Зарево

Но однажды поехал он охотиться и попал в лапы Одноглазым людоедам. Об Одноглазых ты, верно, слыхал? Будто они и люди, только раз в пять больше, пасть — как печка, а лба вовсе нет. Их кости до сих пор попадаются в старых пещерах. Много от них беспокойства было раньше людям. Ну, Одноглазые, поймав царевича, тут же стали разводить костер, чтобы его, по своему обычаю, изжарить. Видит царь, плохо дело. Вот и говорит он Одноглазым: «Как погляжу я на вас — выгоды вы своей не понимаете. Сожрать человека — не велик расчет. А вы вот узнайте — кто я такой? Может, я живой больше вам пользы принесу, чем если вы меня пожрете». — «А кто ты такой?» — спрашивают Одноглазые. «Я, — ответил он, — знаменитый бурочник. Дайте мне шерсти, я сваляю бурки, понесите их в царский дворец, добейтесь увидеть царицу, она у вас эти бурки купит». Одноглазые всё так и сделали. Дали ему шерсти, свалял он бурки на загляденье, понесли их Одноглазые продавать во дворец. Как тут увидела царица бурки, признала мужнюю руку, дала Одноглазым золота и серебра — полные мешки насыпала. Довольные, возвращаются домой Одноглазые. «Ну, а теперь мы его все равно съедим, — говорят они между собой, — вот какие мы хитрые». Только не пришлось им полакомиться. Выследила их царица, нагрянула с войском на пещеру и спасла мужа. Тут-то он и сказал: «Спасибо тебе, моя умница за то, что велела мне выучиться ремеслу».

И я тебе скажу: хоть ты не царенок, а княжонок, но когда выучишься, тоже нам спасибо скажешь.

— Что это вы так весело смеетесь? — спросил Константин.

Ему перевели сказку. Константин посмеялся, а потом сказал серьезно:

— Видите, Асад, и народная мудрость говорит о том же.

Проход, по которому Жамбот предполагал провести своих спутников в Грузию, представлял собою до того узкую расщелину в каменной стене гор, что в некоторых местах можно было идти только поодиночке. Да и добраться до нее требовалось немало усилий: вначале предстояло одолеть хаотическое нагромождение камней, а потом перейти через ледник. Это была самая трудная часть пути. Здесь им пришлось, обвязавшись и следуя друг за другом, пересекать изобилующую трещинами, вздутую и покрытую талым снегом поверхность ледника, то зеленовато-мутную, а то голубовато-прозрачную. По преданью, прадед Гурдыевых пробрался этим проходом из Грузии в Веселоречье. Некоторые из Гурдыевых позже проходили по этому пути в легендарный Тифлис, который для них, как и для всех горцев, был средоточием чудес, окном в широкий мир, столицей, прекрасней которой они ничего не знали.

Коренастый, крепко сбитый Жамбот карабкался по камням и, оглядываясь, ободряюще улыбаясь, протягивал руку то Асаду, то Константину. Но те уверенно карабкались по ноздреватым, почерневшим снеговикам и по головокружительным, в пестрых цветах, склонам. Науруз и Жамбот, заботливо следя за тем, как одолевает Константин крутые подъемы и головокружительные спуски, одобрительно переглядывались — им почти не приходилось помогать ему. Крепкие ноги Константина и мягких горских сапожках, которые ему подарила Нафисат, ступали так уверенно, словно он всю жизнь поднимался в горы. Бодро и ласково смотрели на спутников его темные глаза.

И вот наконец первая и самая трудная часть перехода закончена. Они взошли на перевал и последний раз оглянулись назад. Внизу река Веселая со своими притоками лежала как отпечаток ветки на земле.

Константин с благодарностью взглянул последний раз на эти уже затуманенные расстоянием лесистые долины — он чувствовал, что уносит отсюда такой новый и драгоценный опыт, который еще пригодится ему в борьбе, ставшей делом его жизни.

Им еще предстояло перебираться через пропасти и карабкаться по крутым склонам. Но уже снизу поднимался, казалось, отяжелевший от благоуханий, ласковый южный ветер, и Грузия из синих долин глядела навстречу им радушно, ласково.

