Человек ищет счастья

Как-то в октябре, когда размокшую от обильных осенних дождей дорогу прихватили первые морозцы, в Лесное прикатила «Победа» и остановилась возле правления колхоза. Из нее вылез полковник в серой каракулевой папахе.

В кабинете председателя он снял папаху, положил ее на стол и пригладил рукой седые волосы. Потом спросил, поглядев вприщур на председателя:

— В вашем колхозе проживает Дмитрий Иванович Добрынин?

— Добрынин? Дмитрий Иванович? Минуточку! — председатель достал какую-то книгу, полистал ее и улыбнулся: — Нашел, товарищ полковник. Дмитрий Иванович Добрынин, 1915 года рождения, плотник, столяр и чеботарь. У нас зовут его Грачом.

— Почему же Грачом?

— Черный он: и борода черная, и голова черная, и глаза черные.

Полковник встал:

— Ведите меня к нему.

Был уже вечер. Грач только что вернулся с работы и ужинал. На стол ему подавала дочь. Оба молчали. Лишь однажды, как бы продолжая прерванный разговор, Аленка обронила:

— Это, папа, интересная книжка. Про партизан.

— Угу, — отозвался Грач, и легкая тень печали пробежала по его бородатому лицу, а рука с ложкой дрогнула.

В сенках послышался стук, приоткрылась дверь. В нее заглянул председатель.

— Можно? — спросил он.

Гости в этом доме были редкостью, но даже теперь никто им не удивился. Грач как хлебал щи, так и продолжал хлебать, только бросил через плечо:

— Не заперто!

Аленка продолжала накладывать в тарелку кашу, даже не оглянувшись. Но когда следом за председателем вошел полковник, Грач нахмурился, положил на стол ложку. Инстинктивно почувствовав изменившееся настроение отца, резко повернулась Аленка, повернулась да так и застыла с тарелкой в руках, переводя тревожный взгляд с пришельцев на отца.

Полковник прошел вперед и протянул руку Грачу.

— Здравствуйте, Дмитрий Иванович.

Грач посмотрел на него исподлобья, но руку пожал, не поднимаясь из-за стола. Трудно определить, что выражал его взгляд: и недоумение, и печаль, и проблеск какой-то надежды.

— Не узнал? — улыбнулся полковник. — Присмотрись хорошенько. Я Белов.

Грач наклонил голову, опять взялся за ложку, помешал ею в тарелке и тихо ответил:

— Узнал. Из миллионов узнал бы.

Медленно, тяжело поднял голову — взгляд выражал ненависть.

Полковник отвел взгляд в сторону, как-то виновато, беспомощно улыбнулся.

— Ну, зачем приехал? — все так же тихо, сдерживая себя, проговорил Грач. — Зачем? Видишь — живу честно, никого не обижаю. Простить меня приехал — не желаю я твоего прощения. Слышишь? Не желаю! Не мешай! — вдруг яростно крикнул он и хватил кулаком по столу. Жалобно звякнула ложка. Аленка подбежала к столу, кинула на него тарелку, прижалась к отцу.

— Не надо, папа. Они уйдут, они сейчас уйдут…

Грач медленно поднялся: он был страшен в своем гневе. То, что кипело в нем много лет, казалось, огромной силой выльется наружу, и худо будет тому, кто потревожил его покой.

Председатель благоразумно попятился к двери, но полковник уходить не собирался. Он, внешне сохраняя спокойствие, расстегнул шинель, повесил на гвоздь папаху и, сев, сказал председателю:

— Вы идите, пожалуйста.

Когда дверь захлопнулась, полковник просто сказал:

— Садись, Дмитрий Иванович. Кипятиться не надо. Садись же, чудак ты человек!

Грач тяжело опустился на стул и задумался. В памяти его отчетливо всплыли далекие дни. Он тогда еще не знал, что впереди ждет его позор и унижение.

…Студентами они дружили, мечтали о будущем. Но грянула война, задымила пожарами, и два приятеля потеряли друг друга в этом страшном круговороте.

…Старший лейтенант Белов попал в плен к немцам. Его отвезли в городок на Орловщине и здесь он повстречался со своим старым приятелем Дмитрием Добрыниным.

Когда Федора Белова ввели на допрос, он огляделся — и сердце словно ножом полоснули.

