Теория невероятности. Золотой дождь

Полная луна светила в холодном небе. Отец шел по улице, заложив руки в карманы кожанки. Слабо горели редкие фонари. Тягучая музыка доносилась из окна пивной. Пошли заборы ткацких фабрик и домишки, спящие среди голых деревьев. На углу перед булочной маячил пьяный.

Отец подошел к крыльцу булочной, из двери которой пробивался свет.

Отец поднялся по ступенькам и открыл дверь. Посреди булочной несколько бледных человек стояли с поднятыми руками перед мужчиной с наганом. Кто-то возился в кассе. На полу стонал старик.

Все обернулись к двери. Наган уставился отцу в кожаную куртку.

— Ложись! — вскрикнул отец и взметнул вверх блестящий круглый предмет.

Все упали на пол. Из кассы выскочил человек в тельняшке под пиджаком.

— Бомба! — крикнул первый с пола, и второй кинулся на землю.

— Наганы на середину, — сказал отец. На пол полетели наганы и парабеллум. Покупатели бросились на бандитов и стали выкручивать им руки назад. Отец опустился на корточки перед стариком. Старик посмотрел на него мутным глазом.

— Подыми меня, — сказал он. — Плечо зашибли… вот бандиты… Я на них полез спьяну.

Отец покачал головой. Подскочила девочка лет десяти.

— Дедушка, — сказала она.

— Подержи, — сказал отец и протянул девочке блестящий предмет.

Девочка в страхе отступила.

— Не бойся, — сказал отец. — Это консервы. Рыбные.

Все повернули к нему головы. Девочка взяла банку консервов. Отец стал поднимать старика.

— Товарищ начальник, этих куда? — спросил продавец с огромным хлебным ножом.

— В милицию, — сказал отец и повел старика к выходу.

Он толкнул ногой дверь. Светила луна. Пьяного на углу уже не было.

— Далеко вести? — спросил отец.

— Мы туточки… за углом, — сказала девочка, с восторгом глядя на отца; на кожаную куртку, на чистый белый воротничок, на темный галстук.

В свете луны блестели большие глаза девочки и консервная банка, которую она прижимала к груди.

Отец отвел старика и пошел домой.

Отворил дверь.

— Коля… — сказала мама необыкновенно богатым грудным голосом.

Он осторожно усадил ее на стул. Мама вытерла глаза.

— Что ты так поздно?

— Заканчиваем, — сказал отец. — В общем даже закончили…

— Ты все не шел… не шел, — сказала она.

— Ну-ну, — сказал он. — Что ты…

— Говорят, булочную ограбили…

— Врут… — убежденно сказал он. — Врут.

— Коля… — укоризненно сказала она. — Я же дочку жду.

— Дочка — это хорошо, — мечтательно сказал отец.

Я родился в ту ночь, когда достроили радиостанцию.

Отец часто рассказывал мне об этой ночи.

…Дядька в белом халате потрогал за плечо отца, и тот поднял заспанное лицо. Приоткрылась дверь в соседнюю комнату, и стало слышно, как надсадно плачет ребенок. Вообще-то мне говорили, что я был не очень крикливый. — Мальчик. Вес четыре кило. Полейте мне на руки, — сказал доктор, засучивая рукава халата.

Он взял мыло и стал над тазом, и отец начал лить ему воду на руки из эмалированного голубого кувшина.

— Как сына назовете?

— Мы хотели Катей, — сказал отец.

— Мальчика Катей нельзя, — сказал доктор. — Вам нездоровится?

— Не спал… — отец потер лоб. — Сына можно посмотреть?

Доктор мыл руки тщательно. Каждый палец отдельно. Надсадно плакал ребенок…

— Доктор, что с сыном? — спросил отец.

— Нужны дрова… Хотя бы три-четыре полена… Главное — тепло, а у вас… хы-хы… пар идет. — Доктор подышал открытым ртом. — Для грудного младенца холод — это смерть.

Он протянул мокрые руки, и отец хотел вложить в них деньги.

— Полотенце… — сказал доктор и, обойдя его, взял полотенце.

Он стал вытирать руки, тщательно, каждый палец отдельно. Отец понял и сунул ему деньги в карман.

