Смех под штыком

Алеет заря. Повеяло утренней свежестью. Звуки стихают. Облегченно погружается гора в волны ласкающего сна до первого луча солнца, когда снова запоет, защебечет, рассыплет золотистые трели мир птиц…

Не придется ли кому-либо из товарищей пережить не одну ночь на Лысой горе, не во сне, а наяву?..

Засиделись до глубокой ночи, витая в сказочных краях, опомнились — нужно расходиться.

Отпраздновали, на второй день отправились на пристань. Пришел пароход. Долго стоял посредине Волги: производился традиционный обыск. Изныли пока погрузились.

Прощальные гудки парохода. Уплывает в синеющую даль город, взгромоздившийся на высокий обрывистый берег. Защемила грусть: покинули ту, которая вносила с собой запах свежих трав и цветов, около которой все выступало ярче, значительней, хотелось подвигов, побед, так бодро мечталось; покинули в отчаянии, может-быть в слезах… И все вокруг по-осеннему грустно, задумчиво: и срезанные волнами глинистые берега, и опустевшие, щетинистые леса, и облысевшие деревушки, скатывающиеся с горы, и луг бескрайный, былое кочевье татар. Но все это проносится назад, раздвигается широкой голубой водной гладью, которая манит вперед, туда, где буйно-весело.

На каждой остановке голодная масса валила на берег, расхватывала, растаскивала горы арбузов, забывая впопыхах расплатиться с хозяевами. Ночами разбегались в окрестные деревушки, провалившиеся в темноту и приветливо подмигивавшие двумя-тремя огоньками. Бежали за несколько верст, рискуя отстать от парохода; сваливались, скатывались в овраги, карабкались по кручам, добирались до вожделенной, пахнущей хлебом и теплым навозом избушки. В темноте показывалось нечто белое, пышное, душистое и передавалось в руки смельчака, сумевшего добраться до жар-птицы. В темноту передавали деньги, бумажки, без счету, на веру — и с драгоценной добычей неслись обратно, отхватывая сажени. В то время в деревнях работали комбеды, каждый фунт зерна ценился, как золото, нигде ничего нельзя было купить, кроме картофельных котлет без соли, да лепешек из мякины.

Потом катили поездом по снежным полям России мимо нахлобученных замерших деревушек. В теплушке жгли на полу дрова, закупорив все отверстия вагона, чтоб не раструсить тепло. Горький едкий дым резал глаза, душил. Илья забрался на верхние нары, высунулся в окошко, начал жадно глотать морозный воздух; потом его стало знобить, потянуло под шинель, укрыться с головой. Пока доехали до Курска, он успел переболеть испанкой на ногах. Здоровье его стало быстро поправляться, только голос надолго остался хриплым.

В Курске переодевались — в солдатском тряпье не поедешь в подполье. — Обходили портных, напяливали на свои засаленные гимнастерки свеже-пахнущие жилетки, пиджаки, пальто, причиняя эстетическому чувству портных невыразимые страдания; героически выдерживали натиск домочадцев, посылающих проклятия на головы грабителей; игнорировали клятвенные заверения портных, что эти костюмы заказаны ответработниками, из их собственной материи. С ребятами был представитель губисполкома, а у него — мандат на право реквизиции. Не оставаться же им здесь лишь потому, что не во что переодеться? Подобрали костюмы, аккуратно расплатились, по твердым ценам, конечно, — не поощрять же им спекуляцию? Да и зачем эти деньги: на них ничего не купишь, разве с десяток сушеных рыбешек без соли. До портных ли тут, когда человеческие кости трещат.

Приоделись, приняли «буржуйский» вид. Только пальто для Ильи не нашлось по росту. Он обошел все ларьки на толкучке и вынужден был остановить выбор на зеленом, выцветшем пальто с короткими рукавами.

Дали им паспорта. Небрежно, между делом, написал их писаришка, подмахнул, вместо подписей, красивые, ровные, но с разными наклонами завитки без каких-либо намеков на буквы; затем налепил на обороте штампы, подтверждающие, что сей гражданин проживал в Екатеринославе, Владикавказе, Баку… Мало ли на юге городов?

Двоим предложили на время остаться: потому ли, что и здесь хорошие работники — редкость, или для гарантии. Володька и Григорий — с удовольствием: растаяла храбрость; Георгий с Ильей — тоже с удовольствием, в путь, на Дон, в город, где весной ходили в шинелях с наганами за поясом, где масса знакомых.