В статном, щеголеватом начальнике, что стоял возле стола, за которым сидел немецкий майор в пенсне, узнал Федор своего закадычного друга Митьку Добрынина. В общежитии они вместе делили последние студенческие деньги, а в трудные дни брали поденную работу. Митька хорошо чеботарил: это ремесло он перенял от отца. И вспомнилось еще Федору, как они давали друг другу кровавую клятву на верность и вечную дружбу.

Кто мог знать, что ждало их впереди? Вот он, Митька Добрынин, стоит у стола в форме немца, небрежно держится правой рукой за портупею и косит свои черные глаза на Федора, советского летчика, сбитого недавно в бою.

Белова допрашивали. Полицейский начальник был переводчиком: натаскался среди врагов, хорошо изучил немецкий язык.

Федор молчал. Его били. Он молчал и с содроганием думал о своем бывшем друге: ах, какая шкура, какая сволочь! И боялся, чтобы Митька тоже вдруг не ударил его.

И Митька ударил. Когда немецкий майор в изнеможении опустился в кресло, вот тогда Митька наотмашь ударил Федора по лицу, — и этот скользящий звонкий удар был больнее всех других, нанесенных немцами. Федор глядел на Митьку с бессильной яростью, и против воли в глазах закипали слезы.

Полицейский начальник медленно отвел в сторону свои черные хмурые глаза и непонятно было, какие страсти обуревали его пропащую душу. Следующей ночью Федор Белов бежал. Помогли полицейские, работавшие на партизан, они в ту ночь охраняли пленного. Так он очутился в партизанском отряде генерала Терентьева. С тех пор Белов дал себе клятву: на краю света, под землей или под водой, куда бы ни скрылся предатель, разыскать его и сквитаться.

Выздоровев, Федор пошел к генералу, рассказал ему все о бывшем друге и попросил дать бойцов, чтобы ночью выкрасть полицейского начальника и судить его именем народа, который он предал, именем революции, чьи святые законы он попрал. Генерал сухо выслушал Белова и отказал. Были дела поважнее. Больше того, генерал предупредил, что за самовольные действия он расправится круто.

Федор обиделся, но утешал себя надеждой: рано или поздно он свою клятву исполнит. О своих думах поведал партизанской разведчице Оксане Снежко, с ней они как-то незаметно очень подружились. Услышав о Добрынине, Оксана посуровела, с какой-то злостью сузила свои красивые коричневые глаза и сказала:

— Генерал прав. Пожалуй, и в самом деле не стоит вам думать о том, о чем позаботится со временем командование.

Но судьба все-таки еще раз свела бывших приятелей в самом конце войны. Это было в Польше. Саперная рота под командованием лейтенанта Добрынина только что навела переправу через безымянную речушку и отдыхала. Машины хлынули по понтону на ту сторону. Одна из них вдруг круто затормозила и из нее выскочил майор в фуражке с голубым околышем, еще молодой, но уже с поседевшими висками. Он подбежал к Добрынину, который сидел на бревне и ел из котелка, схватил его за рукав. Лейтенант от неожиданности выронил котелок, вытянулся перед майором в струнку и только тут узнал его.

— Велика земля, но деваться предателю некуда, — с ненавистью проговорил Белов. Добрынин побледнел, потупил свои черные глаза.

Добрынина арестовали. На допросах он отвечал одно и то же:

— Я не предатель. Я не по своей воле служил в полиции.

— Кто может подтвердить? — Генерал Терентьев.

— К сожалению, Герой Советского Союза генерал Терентьев погиб.

— Оксана Снежко.

— Ее расстреляли фашисты.

Других свидетелей у Дмитрия Добрынина не было.

Добрынина разжаловали. Возможно, все кончилось бы гораздо хуже, если бы не знали его в полку как боевого, отважного командира роты. К тому же в партизанский отряд он пришел добровольно и принес ценные сведения о расположении немецких войск. Так рядовым солдатом и закончил Добрынин войну. Демобилизовавшись, заехал в тот городок, в котором служил в полиции, забрал у знакомой старушки Аленку и подался на Урал. А та старушка через год умерла, и Дмитрий благодарил судьбу за то, что она не лишила его последней радости — Аленки. Опоздай он на год — попала бы девочка в детский дом, и не найти бы ее тогда.