улыбке. И с этим человеком я намеревался встретиться, чтобы разойтись приятелями! Собственно, делить нечего: чаша весов наших судеб по­стоянно на пределе, того и гляди оборвется и рухнет вниз, только у кого раньше — весь вопрос; быть его соперником я не намеревался и найти в его лице недру­га — тем более. Но теперь, когда он, обуреваемый не­приязнью, не мог придумать ничего лучшего, как при­клеить мне ярлык обозника, — нет, уж теперь я не хочу искать в нем приятеля. Напротив, кого угодно, но толь­ко не друга.

— Видно, если уж человек лишен чувства юмора, то это надолго. Смотрите не удавитесь от тоски, товарищ капитан, — сказал резко я и отошел в сторону.

Концерта я почти не слушал. Выступали московские артисты. Аудитория неистовствовала. Соснов сидел не­далеко от меня возле Арины и Нади. Там же пристроил­ся и Звягинцев. Захваченные общим настроением, они тоже разошлись; Соснов то и дело выкрикивал: «Браво! Браво!» Надя вся подалась вперед, неистово аплодиро­вала, подталкивала Арину, что-то горячо шептала ей в самое ухо. Арина — явная противоположность кругло­лицей подруги, сдержанная и искренняя, — тоже радо­валась, тоже была счастлива, тоже не щадила ладоней,

но все было другим — не крикливым и безудержным. Лишь однажды я встретился с нею взглядом; она точно споткнулась в своем восторженном беге, на долю секун­ды лицо ее преобразилось, застыло, и опять вся она от­далась сцене.

Во время антракта, улучив минуту, когда она и Надя остались вдвоем, я подошел к ним.

— Арина, — сказал я. — Не хотите, чтобы я вам со­ставил компанию? Ведь мы соседи. Я сейчас ухожу.

Надя ахнула, передернула плечами, всем видом гово­ря, — не поднялась ли у меня температура?

— Вы что? Концерт еще не окончен! Да и надо иметь смелость, — проронила она.

Арина не отрывала от меня удивленных вопроси­тельных глаз.

— Хорошо, я сейчас, — после непродолжительного раздумья сказала она и повернулась к Наде. Что-то ей шепнула. Та всплеснула руками. Но Арина твердо по­вторила:

— Я пойду!

...Осень. Над лесом, словно выдернутый из ножен клинок, — полумесяц. Земля притихла. Изредка просту­чит где-то, как дятел, пулемет, безоблачную синь про­шьют трассирующие пули, прочертив огненный след, упадет ракета.

Арина идет молча. И я боюсь шелохнуться. В груди безотчетное, сильное и острое чувство. Оно едва вме­щается во мне. И я хочу кричать от радости и досады одновременно: не могу разобраться в себе. Уйти, немед­ленно, сейчас, — твержу себе и не отрываю глаз от Ари­ны. Что-то говорю ей и думаю о другом; убеждаю себя, что не должен поступать так, как поступаю, бездумно доверившись порыву, и в то же время страх перехваты­вает дыхание: если я упущу сегодняшний вечер и она уйдет, завтра уже будет поздно. Арина! Мне до слез нравятся ее волосы, маленькие белые руки — все-все в ней: она высокая, стройная. Ее глаза подолгу задержи­ваются на мне.

— Я все про вас знаю, — сказал я. — Когда-то, дав­ным-давно, я встретил длинноногую девочку. Может быть, это было в мечтах, а может, — наяву. Она боя­лась, что упадут с неба звезды и станет темно. Для нее я переплыл Волгу в оба конца.

Арина схватила меня за локоть:

— Это правда. Я часто боюсь, что упадут с неба звезды. Откуда вы знаете?

— Вы родились на Волге?

— Я всегда жила в Москве.

— Я не верю вам. Вы всё забыли. — И слово в сло­во я пересказал ей свое детство и добавил: — Это была гордость для меня, что я переплыл Волгу, но это я сде­лал не из мальчишеской тщеславной спеси, а ради вас. И потом мне это уже было делать легко—я очень хорошо плавал. Мальчишки, а затем и парни, когда я подрос, завидовали мне... Не кажется ли вам, что звезды колы­шет ветер? Посмотрите в небо.

— Я никогда не жила на Волге. Но теперь, после вашего рассказа, мне кажется, что это была я. Я верю, что это так было.

Счастье к людям приходит по-разному. Все слова пусты, бескрылы, и язык беспомощно жалок перед тем, что хотело выразить мое сердце этой удивительной де­вушке, мигающим звездам, небу, этому живущему во­круг беспокойному миру.

— Арина...

— Вы хороший... Я это почувствовала сразу, когда увидела вас. И я тоже очень люблю небо, тишину, эту желтую осень.

Мы не заметили, как подошли к дому. Неуклюжей громадиной высился он в темноте. На улице окликнул патруль и, узнав меня, отдал честь.

— Хотите еще немного пройтись? — спросила она и чему-то вдруг засмеялась. Смех был негромкий, перели­вистый и заразительный. — Вы знаете, чему я смеюсь?.. Начальник мой сегодня не будет ругаться, если я вер­нусь даже утром. Он уверен, что у меня свидание с ка­питаном. Он его боится.

Я улыбнулся и спросил:

— А вы знаете, чему улыбаюсь я?

— Нет.

— Я убедил себя, что вы не умеете смеяться, что вы девушка тихой улыбки. И вдруг вы смеетесь.

— Мне это только льстит. В человеке каждый раз надо находить новое, тогда он неисчерпаемо интересен. Ведь человек всегда богат, богат сердцем, душой, разу­мом; он должен быть неистощим, как родник, и щедр, как солнце. Сумейте открыть его.