Выехали вместе с сумасбродным курьером, совершившим уже несколько поездок через фронт в Ростов. Георгий — студент, Илья — вроде спекулянта, курьер — вроде Ильи. Дали им громадную корзину, набитую литературой. Доехали до границы с Украиной, высадились — там целый обоз крестьянских саней-розвальней ожидал пассажиров. Сели — поехали. Пограничный столб. Германский часовой в каске. Все пассажиры, возницы сорвались с саней, окружили немца, каждый сует ему бумажку, говорит разную чепуху, курьер тычет санитарным билетом и жестами показывает, что он инвалид. Немец глупо озирался, лопотал что-то по-своему; толпа решила, что долг вежливости отдала хозяину, и разбежалась по саням. Лошади дернули — и понесли через границу.

Вечером приехали в Белгород, остановились на верхнем этаже досчатого дома; там было, кроме наших спутников, еще два-три приезжих; хозяева — добродушные, у них по-семейному уютно. Будто в другой мир попали. Так жутко и сладостно-приятно. Илья пошел к вокзалу за продуктами. Вышел на улицу, только повернул за угол — и глаза разгорелись: из темноты светится сотней огоньков островок с ларьками, торговками, зазывающими покупателей. Подбежал, а торговки вдруг еще больше загалдели, все к нему обращаются, будто указывают, что он из Совдепии приехал. Растерялся, нахватал разных продуктов — и скорей обратно.

Хорошо ребята поели в эти дни. Вот куда бы советскую власть — весело бы работалось! А то в голодной стране на картошке без соли — много ли так наработаешь?

Утром сели на поезд и покатили. Задача им была сложная: на станции — шпики, зорко следят: этой станции не миновать проезжающим подпольникам; нужно было взять пропуска, билеты, дать на просмотр свою корзину. Но ребята просто дали «на лапу» носильщику; тот купил им билеты, перед отходом поезда пронес на спине корзину через багажное отделение, а они прошли вслед за ним.

Приехали в Харьков — муравейник. Не протолпишься. Схватили корзину — тяжелющая! Потащили на вокзал, поставили у стены, а сами — врассыпную, как от бомбы. Ходят сторонкой — поглядывают. В случае, поинтересуется кто, спросит соседей: «Чья корзина?» — хозяев не найдется; подождет, подождет, может, не додумается, надоест стоять и уйдет. А заподозрит, откроет — опять-таки хозяев не находится. Ловко придумали! Курьер в город забежал, а Илья с Георгием сторонкой похаживают и посматривают на корзину. А толпа снует, корзины не видно и не видно. Кому она нужна, тяжелющая? Только рассеялась толпа — и рассеялся призрак корзины. Ребята понеслись в город мимо германского штаба с солдатами в белых полушубках и касках. Встретили курьера, поведали ему о случившемся, как провинившиеся ребятишки, дождались вечера и украдкой протискались к поезду.

Приехали в Ростов без приключений. Правда, на границе Дона, в Харцызске, нужно было взять пропуска, да товарищам нашим они совсем не нужны были, и потому они постарались избавиться от лишних хлопот: сели ночью в служебный вагон. Конечно, подмазали. Ребята смышленные, и скоро усвоили истину, что здесь царствует капитал, а потому за деньги все продается и покупается.

Курьер по пути заехал домой, и ребятам предстояло самим сговариться с подпольниками по явке, полученной в Донбюро. Сходить на явочную квартиру взялся Илья. Условились о месте встречи и разошлись по знакомым.

Пришел Илья к своему дяде-сапожнику — квартира у него в подвале, живет с товарищем, семьи с ним нет. Тот и радуется племяннику, и тревожится: как это можно; весной в городе ходил с наганом, сколько знакомых, а теперь среди бела дня гуляет.

Спросил Илья: нельзя ли здесь перебыть покамест.

— Ну, как же нельзя, в любое время приходи, и днем и ночью, завсегда спрячем. Сам видишь, пусто здесь, как в склепе, зато этот склеп трудно найти. Дом большущий, дверей много, ежели кто и погонится, так заблудится. Только ты днем не выходи: здесь рядом живет крюк какой-то — сволочуга! — все придирается. Потом, опять-таки, люди ко мне ходят разные, ты это должон учесть. Да ты расскажи, как попал сюда, где пропадал так долго? Тут новостей-то сколько!