Коробейники

При второй встрече Лебедев уже не казался мешковатым, суту­лым и робким человеком. Может быть, дело было в том, что сидел он за своим столом и на своем месте. Вопросы задал только самые необходимые, а о будущей работе Юшкова не захотел говорить: «В курс дела успеете войти. У нас надо только одно — умение нахо­дить общий язык с людьми». Отдел снабжения занимал половину первого этажа в заводоуправлении. В коридор выходило несколько дверей, некоторые из них были раскрыты, за ними толпились снаб­женцы и беспрерывно звонили телефоны, На одной двери висела таб­личка «Сектор качественных сталей». Юшков заглянул туда. Полная брюнетка кричала в телефонную трубку, придерживая ее плечом: «Подождите! У вас еще двадцать тонн есть! Подождите!» Она яро­стно листала пухлую конторскую книгу. В комнате было четыре письменных стола и шкафы, набитые папками. Юшков так и не уз­нал, в чем будет заключаться его работа.

Спустя два дня он получил паспорт с городской пропиской и постоянный автозаводской пропуск. Это было в пятницу. С того дня, как он приехал домой на машине Радевича, прошло чуть больше двух недель.

То, что Чеблаков называл «Юшков ставит по бутылке коньяка мне и Ляле», решили провести на даче, которая, опять же, была не дачей, а домом Валиных родителей в получасе езды от города. За маленькой деревенькой начиналось проточное озеро, крытая толем банька стояла на его берегу, и Юшков с Филиным не раз приезжали париться в ней. И вот в субботу они приехали с Лялей и женой Ва­леры, Наташей. За ночь нагнало тучи, и с утра шел холодный дождь. Во дворе Валя в пластиковой накидке полоскала в корыте детское. Под накидкой было выцветшее ситцевое платье, лопнувшее под мышками, а голову с накрученными на бигуди волосами прикрывал поли­этиленовый мешок. Чеблаков уже затопил баньку и позвал парней туда: «Бабы без нас обойдутся». Они таскали воду, резали веники в березовой роще, промокли и продрогли, и оттого предвкушение бани становилось еще сладостней. Было хорошо втроем заниматься делом, словно бы вернулись времена студенческой холостой жизни. Прибе­гала Валя, звала помогать по дому, сердилась — работы у нее было много. Чеблаков возражал, подмигивая друзьям: «У нас тоже много работы, мы же не зовем вас помогать. Небось как париться, сами прибежите». Посовещавшись — надо, мол, помочь, все равно не отвя­жутся,— послали к женщинам Юшкова как человека независимого, которого меньше будут пилить. И посоветовали: «Ты там разбей пару тарелок, они тебя сами прогонят». Сопротивление женщинам было необходимой частью ритуала, без которого удовольствие было бы неполным.

И вот они, продрогшие и перемазанные сажей, парились. Жар окутывал их, заполняя легкие, обжигал изнутри нос, как горячие лучи проходил сквозь тела. Плясали веники, гнали раскаленный воздух, и так же, как жжет сильный мороз, непривычный жар воспринимался телом как холод, будто в ознобе становилась гусиной кожа.

Чувствуя одурь, близкую к беспамятству, к обмороку, слыша только тяжелое буханье сердца, они выбрались под дождь и броси­лись в холодное озеро. Словно бы сквозь огонь упали в темную про­хладу воды, едва успев ощутить ожог.

Вышли из воды малиново-красные, ступая по холодной траве непослушными ногами. И началось все сначала: опять блаженная истома, жар и березовый дух, потом одурь и оглушительный стук в висках, и снова холодное озеро, уже не обжигающее — кожа пере­стала чувствовать. Опять шипела вода на камнях. Пили в предбанни­ке сладкий чай из термоса, и возвращались силы.

Пришел тесть Чеблакова, худой молчаливый человек со страдаль­ческими складками у губ. Язва желудка не позволяла ему париться, и ему приятно было посидеть рядом в прокопченном предбаннике, радуясь наслаждению других. Чеблаков открыл дверь, выпуская по­следний жар. Тесть вымылся вместе с ними. Пока он одевался в пред­баннике, они сидели на крыльце оглушенные, безразличные ко всему, ничего не чувствуя. Дождь кончился. Над озером появилась полоска чистого неба, расширилась, ее сносило к западу. Покой уставшего тела казался душевным покоем: что есть, то и ладно, как ни будет, все будет хорошо.

