Северный ветер

— Вот выдру на мою голову бог прислал. Лучшего наказания и не придумал. То ей не так, то не этак. Надысь слово скверное с языка сорвалось. Так она меня своими рыжими глазищами чуть в дым не обратила. Теперь я, как скверное-то слово навертывается, стараюсь тихо сплюнуть его. Так она, Матвеич, за плеванье так меня отчистила, что самому сделалось стыдно, ей-богу! Уйду к чертовой матери!

— Заячья душа! — хохотнул Молоканов. — Тебя человеком хотят сделать, а ты чего-то ярыжишься. В ножки бы тебе ей поклониться, темнота.

— Иди-ка ты! — зло крикнул Ганька и такое загнул, что даже Молоканов рот разинул — не слышал еще похожего забористого фольклора от скотника. — В «Маяк» подамся, пусть пропадает моя душа. Ишь — в ножки поклонись! — и Ганька, сплюнув, затопал своими сапожищами, направляясь к ферме.

Как-то Иван Васильевич ездил на дальнее поле, где косили семейную пшеницу. Вернулся вечером, сдал меринка, запряженного в таратайку, на конюшню и зашагал в правление. Солнце огненно повисло над потемневшей березовой рощей. Прогнали табун. Коровы и овцы разбрелись по своим домам. Воздух был насыщен запахом свежего коровьего помета, горькой полыни и только что улегшейся дорожной пыли. В правлении были Молоканов и Морозова. У Сидора Матвеевича вызывающе багровел генеральский затылок, а реденькая полуседая челочка на лбу взмокла. Молоканов всю жизнь стригся под «бокс». У Нади страховидно расползлись по шее красные пятна. Она сидела возле раскрытого окна и глядела на улицу, на то, как падает солнце в березняк.

— Не помешал? — спросил Иван Васильевич. Молоканов, как утопающий за соломинку, ухватился за агронома и громче обычного разрешил:

— Заходь, заходь!

Романов примостился на скрипучем диване и вдруг почувствовал себя неловко — кажется, у председателя с зоотехником тяжелое объяснение. Сейчас оба прочно молчали и ему начинать свой разговор было неудобно. Это все равно, что соваться в чужой монастырь со своим уставом.

— Комедия! — наконец прорвало Молоканова. — Еще какая — яйца учат курицу жить!

Надя хмыкнула.

— Вникни, агроном: она обвиняет меня, будто я не понимаю обстановки! Каково это тебе?

— Сидор Матвеевич, — повернулась к председателю Морозова, — ведь не так все это, не так, я ведь об одном прошу, даже настаиваю: не свертывайте заготовку кормов, верните туда людей и технику.

— Опять двадцать пять! — хлопнул по столу Молоканов. — Неужели я такой безмозглый дурак, что не понимаю, чего ты от меня хочешь? Неужели я бы сам не сделал этого, ежели бы мог? Но не разорваться же мне! Сниму людей с уборки, так вот он, — он ткнул кривым пальцем в сторону Романова, — вот он за глотку меня схватит.

— Обязательно! — улыбнулся Иван Васильевич.

— Хлеб всему голова! Будет хлебушко, будет и все. И коровы как-нибудь перезимуют.

— Как-нибудь, — усмехнулась Морозова. — Авось да как-нибудь. Как молитва, как заклинанье. Зачем же вы просили зоотехника в колхоз? Для парада? Или чтобы научно вести хозяйство?

— Для порядка, милая Надя, для порядка. Не лиходей же я, не разорваться же мне на части! Силов на все сразу не хватает. Да объясни ты ей, агроном!

— А вы знаете, — оживился Иван Васильевич. — Надежда Андреевна в чем-то права и мысль дельную подала. Ведь, если судить объективно, живем мы, Сидор Матвеевич, сиюминутными тревогами, а что касается завтра, то тут как-нибудь, авось да небось...

— Ну так что?

— Вперед смотреть надо, а не под ноги. Сейчас ведь у нас как? Началась уборка — аврал! Все бросай и ни о чем другом не думай. А зимой схватимся — кормов мало, нажимай на солому: не до жиру, быть бы живу. Мозгами, видно, пришла пора пораскинуть: сделать так, чтоб успевать везде.

— Вот прожектёр! — засмеялся Молоканов. — Я к нему за поддержкой, а он мне прожект! Язык-то, он без костей. Можно наговорить сто верст до небес и все лесом. А сядь-ка на мою горячую председательскую сковородку, тогда не то запоешь. Судить-то со стороны легче!

