Неизвестные солдаты кн.3, 4

На товарной станции люди разместились в теплушках, пропахших конским навозом. На соседнем пути грузились артиллеристы. Подбадривая себя криками, закатывали на платформы пушки. Сперва бойцы сидели в вагонах. Но когда узнали, что еще нет паровоза и отправка задерживается, многие вылезли: кто справить нужду, кто поискать кипяточку. Самые проворные тащили уголь и доски. Из труб над вагонами полетели искры, запахло дымком.

Взвод Треножкина был выделен в распоряжение коменданта эшелона. Построились у водоразборной колонки. Подошел капитан в щеголеватой фуражке, в сверкающих сапогах и грязной шинели со следами угля и мазута. Одно отделение он послал в первый вагон на усиление ремонтной бригады, несколько человек – к зениткам. Назначил патрули. Посмотрел на Треножкина, на его тонкую шею, нелепо торчавшую из широкого воротника шинели, буркнул что-то и повернулся к Дьяконскому.

– Старший сержант, бери двух человек, ручной пулемет и за мной!

Повел к паровозу, на ходу инструктируя:

– Пулеметчиков сажай в тендер. Если самолеты – сразу огонь. Сам – к машинисту. За паровозную бригаду отвечаешь, понял? К фронту подъедем – гляди в оба, чтобы не сбежали.

– Случается?

– Всякое бывает. Ну, я у ремонтников.

Дьяконский поднялся в паровозную будку, поздоровался. Кочегар даже не обернулся. Сутулый пожилой машинист кивнул, недружелюбно посмотрел из-под козырька черной фуражки. Выплюнул шелуху семечек, спросил глухо:

– Цербер?

– Что? – не понял Виктор.

– Стеречь пришел?

– Помогать послали, – дипломатично ответил Дьяконский. – Вдруг авиация. А у нас пулемет в тендере.

– Ладно брехать, солдат, дело известное.

– Раз известное, зачем спрашиваете?

– Ждал, что скажешь, – ухмыльнулся машинист. – Ты сам в штаны не наложи, надзиратель. Был у нас тут один такой…

Сказал и снова начал кидать в рот семечки, не обращая на сержанта никакого внимания. «Веселенькая компания! – подумал Виктор. – Ладно, намолчусь еще с ними. Прогуляюсь пока».

Спрыгнул с подножки, перекинул на грудь автомат. Было уже светло. Над ребристыми крышами пакгаузов тащились рыхлые тучи. На деревянном перроне, потемневшем от сырости, строились заспанные музыканты.

Из города невесть как пробрались на товарную станцию десятка три женщин с кошелками и узелками. Командир батальона, шагавший вдоль вагонов, мрачно поглядывал на них, но гнать не решался.

Возле колонки увидел Виктор младшего лейтенанта Треножкина. Он стоял рядом с пожилой худенькой женщиной в синем пальто. Из-под старенькой фетровой шляпы выбились волосы. Серый каракулевый воротник потерт и очень мал – сшит, наверное, из остатков. Лицо у нее было такое же матово-бледное, как и у младшего лейтенанта, но чистое и красивое. Женщина гладила Треножкина по щеке, умоляла его:

– Не плачь, Илюшенька… Не надо, родненький, не надо…

Эта женщина напомнила Виктору мать и прощание с ней год назад. Он тогда уходил на железнодорожную станцию, мама провожала его за город. У них, правда, не было таких нежностей. Виктор считал себя взрослым, стыдился материнской ласки. Мама понимала это и тоже сдерживалась. Он поцеловал ее в щеку и сказал: «Ну, улыбнись… Все будет хорошо!» И ушел, не оглядываясь, хотя чувствовал на себе ее взгляд… Случись это теперь, он оглянулся бы. И не один, а сто раз. Сказал бы ей все самые хорошие слова, которые хранил в душе. Тогда еще не понимал, что каждое расставание может стать последним…

Он прошел мимо Треножкиных. Младший лейтенант плакал. А у матери сухие глаза. Она говорила, говорила что-то: только бы не молчать! Слезы будут потом, в опустевшем доме… Нет, куда лучше уезжать без провожатых, без этих переживаний.

Из вагона ловко выпрыгнул старшина Вышкварцев. Статный, в ушитой по фигуре шинели, остановился возле Треножкиных. Поздоровался с женщиной, обнял лейтенанта за узкие плечи.

– Присмотрим, будьте уверены! Я вот уже третий раз еду!

Лязгнули буфера. Металлический перестук пробежал от головы к концу эшелона.

– По вагонам! – раздалась команда.

