Ветер с юга

Она постучалась, прежде чем войти, и спросила:

— Можно к вам?

И я ответил:

— Пожалуйста, пожалуйста, милости просим, neiti [13]. Садитесь с нами кофе пить.

И я встал, чтобы уступить ей место на скамейке за столом. Но она ответила:

— Нет, нет, благодарю. Пожалуйста, не беспокойтесь. Я буквально на минутку. Шла мимо и услыхала разговор. Думаю: дай-ка зайду к соседу взглянуть, как он устроился на новом месте. Вот и зашла. Очень мило у вас тут.

Она, должно быть, забыла, что уже была раз у меня — давно, правда, но говорила тогда примерно то же самое. И тогда Вилхо тоже как будто сидел у нас. Непонятно было только, куда это она «шла мимо». Тут никаких дорог близко не было. Но это ей лучше знать… Я опять повторил свое:

— Садитесь, нейти. Одну только чашку за компанию. Налей, Эльза.

И Эльза налила ей в чистую чашку горячего кофе прямо с плиты и придвинула сахарницу и молочник. А она сказала, смеясь:

— Но где же тут компания, друзья мои? Я в единственном числе оказалась. Нехорошо так злоупотреблять доверием гостя. Не ожидала я этого от вас, Эйнари.

И она покосилась на пустую чашку Вилхо. Я сказал:

— Налей нам тоже, Эльза. Прошу, нейти. Вот тут садитесь.

Она села, сняв свою маленькую шляпу с темно-русых волос, закрученных назад валиком от лба и висков. От ее тонкого зеленого платья шел такой запах духов, как будто мою маленькую комнату забросали невиданными цветами.

Я начал старательно прихлебывать горячий кофе, потому что неудобно было не составить компанию такой редкой гостье. Но Вилхо почему-то встал, не тронув кофе. Оказывается, ему нужно было куда-то еще зайти, и он только сейчас вспомнил об этом. Он засунул в ножны свой пуукко, кивнул нам всем, надевая шляпу, и сказал мне:

— Я еще как-нибудь забегу к тебе, Эйнари.

— Заходи.

Мы видели в окно, как он сбежал с бугра к ручью в своем широком синем костюме и на минуту скрылся, а потом снова показался, поднявшись на доску, перекинутую через ручей. Прошел он по ней легко и свободно, хотя она гнулась под его тяжестью, и в это время я опять посмотрел на его плечи.

Да! Пожалуй, люди правду говорили о его встречах с Матти Руокасало и с Тойво Коскинен. Глядя на эти плечи, можно поверить подобным слухам. Очень уж здорово они раздались у него вширь за последнее время.

Когда Вихтори Куркимяки приезжал гостить к своему отцу, то непременно встречался со всеми лучшими боксерами своего веса в рабочем клубе Кивимаа и в городе Лаппеенранта, среди боксеров того круга, где числился Вилхо. И случилось так, что в первый свой приезд он выиграл бой со всеми, кроме Матти Руокасало. Тот побил его.

Но тогда Вилхо послал вызов Матти Руокасало и уложил его на третьем круге. А в другой раз молодого Куркимяки победил Тойво Коскинен. И сразу же после этого Коскинен получил вызов от Вилхо. Говорят, Коскинен умел очень крепко молотить противника левой рукой, но и он дотянул только до шестого круга, а потом лег на брезент от кулака Вилхо. Этому можно было поверить, глядя на его плечи.

Нейти Хильда тоже смотрела ему вслед, пока он не скрылся за соседним большим бугром, стоявшим между нами и усадьбой Куркимяки.

А потом она опять обернулась к нам, приветливо улыбаясь и держа в руке чашку с кофе. И мы тоже смотрели на нее приветливо, потому что она была дочь нашего хозяина. Она была такая же хозяйка нам, как и старая rouva [14] Куркимяки. Она сказала Эльзе, кивая на наших детей:

— Какие они у тебя большие стали.

Та погладила белые детские головки и ответила:

— Помощниками скоро будут.

Нейти Хильда поставила чашку на стол и сказала:

— Спасибо, Эльза. Нет, нет, больше не наливай. Напилась. Вкусный у вас кофе.

Я ответил:

— Если нравится, то милости просим к нам почаще. Кофе всегда найдется.

