Каменный фундамент

— Приехал, Алеша.

— То-то. А что же ты мне такой переполох вздумал прислать?

— Переполох? — не понял я.

— Не то нет! — воскликнул Алексей. — Сижу я на крыльце, берестяжки ножом стружу, поплавки на сетенку лажу; слышу, за воротами крик, орут ребятишки соседские: «Дядя Леша, молния, молния, дядя Леша, молния». Вылетел я на улицу, прямо без памяти, ну, думаю, добаловались пацаны, подожгли избенку. Гляжу: ничего. С сумкой стоит почтальонша, принесла эту твою выдумку.

— Ну ладно, не сердись, Алеша, не думал я, что так получится.

— Нет, голова-то у тебя правильно сработала, — постучал он мне пальцем по лбу. — Ушел бы я чуть свет, ушел бы на Мару харюзов удить. Да чего же мы стоим? Пошли. Катюша там, на жаре, дожидается. Для такого случая на заводе лошадь выпросил. Не из рысаков, да ничего…

Алексей подхватил мой чемодан, забросил себе на плечо и зашагал вперед, в обход пристанционного садика. На ходу он оглянулся, весело подмигнул мне и, передернув свободной рукой свою широкую опояску, сказал:

— Эх, хочешь, сегодня вечером рыбачить закатимся?

— Что ж, я не прочь, Алеша.

— Сеть новую посадил, во! Цапкая.

Из-за палисадника нам навстречу выбежала Катюша. Платок, повязанный колпачком, съехал ей на затылок, волосы рассыпались, и вся она была красная-красная от быстрого бега, а может быть, солнцем была накаленная.

— Он, чего я вижу! — Она ухватила меня за руку н потащила к палисаднику. Там стояла рыжая лошаденка, впряженная в широченную телегу на деревянном ходу.

Мы уселись, Катюша взялась править. Подергала вожжами, хворостиной хлестнула лошаденку, и мы понеслись. Телега грохотала колесами и подскакивала на камнях.

Алексей мне что-то кричал. Катюша его поправляла, я ничего не мог разобрать и по очереди хватался то за чемодан, то за фуражку. И то и другое пыталось сползти со своих мест.

Мне всегда правился запах Алексеева жилья, но в этот раз он был хорош по-особенному. Пахло свежей осочкой, набросанной под столом. На окнах, в глиняных кринках, стояли большие букеты желтых лилейников. Они пахли еще пряней, острее. И ко всему примешивался вкусный густой запах сибирских шанег, таких высоких, тугих, зажаристых.

— Так, так, — радостно потирал руки Алексей. — Вон оно что. Приехал. Ну, давай садись чаевничать.

— Куда ж ты за стол гостя садишь? — всплеснула руками Катюша. — Ты ж дай ему в зеркало взглянуть. Человеку помыться с дороги надо.

Катюша вылила мне на голову с полведра воды. Пока я смывал дорожную пыль и копоть, Алексей стоял сбоку и посмеивался:

— Гляжу я на тебя, так все в этих штанишках навыпуск ты и ходишь, бьешь подолом по щиколоткам. Тоже нашел красоту. Вот я тебя сегодня вечером сетить на реку поведу, посмотрю, как ты в этих брючках по кустам побежишь.

— Не привык я ходить в сапогах, Алеша. Жарко очень.

— Ну, жарко, жарко… Не в этом сила. — И, наклонившись, прошептал: — Меня нынче на лесозаводе премировали, и вот, понимаешь, таким же пиджачком со штанишками. Да! И материал дорогой. В ичиги жалко заправлять, а так носить не могу, ну просто невыносимо, будто в одних низиках хожу. Я, пожалуй, пиджачок оставлю, а штанишки, хочешь, возьми…

Катюша расхохоталась.

— А мне так костюм с ботинками очень правится. Только Лешку никак не уговорю. Прошлый выходной нарочно встала раньше его, все прибрала, замкнула в сундук, а новый костюм оставила. Сама влезла на сеновал и смотрю. Проснулся Лешка, побегал туда-сюда, а потом, как есть, через забор и к соседу. Занял… А усы я как ему сбрила?!

— Ну, ну, — смутился Алексей и потрогал гладко выбритую верхнюю губу, — ты ее очень-то не слушай, она всегда от себя половину прибавит. Вот ведь воду льет, а полотенце не приготовила. — И пошел, будто за полотенцем, а полотенце висело у Катюши на плече.