Когда Надя ушла, Молоканов шумно вздохнул и пожаловался:

— Я-то Ганьку ругал. Тот хоть в «Маяк» может податься. А куда прикажете мне от вас бежать?

— Выдюжите! — улыбнулся Романов...

Непроизвольно выплыло еще одно воспоминание. Бригадир Дятлов выдавал замуж дочь, свадьбу завернул чуть ли не на два села. Попали на нее Романов и Морозова. К этому времени они уже хорошо пригляделись друг к другу, встречались часто. Иногда Иван Васильевич приглашал Надю в кино, это когда приезжала передвижка. Ловил на себе ее пристальный и чуточку насмешливый взгляд рыжих, прямо-таки огненных глаз. Насмешливость и смущала, удерживала от ухаживания, хотя Надя ему нравилась.

На свадьбе сидели в разных концах стола, изредка переглядывались. Потом Надя подошла к нему с рюмкой и спросила:

— Можно с вами чокнуться?

Он вскочил, поспешно взял свою рюмку и протянул, чтобы чокнуться. Надя мило, но настойчиво отклонилась, упрямо поведя головой:

— Не-е-ет, я хочу на брудершафт!

Иван Васильевич глянул на застолье. Оно было еще не слишком пьяное, но уже неуправляемое, когда каждый стремится выговориться, ища себе слушателя. Романов весело подмигнул Наде. Они сплели руки, выпили, и Надя поцеловала его в губы, трепетно и крепко. Он ощутил на своих губах теплую волнительную солоноватость ее губ и был счастлив...

А сегодня Надежда Андреевна сразу обратилась к нему на «ты», давая понять, что ничего не забыла.

Иван Васильевич выгладил брюки, побрился, хотя брился и утром, но щетина росла у него быстро. Да еще наполовину седая. Надел свежую рубашку. Покрутился возле зеркала, осуждая самого себя — на свиданье собрался, кавалер! Сердце с ритма сбилось, волновался, будто юноша.

Романов поднялся на площадку ресторана. Надежда Андреевна не заставила себя ждать. Спешила радостная, улыбающаяся, совсем иная, чем была на лекции: в сиреневом кримпленовом платье, аккуратно облегающем полноватую, но еще привлекательную фигуру. В туфлях на высокой платформе. Валик распущен, и волосы волнисто спадали на плечи. Иван Васильевич осторожно, чего-то опасаясь, взял ее за локоть. Облюбовали столик в дальнем углу у окна, задернутого тяжелой складчатой гардиной. Сюда глуше доносился гром оркестра.

Она сказала, протягивая меню:

— Пожалуйста, распоряжайся. Что выберешь, то и ладно.

— Коль такое доверие!

— Будем считать, что я сегодня у тебя в гостях.

— Я и сам-то здесь на квартире!

— Я все же издалека, а ты, по сути, дома. Только прошу: не заказывай водки. А от коньяка не откажусь.

Иван Васильевич заказал. Официантка убежала исполнять заказ. Морозова поглядела на него с улыбкой, смущая, и призналась:

— Не то, чтобы постарел... Просто стал старше. Седины много. А выглядишь солидно, я бы сказала, благородно. Расскажи, как живешь?

— Помаленьку. Кручусь с утра до вечера.

— И большой у тебя совхоз?

— Ты же помнишь колхоз имени Сталина да еще два соседних — «Маяк» и «Искру»?

— Еще бы! — улыбнулась Морозова.

— Это и есть мой нынешний совхоз.

— Солидно. Чуть не полрайона. Как экономически?

— Идем с прибылью. Но неувязок больше, чем прибыли. Особенно подсекли нас последние два засушливых года. В дым все выгорело. Половину дойного стада отправили в другие районы. Но это, как говорится, от бога. Самые-то главные неувязки, к сожалению, сами плодим. Вот Луговой призывал не терять перспективы, очень правильно призывал. А перспектива — это ведь планирование. А тут пока еще проблем! Порядка нет. То дают один план, но начинают его перекраивать. Чехарда и только. Они там, в Министерстве, по-моему, забыли, как землей пахнет. Ходят по асфальту и утонули в бумагах-сводках.

— Не суди строго, Иван Васильевич, — мягко возразила Морозова. — Это все не так просто, как иногда кажется. Но ты прав в одном: тебе нужно, чтобы план был четким, с учетом реальных твоих возможностей. А в том, Министерство ли виновато в неурядицах или планирующие органы, вопрос довольно сложный. Подчас это — местная проблема, ее спокойно можно решить на уровне областных организаций. И знаешь? Давай не будем о деле?