Она опять сказала свое «спасибо» и встала из-за стола, поправляя на своем тонком зеленом платье белый кушак. Ока была такая тонкая в том месте, где ее стягивал этот кушак, что если бы я вздумал обхватить ее пальцами обеих рук, то их кончики сошлись бы у нее и спереди и сзади. Но ниже и выше этого места у нее все было в меру. И выглядела она словно модная картинка из женского журнала.

Только рот ее под маленьким широким носом был, пожалуй, немножко велик для модной картинки, хотя и накрашен сколько нужно, и он улыбался нам с Эльзой в то время, как руки укладывали на ее волосах маленькую шляпку.

Но странное дело. Рот ее улыбался нам, а сама она, как мне показалось, вовсе не улыбалась. Брови ее, похожие на две черные изогнутые ниточки, тянулись друг к другу, сдавливая в складку кожу над переносицей вовсе не от улыбки, и в темно-карих глазах тоже не было никакого смеха. Даже длинные темные ресницы над ними взмахивали так, как будто была она скорее удивлена чем-то, а не обрадована. И видно было по всему, что думает она в эту минуту вовсе не о нас с Эльзой.

И когда она сказала нам «до свидания», то посмотрела по сторонам так, словно забыла что-то. Я решил, что она хочет еще что-нибудь сказать, и предложил:

— Посидите, нейти. Куда вам спешить?

Но она ответила, продолжая думать о другом:

— А? Нет, благодарю. Я ведь так… шла мимо. Дай, думаю, загляну по-соседски…

— И хорошо сделали, что заглянули. Милости просим почаще. Всегда будем рады.

Я проводил ее на двор, и она пошла с бугра вниз на своих высоких каблучках. А широкий подол платья раскачивался от ее шагов вправо и влево, ударяя по шелковым желтым чулкам на ее стройных ногах.

6

Вилхо так и не зашел ко мне, хотя и сказал «забегу». Его просто не пустили. Его забрали в солдаты. Назревала зимняя война, и в солдаты брали всех крепких молодых парней.

Хотя Вилхо работал на молокозаводе, имеющем государственную важность, он не избежал мобилизации. Слишком дерзко вел он себя со своим хозяином, чтобы удержаться на этой работе.

Конечно, и Калле Похьянпяя не сказал бы, что Вилхо не нужен ему на работе. Он был нужен, как и все остальные рабочие молокозавода. Но когда потребовалось выделить на явочный пункт тех рабочих, без которых можно было обойтись, Похьянпяя отправил только Вилхо, а остальных занес в список нужных.

Это было его хозяйское право — выбрать кого он хотел. Если бы Вилхо не вел себя таким идиотом, он остался бы. Зачем стал бы херра Похьянпяя отделываться от него, если бы между ними все шло гладко? Молокозавод Похьянпяя считался предприятием государственной важности, и для его владельца ничего бы не стоило сказать, что люди ему нужны все до единого, иначе предприятие закроется, и государство перестанет получать от него масло на экспорт.

Но Вилхо сам испортил все дело заносчивым поведением. И вот вместо того, чтобы зайти ко мне, как обещал, он надел серую суконную солдатскую кепку, такую же куртку и брюки и зашагал с другими такими же горемыками по песчаным финским дорогам, горланя солдатские песни.

Не думаю, чтобы ему очень весело пелось. Ничего хорошего нет в солдатской жизни и никогда не было. И какая от солдата радость другим? Он ест не свой хлеб. Кто-то другой должен съесть немного меньше и поработать немного больше, чтобы он был сыт и мог шагать по извилистым дорогам Суоми, распевая глупые солдатские песни.

И все это сделала Россия, которую он пытался похвалить. В газетах и журналах ясно об этом было сказано. Все было просто и ясно. Даже школьникам все было ясно. Один только Вилхо делал вид, что понимает совсем по-другому. Он винил во всей этой беде кого угодно, только не Россию.

Но всего удивительнее то, что не один он так думал. Попадались и другие люди, говорившие то же самое, что и он. Я сам иногда ловил ухом такие слова, как: «Докатились», «Получите вы теперь великую Финляндию», «Что посеешь, то и пожнешь», «Кто-то заварил, а мы — расхлебывай».

И много других слов приходилось мне слышать, показывавших, что есть люди, смотрящие на эти вещи совсем иначе, чем мы. Особенно много их было на лесопилке Ахонена, куда я ходил узнавать насчет писем от Вилхо. И я радовался, когда узнал, что почти всех этих людей забрали в солдаты, а завод перешел работать на одну раму.