— Ну, зачем это? — сказал доктор и повеселел. — И потом, бросьте курить. Необходимо ради сына. Назовите его Алешей. Великолепное имя… Вам нравится?

— Да… — сказал отец. — Дрова я сейчас достану.

Отец стоит в полутемной каморке и держит в руках деревянного пучеглазого коня. Он слышит шорох и оборачивается к давешней девочке.

— Значит, спит дед… — говорит он.

— Он выпимши.

— Жаль, — говорит он. — Я хотел у вас дров разжиться.

Он ставит коня на пол. Рядом со вторым таким же.

— Дед, что ли, мастерит? — спрашивает он.

— Ага… из полена… вон из етого… На базаре продает, — говорит она и протягивает ему полено.

Отец смотрит на девочку. Подержав полено, он ставит его торцом на стол.

— Сколько из полена коней выйдет? — спросил он.

— Три коня.

Он лезет в карман и вытаскивает комок денег и смотрит на поленья, на ветхое платье девочки, на ее дырявый платок, на ее рваные валенки.

— Сейчас за деньгами схожу, — говорит он и идет к дверям.

Он выходит наружу и широкими шагами пересекает заснеженный двор.

— Дяденька… — слышит он тонкий голос и останавливается.

Девочка догоняет его, проваливаясь в снегу, неся в охапке три полена.

Он пошел к ней навстречу, и они встретились посреди двора.

— Дяденька, возьмите, — сказала она и обронила поленья в снег.

Он с жадностью посмотрел на поленья.

— У меня столько денег нет, — сказал он.

Девочка повернулась и пошла домой, вытягивая при каждом шаге ногу из валенка. Он догнал ее, взял за плечо и повернул к себе. Она смотрела исподлобья. Он поцеловал ее в лоб и сунул в карман комок денег. Потом повернулся и, подобрав поленья, понес их к дому.

Девочка пошла к своему дому, проваливаясь в снегу и вытягивая при каждом шаге худые ноги из валенок. Во дворе остались две цепочки следов, ведущие в разные стороны.

Мама услышала, как отворилась дверь и вошел отец, но не повернула головы. Горит огонь в печке. Плачет малыш.

— Завтра тридцать первое декабря, — говорит она. — Когда-то встречали Новый год… Елки были… игрушки… Когда же жизнь наладится?…

— Сейчас наладится, — сказал отец.

Мама обернулась.

На стуле около детской кроватки с сеткой стоял странный аппарат круглой формы — Древний детекторный приемник. Отец держал наушник около уха младенца, а другой рукой водил проволочкой по кристаллику, ища звучащую точку.

— Коля… с ума сошел, — нерешительно сказала мама.

Отец протянул ей свободный наушник.

— Внимание… Говорит Москва, — сказал голос. — Радиостанция имени Коминтерна. Мама отстранила трубку.

— Наша? — шепотом спросила она.

— Да… первый раз, — сказал отец. Голос продолжал:

— Сегодня, тридцатого декабря 1922 года, открылся первый съезд Советов Союза Социалистических Республик… Почетным председателем избран Ленин…

Голос, несущийся из морозной ночи, заполнял комнату.

— Таким образом, учреждено невиданное в мировой истории социалистическое многонациональное государство.

— Боже мой!… — сказала мама. — Боже мой!…

— …Ко всем народам и правительствам мира… Будучи естественным союзником угнетенных народов, СССР ищет со всеми народами мирных и дружественных отношений и экономического сотрудничества…

Голос стал таким громким, что мама испуганно посмотрела на малыша. Он не плакал. Трубка лежала у самого его уха. Он таращил глаза такие бездонно глупые, что они казались почти мудрыми.

Есть в каждом дне, в каждом часе даже, строчки, отпечатанные крупным шрифтом. Только мы их не замечаем, занятые заботами дня.

Вот, например, выходит человек на снежную улицу. Белый-белый снег летит наискосок на фоне домов и исчезает в сугробах.

Человек поднимает воротник и, засунув руки в рукава, бежит, семеня ногами и мотая локтями из стороны в сторону.

Он сворачивает за угол, и на том месте, где он исчез, секунду-другую снег кажется темнее, чем вокруг. Проезжает троллейбус. Снег заинтересованно кидается за ним вслед. А человека, свернувшего за угол, и след простыл. Стынут и заметаются снегом неглубокие его следы.