С июля месяца, со времени выезда своего из Краснорецка, Константину не попадала в руки ни одна газета. Те немногие селения, по которым вел их Жамбот, сообщались с миром только через посредство вьючных троп.

На одной из таких троп повстречались они с осетином в буро-коричневой войлочной шляпе. Погоняя ослика, нагруженного сеном, он что-то пел. Путники приветствовали его, а Жамбот даже поздоровался с ним по-осетински (он, оказалось, владел понемногу всеми языками Среднего Кавказа). Когда же встречный скрылся за поворотом, Жамбот посмеялся, покачивая головой.

— Смешная песня его! А послушаешь, слеза прошибает, — пояснил Жамбот своим спутникам. — А пел он вот о чем…

И Жамбот нараспев, по-веселореченски, повторил эту песню:

«Птичкам мы помолились, чтоб птички на ветку не садились, ветку мы упросили, чтоб под ними она не качалась и корнями не шевелила, чтобы наши поля в пропасть не свалила…»

Здесь поля и покосы были расположены так же, как и в Веселоречье, — их словно развесили по склонам гор. Константину перевели песню, и все время пути этот напев не оставлял его, жалостный и дурашливый. Конечно, только не падающие духом, мужественные люди могли сложить такую песню.

Петля помещика здесь была, пожалуй, затянута еще туже, чем в Веселоречье. То, против чего восставали веселореченцы, — власть помещика над высокогорными лугами здесь утверждена была от века. Каждую осень за выгон скота на пастбища крестьяне отдавали своим господам почти весь приплод. Потому с охотой и сочувствием слушали люди грозные вести о восстании, принесенные с той стороны хребта.

Ниже были селения покрупнее и побогаче, начались сады и виноградники. По настоянию Жамбота спутники осторожно обходили такие селения и только порою посылали Асада в лавку за папиросами. Асад, почистившись и подтянувшись, принимал вид примерного ученика Краснорецкого реального училища; у него кстати был с собой отпускной ученический билет. Асад каждый раз приносил папиросы и сообщал противоречивые новости о войне на Балканах.

Константин и товарищи его словно по гигантской лестнице спускались все ниже и ниже.

шептал Константин, восхищенный тем, с какой волшебной силой передан в этом стихотворении ритм нисхождения… Пенно-голубые петли Арагвы показывались то справа, то слева. Среди нагорий, продолговатых и плоских, покрытых желто-зрелой пшеницей, уже виден был Душет с красными и зелеными железными крышами и крестами церквей…

Только развалины старинной крепости неясно бормотали о средневековом прошлом, о царях и полководцах, — перед ними был обычный не то уездный, не то заштатный и довольно глухой городок… На их пути это был первый город, и здесь-то уж наверняка можно было раздобыть свежие газеты. Однако Душет внушал особенные опасения Жамботу. Да и Константину уездный облик городка напомнил о полицейском участке: чего доброго здесь даже могло притаиться какое-нибудь щупальце охранки, — ведь все-таки Душет стоял на Военно-Грузинской дороге.

— В Мцхете я знаю надежный духан, — сказал Жамбот. — Мцхета — добрая бабушка, Душет — злой отчим…

И они, послав Асада в город за папиросами и за газетами, расположились на опушке мелколистной рощицы.

День был тихий и душным, солнце затянуто дымкой, тени неясны. Науруз чинил обувь. Подперев рукой разлохматившуюся русую голову, Константин глядел на тихо-неподвижный, словно застывший городок, на каменистую полосу шоссе, часть которого лежала перед ними…

Да, уездный город и военная дорога с полосатыми казенными столбами… Не раз, может, предстоит пройти под стражей мимо таких ненавистных орленых столбов… Гордо сознавать, что вступил он на путь той борьбы, которую десятилетиями вели лучшие люди России. Но тут же воображение рисовало ему девушку с высоким и ясным лбом под крупными кудрями — она смотрит; улыбается, зовет, — и жалко, что могло бы быть счастье и что, вернее всего, ничего никогда не будет… Надо все-таки написать Люде Гедеминовой, ведь перед отъездом из Краснорецка даже и попрощаться с ней не пришлось.