Их ждали. Женщины отказались от бани. Хозяйки уже пригото­вили обед, накрыли стол, и теперь все их помыслы были о том, чтобы ничего не остыло и ничего не подгорело. Наташа и Ляля скуча­ли, но не подавали виду. Они возились с малышом, а он, неблаго­дарно отвергая всякие заискивания и заигрывания, рвался к матери. Был он толстый и гладкий. Мать Вали возилась у печи, прогнала дочь: «Садись со всеми, я сама подам». Валя плюхнулась на стул, сказала: «Ну, умотали меня. С места не встану.— Отпихнула от колен малы­ша.— Иди к отцу, надоел».

Она переоделась в вязаную красную кофту и черные штаны в обтяжку, а бигуди забыла снять. Сидела, подпирая голову полной рукой, и мечтательно смотрела на сына. Чеблаков держал его на ко­лене, кормил кашей из своей тарелки и приговаривал: «Не смотри на тетю Наташу, а то подавишься, дядя Валера вот не слушал, смотрел...»

Банная краснота еще не сошла с Филина, борода на красном лице казалась белой. Он ждал, что скажут о нем. «...дядя Валера вот... Мама! — крикнул Чеблаков в кухню.— Идите же за стол! Мы не пьем без вас!» Она, польщенная, появилась с миской вареной куря­тины: «Вот еще куру... куда ее тут...» — «Садитесь, садитесь, мама. Видим куру. Сфотографировали» — «Садись, старуха»,— подтолкнул к ней табурет муж. Она села, застенчиво держала рюмку, пока он наливал ей. Юшков сидел рядом с Лялей. Она старалась всем улы­баться. «...дядя Валера вот не слушал, смотрел...» «Не томи, — ска­зала Наташа.— Что там дальше-то было?» Ей не нравилось, что друзья всегда потешаются над ее мужем, а он лишь ухмыляется и щурится в ответ. Она сидела между ним и хозяином, выше их ростом, худая, настороженно повернув голову к Чеблакову. Острый нос торчал из-за свесившихся на лицо прямых волос. Чеблаков сказал: «Спроси у Ва­леры, что дальше было».— «Не поняла, что я должна спросить у Ва­леры?»— «Ну что, гости дорогие,— решился хозяин.— Как говорится, дай бог не последнюю».

Ляля храбро выпила и оцепенела: в рюмке был крепкий самогон. «Ешьте скорее»,— сказала ей хозяйка. Хозяин, гордый своим самого­ном, окинул всех коротким лукавым взглядом, привычно ожидая почтительного изумления.

«Теперь давайте Юркин коньяк,— сказал Чеблаков.— То есть не Юркин, а мой и Лялин. Да, Ляля? Где наш с тобой коньяк?» — «Вся­кие шампанские и коньяки,— Валя взяла с тарелки соленый огурец, откусила половину,— это все муть. Пить так пить».— «Ладно работать под простую,— сказал Чеблаков.— Ты и есть простая».— «Да».— «Сними бигуди».

Она потрогала голову, засмеялась: «Господи, я и забыла». «Только не за столом»,— сказал Чеблаков. Юшков заметил, что Валя побаивается мужа. «Ешьте еще,— шепнула ему хозяйка.— Вот кура». Она поглядывала на Лялю, робея перед ней меньше, чем перед дру­гими, «А Леночка что же не ест? Не нравится?» «Все очень вкусно, я ем»,— бормотала Ляля, краснея.

Чем больше пили, тем откровеннее поглядывали на нее и Юшко­ва. Пошли тосты с намеками, что вот пора бы Юшкову взять пример с друзей, неужели ж девушек нет хороших, да что тут далеко хо­дить... или он никому не нравится?.. Наташа вступилась: «Оставьте Юшкова в покое. Вы ему уже сосватали работку, так хоть тут не мешайтесь». «Чем тебе его работа не нравится?» — спросил Чебла­ков. Она сказала: «Оставь. Уж я-то знаю, что говорю». Она работала у Лебедева. Посмотрела на часы: «Валера, нам пора». Филин глянул тоскливо. Он надеялся ночевать здесь. Собственно, все на это рассчи­тывали. Чеблаков взмолился: «Не дури, Наталья».— «Тебе хорошо,— заметила она, поднимаясь.— А нам еще электричкой и автобусом».— «Почему тебе всегда хуже всех?» — в сердцах развел руками Чебла­ков. Она передразнила, тоже развела руками: мол, самой хотелось бы это узнать. Юшков хмыкнул. Она ему нравилась. Поднялись все. Досадуя на Наташу, каждый старался сказать что-нибудь хорошее Ляле. Валя чмокнула ее в щеку.

В город они вернулись в двенадцатом часу ночи. Юшков прово­жал Лялю. Она молчала дорогой, что-то решая про себя. Не останав­ливаясь, чтобы проститься, вошла в свой подъезд. Юшков вошел сле­дом. Она поднялась по лестнице, сказала шепотом: «Тихо, у нас уже спят».