Испытание

У Майрама всегда есть про запас бутылочка. Естественно, коньяка. Армянского. Извлек он его из тайничка. А следом и лимончик. Выловил из багажника две рюмочки. Наполнил обе. Обратите внимание — обе! Одну подал собственнику, вторую поднял сам, объявил тост:

— Выпьем за то, что живы остались! А собственник — с рюмкой в руках! — все исповедовался:

— У меня не было аварий. И по своей вине никогда не влип бы!.. Вижу мчишься — аж внутри оборвалось.

Майрам чокнулся, дружески посоветовал:

— Пей. Коньяк успокаивает.

— Хорошее средство, — очень даже к месту поддакнул детина.

— Да-да, надо успокоиться, — согласился пострадавший и опрокинул коньяк в рот. — Легко пошла!

Еще бы! Даровая. Первоклассный коньячок, армянский. Успокаивающий и одновременно бодрящий. Как было отказаться?! Майрам соболезнующе проследил, как он глотнул коньяк, и, когда рюмка опорожнилась, скорбно улыбнулся. — Хорошо! — провозгласил собственник и вдруг увидел, что таксист переливает коньяк из своей рюмки опять в бутылку. — А сам чего? — и посоветовал: — Выпей.

Бедняжка, он еще не подозревал, какую шутку сыграл Майрам с ним. Тут на его глазах таксист внезапно преобразился. Это уже не был наивный паренек — пред очи пострадавшего предстал хозяин, сердитый, обремененный бесчисленными заботами о большой семье. — В дороге не пью, — коротко обрезал Майрам недруга и, пряча бутылку и рюмки в багажник, тоскливо зевнул. — Скорее бы ГАИ прибыла!

— Прав могут лишить, — напомнил собственник, не догадываясь о коварстве таксиста, — не боишься?

Майрам опять деликатно зевнул и, не глядя на него, процедил сквозь зубы:

— А чего бояться? Приедут — определят, кто из нас был пьян.

Собственник сперва остолбенел, затем пальцем ткнул сперва на багажник «Крошки», в котором исчезла бутылка, потом Себе в рот, затем вскинул вверх руки, показал на таксиста Поочередно детине, очкарику, торговке, замахнулся на Майрама, схватился за голову, стал бить в отчаянии руками о бедра, соорудил комбинацию из трех пальцев, — и все это без единого слова, жадно ловя воздух… Закончилась эта чертовщина тем, что он безнадежно махнул рукой и отправился на своей машине восвояси. Метрах в тридцати от печального места голос его, наконец, прорезался, и он прокричал в окошко фразу, которую Майрам, естественно, не слышал из-за шума мотора. Впрочем, она была ясна и без слов. Таксист соболезнующе смотрел вслед машине, которая, виляя из стороны в сторону, рывками двигалась по трассе, пытаясь догнать длинноногую молодуху.

— Ловко! — подморгнув Майраму, хохотнул детина.

— А как же мы? — заволновалась торговка. — На чем доедем?

— Довезу, — оборвал ее таксист, — садитесь…

Очкарик с явным интересом поглядывал на Майрама.

…Таксист резко надавил на тормоза — ему прямо в глаза злорадно смеялось красное око светофора. Вчера еще его здесь не было. Ну и орудовцы! Ну и сноровка! Строителям за ними не угнаться. Дом еще без стекол, а шоферам уже предупреждение: будьте настороже! Уж как контролируют каждый шаг водителей! Чем таксист не сын царя, того самого, последнего? У дитяти кровь не свертывалась, от царапин мог отдать концы, — вот царь и приставил к нему с десяток нянь да дядюшек. Сделай царевич шаг, — все его под руки подхватывают: не упал бы! Сберегли-таки. Царевича сберегли, а трон тю-тю. За что судьба его такой напастью наградила? За прегрешения всех Романовых?

Светофоров все больше и больше — и аварий больше, потому как водительские права суют кому попало — вот за баранкой, сплошь и рядом видишь пижонов.

Майрам глянул на часы. Так и есть: вместо двенадцати минут — его нормы от Беслана до Орджоникидзе — двадцать пять минут. И еще сколько потеряешь. «Быстрее из Беслана до города добраться, чем в самом городе две улицы пересечь. И все из-за светофоров. Теперь и этот новенький будет из души жилы тянуть… Ну, вот, наконец-то!»