Чей-то высокий надрывный крик резанул слух. На перроне лежала женщина, билась головой о доски. Над ней растерянно склонился боец с зажатой в руке пестрой косынкой.

Духовой оркестр грянул егерский марш.

Виктор побежал к паровозу. Из окошка хмуро смотрел машинист. Выплюнул шелуху, скрылся в будке. Под колесами что-то зашипело. Паровоз выпустил струю пара и тронулся с места.

Дьяконский вскочил на подножку. По перрону бежал отставший красноармеец. Из открытых дверей махали пилотками. Громко играл оркестр, заглушая крики и плач женщин.

Ехали без задержек. Останавливались только затем, чтобы набрать воды в паровоз, да вечером на какой-то станции получили обед: по котелку супа на брата и две банки американской тушенки на отделение.

В вагонах ребятам было неплохо, а тут, в тендере, – мокрый уголь, холод. Чтобы не перемазаться, постелили брезент. Пожилой пулеметчик умудрился заснуть. Второй боец, наголо обритый татарин, с любопытством смотрел вокруг.

Чем дальше на запад, тем явственнее чувствовалось приближение фронта. Вдоль полотна виднелись воронки: и старые, наполненные водой, и свежие, похожие на черные язвы. На станциях чаще попадались разбитые здания.

Рано утром татарин ткнул грязным пальцем куда-то выше паровозной трубы.

– Товарищ старший сержант! Посмотры!

В лучах восходящего солнца поблескивали серебристые игрушечные самолетики. Татарин испуганно прикрыл ладонью рот. Виктор расстегнул верхний крючок шинели: стало вдруг жарко. «Что это я? Боюсь? К черту!» – выругался он и кинулся в паровозную будку. Машинист, зевая, скользнул по нему равнодушным взглядом и ловко бросил в рот порцию семечек.

Виктор сказал вроде бы между прочим:

– Два «мессера» идут справа.

Машинист вздрогнул, высунулся в окно и сразу качнулся назад. Оттолкнув помощника, схватился за рукоятку гудка. Паровоз заревел громко, испуганно и с каким-то отчаянием, как показалось Виктору. Этот сигнал разбудил бойцов, бросил к пушкам зенитчиков на платформах.

Дьяконский следил за самолетами. Они были уже не серебряными, а темными. Сверкали диски пропеллеров. «Мессеры» легли на боевой курс почти под прямым углом к эшелону.

– Жми! – закричал Виктор. – Полный давай!

Машинист с силой двинул регулятор, паровоз рванулся вперед, всхрапывая и задыхаясь. Самолеты чуть приотстали. От них оторвались черные капли.

Вой ветра, шипенье и скрежет паровоза заглушили звуки разрывов. Бомбы легли где-то за последним вагоном.

– Порядок! – крикнул Дьяконский.

Машинист кивнул, вытер фуражкой лицо.

Описывая полукруг, самолеты разворачивались для новой атаки. Теперь они шли с упреждением, целя на паровоз. Виктор по пояс высунулся из будки. Только бы не ошибиться, выбрать момент, когда летчикам поздно будет сворачивать с курса. «Раз, два, три!» – считал он секунды. Откинулся в будку, скомандовал: «Тормоз!».

Резкий толчок бросил Виктора вперед. В будку стегануло горячим воздухом. Паровоз медленно вползал в черное облако вонючего дыма. Стали слышны хлопки зенитных орудий.

– Путь смотри! Путь! – кричал машинист.

Утих рев самолетов, прекратилась стрельба. В топке ровно гудело пламя. Позади остались воронки. Змеились и блестели под солнцем набегавшие рельсы. Машинист дружески подтолкнул Дьяконского.

– Ну, вояка, не помер?

– Не успел, – сказал Виктор и полез в тендер.

Во время боя он не слышал своего пулемета. Ну, так и есть – не стреляли! Пулемет лежал на брезенте, пустых гильз не видно.

– Что ж вы, товарищи?

Татарин покраснел и улыбнулся смущенно. Пожилой красноармеец развел руками:

– Куда там, фыр-пыр, и нету. Разве уцелишь?

– Целиться вас учили, – жестко произнес Дьяконский, прищурив глаза. – Оружие дают, чтобы стрелять. Еще такой случай – отберу пулемет.

Километров через десять впереди показались постройки. Проплыл мимо семафор. Под колесами раздваивались, разбегались рельсы. Поезд замедлил ход. Станцию, судя по всему, недавно и очень сильно бомбили. Еще дымились груды кирпича на месте вокзала. У водокачки и на путях копошились рабочие.