Потом мы пили чай. Катюша никак не могла усидеть за столом. Она то и дело вскакивала и бежала то на кухню, то в погреб. И всякий раз несла новое угощение: или свежую, в сизом налете, голубицу, или малину, облитую густыми сливками, или нежный, чуть желтоватый творог, или пирог с молодыми таймешатами — гольцами. Все это было необыкновенно вкусно, и я, не кривя душой, повторял:

— Катенька, вы меня закормите насмерть. Перестаньте подносить такие вкусные вещи.

Алексей сидел, улыбаясь. Ему было приятно, что у него жена такая расторопная хозяйка.

Между тем солнце понемногу сползало к горизонту. Окончив чаепитие, мы с Алексеем вышли во двор освежиться. Катюша осталась в избе прибирать посуду.

— Ну что же, — сказал Алексей, засунув руку в распахнутый ворот рубахи и похлопывая себя по груди, — пошли рыбу ловить. Не сидеть же нам в такую ночь дома.

— Конечно, — подтвердил я, — только ты мне, Алеша, дай на ноги надеть что-нибудь другое…

— А! Я тебе говорил?! — торжествуя воскликнул он. Увел меня в амбар и там помог переодеться. Лишних бродней у Алексея не оказалось. Он предложил мне ичиги.

— Тебе бродни ни к чему, — сказал он, — в воду на лезть, будешь ходить по берегу.

Я быстро натянул ичиги и, подражая Алексею, хлопнул по голенищам.

— Ну, значит, тронулись, — оглядел он меня. — Взял бы ты однорядку.

— Да нет, Алеша, в моей гимнастерке холодно не будет. Весь день такой зной стоял.

— Не в этом сила, — пожал плечами Алексей, — некрасиво выглядишь. Пошли!

Он перебросил через плечо сеть, под мышку сунул гагарку — сколоченную из обугленных драниц крестовину — и помахал Катюше рукой.

— Ленчишку поймайте, — крикнула она из дверей. — На пирог тесто поставлю.

Хорошая россыпь была совсем недалеко: каких-нибудь полтора километра от города. Мы присели на бережке, ожидая, когда сгустятся сумерки. Рыбалка с наплавной сетью возможна только ночью.

Над нами столбом толклись комары, звенели надоедливо. В реке плескалась рыба. Хариусы жадно хватали опустившихся на воду неосторожных букашек. Где-то позади нас, на горе, мычали коровы, — пастухи гнали ко дворам стадо.

— Расскажи что-нибудь, Алеша, — попросил я, — пока время есть.

— Ишь ты! Расскажи ему! Что же тебе рассказать? Разве как меня волки кружили на Шуму или как на солонцах зверя караулил?

— Что хочешь, то и рассказывай. Давай хоть про волков.

— Нет, — перебил меня Алексей, — это не к месту, лучше расскажу, как я с братаном рыбу лучил.

Он помолчал немного и вдруг ни с того ни с сего сказал:

— Вчера на заводе новую бревнотаску пустили. Здорово получается. Как зацепит сутунок, вот такой, и прет — только цепи дрожат. Понимаешь, силища какая. А рабочему только всего и делов что цепь на сутунок накинуть да ломиком на ролик его повернуть. Люблю такие штучки. Вот еще штабелер где бы достать! Рассказывал про него Василий Степанович — славная придумана машина.

Мне захотелось немного поддразнить Алексея:

— Да ты же работаешь не на штабелевке, Алеша, что тебя штабелер так интересует?

Алексей быстро повернулся ко мне и даже всплеснул руками:

— Не пойму я тебя, как ты рассуждаешь! Удивительно мне. Верно, не на штабелевке я работаю. Так, по-твоему, что же: мне до всего завода и дела нет? Воткнулся носом в свое, что возле тебя или что тебе задано, а кругом хоть трава не расти? Видишь, ежели бы так, то я и на завод поступать бы не стал, все бы еще по тайге с ружьишком шатался. Как ни говори, фамильная это у нас привычка, — может, десять поколений она закреплялась, — по тайге шататься. А я вот пошел на завод. Я не знаю, как у других, а у меня всегда так: без тебя, мол, Алеха, заводу… нет, не то что не прожить, не те слова… а короче — обязательно ты нужен заводу! Почему? Ну… кредо ты часть его обязательная. Вот как каждый палец у меня на руке. О штабелере начали… — Алексей пошевелил растопыренными пальцами. — Вот, допустим, указательный, портной на него наперсток надевает, чтобы не уколоться. И вот, допустим, не надел, проткнул иглой, и разболелся он. Палец один не будет у портного работать или вся рука? По-моему, вся рука. Не станет сразу в ней прежней ловкости. И выходит, не только указательному пальцу наперсток нужен был, а и всей руке. Так и штабелер. Всему заводу нужен, и это вовсе не важно, что я не на штабелевке работаю. Мне до всего дело есть…