Очкарик крутил головой по сторонам, выпуклые глаза всматривались в здания, площади, памятники…

…Чтобы вызвать всеобщее внимание к себе, женщине достаточно взбить прическу высотой в полметра, мужчине — в летнюю жару напялить на себя желтый галстук шириной в те же полметра. Ну, а таксист становится героем дня, когда попадает в аварию…

Майрам двигался по улицам города на тишайшей скорости, потому как кузов «Крошки» от малейшего толчка мог развалиться. Правое крыло свешивалось до самой земли, точь-в-точь как подбитое крыло петуха. Майрам даже подумал, не поэтому и крыло машины так назвали. Он ехал, и все — взрослые и дети, спешащие и вольношатающиеся, пешеходы и обуздавшие транспорт, — в общем, все, кому в этот час посчастливилось оказаться на его пути, пялили глаза на «Крошку» и на таксиста. В них любопытство, сочувствие и злорадство: «Носит их, словно бешеных, по улицам! Попался, наконец, голубчик!» И радуются, небось, такие, что не с ними случилось. Строг народ к лихачам. Попробуй найди человека, который не пользуется транспортом и кому хочется угодить в дорожное происшествие?! Лихачу совершить аварию при таком интенсивном движении — раз чихнуть. Один человек зазевается, а пострадать могут десятки. Знает это народ и глазеет на разбитую машину, приценивается к пробоинам, стремясь угадать, чем завершилась авария…

…Майрам доставил очкарика к гостинице. Детина подал ему чемодан. Рассчитываясь, очкарик кивнул на развороченный бок машины и спросил таксиста:

— А как же насчет теории вероятности?

— А как же насчет рацпредложений? — отпарировал Майрам.

…У базара сошла торговка. Когда проезжали улицу Кирова, девушка кивнула на переулок: — Мне сюда.

— Ремонт улицы, — не согласился таксист. — Отвезем граждан и с той стороны подъедем к вашему дому.

Детина понимающе осклабился. Удивительно проницательный тип! Таких надо почаще бить. Вылезая из машины, он обдал Майрама басом:

— А здорово ты с этим хлюпиком… Про аварии-то… Ха-ха-ха! — и заговорщически кивнул на девушку: — Прыг-скок!

Таких надо каждый день бить…

Майрам возвратился на улицу Кирова и как ни в чем не бывало свернул в тот самый переулок, на который десять минут назад указывала ему девушка.

— Туда нельзя, улица перерыта, — напомнила она Майраму, и он не понял, насмешка или веселость прозвучали в ее голосе.

— Была на ремонте, — согласился он, — три года назад.

Майрам вдруг оробел. Слов не стало. Знал: надо забросать словами, а не мог. Давнее, почти позабытое чувство охватило его. Не знал, чего в нем больше — доверия, нежности, отчаянной робости? Точно во сне видел счастье. Не что-то конкретное, а большое, голубое, всеохватывающее счастье. И еще — взял бы он на руки это неземное создание и отнес бы… Куда? Сам не знал точно, но далеко-далеко от того, что окружало его, что было в нем, с чем Майрам не мог распрощаться, но что ненавидел в себе. Отнес бы туда, где никого нет, где бы она никогда не услышала ни одного грубого слова, где все — и земля, и камни, и небо, и дождь, и снег — ласкали бы ее. Где были бы только она и он. Майрам чувствовал в себе силу, которая помогла бы заменить ей всех и вся! Она жила в нем! Он все мог! Ради нее, этой незнакомки. Все! Все забыть! Всех забыть!

Майрам боялся выдать себя. Ему и хотелось, чтобы она поняла его состояние, и в то же время он пытался скрыть его. Парень упорно отворачивался в сторону. «Нет! Нет!» — сопротивлялось в нем где-то в подсознании прошлое. Оно взывало к нему, оно напоминало о себе, предостерегало, умоляло Майрама не поддаваться этому чувству. «Все, все они одинаковые!» — кричало оно ему…

— Куда бы нам сегодня вечерком сходить? — услышал Майрам свой голос. И честное слово, вопрос вырвался помимо его желания. Голос выбросил из него совсем не те слова, что были в нем, совсем не то, что жило в нем, что его грело, что Майрам хотел бы высказать этой девушке… Он опять вошел в роль. В роль этого проклятого актера, который никогда ни в чем не сомневался и шел к цели напрямик. Майрам попытался остановиться, но слова были сказаны, итальянец вытеснил его, изничтожил… Но зато как он сам ожил, как взбодрился!