Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

До базы было далеко, когда мы, отягощенные добычей, взяли обратный курс. Кирибеев был довольный, веселый. В кают–компании, куда мы спустились после того, как «Тайфун» повернул в сторону Авачинской бухты, он шутил и с аппетитом ел. Ни он, ни я не подозревали, какое несчастье ждет нас впереди.

39

Море словно с ума сошло: только что было тихо, вода едва рябилась, как студень, застывающий на ветру, и вдруг все кругом закипело.

«Тайфун» то поднимался вверх, то опускался. Резкий ветер так давил на уши, что ничего не было слышно. Мы понимали друг друга лишь по движению губ либо когда кричали друг другу прямо в уши. Пропали чайки, скрылись киты. Среди волн мелькали лишь косатки.

— Плавучий гарпун! — прокричал мне в ухо капитан Кирибеев, показывая трубкой на несущуюся косатку.

Она шла, ввинчиваясь в воду, и легко проскакивала через толстые, словно отлитые из стекла, водные скалы.

Но вот исчезли и косатки. Кругом только бушующее море и воющий ветер. Китобоец с трудом шел вперед: мешали ошвартованные у бортов кашалоты. Капитан Кирибеев упрямо вел корабль наперерез волне. «Тайфун» скрипел, стонал, но лез на крутые волны, затем скатывался в кипящие пучины.

Я никогда не думал, что вода может быть такой злой, а корабль с его мощной машиной и людьми — таким беспомощным и жалким.

Делать ничего было нельзя — все под ногами и руками ходило: палуба, стол, стулья, тетради, перо. Иногда потолок и палуба как бы менялись местами, и с полок сыпалось все, что плохо лежало.

Самым благоразумным в этот момент было лечь спать. Но сон не шел, а лежать просто так не хотелось. Я поднялся на мостик. Кирибеев в зюйдвестке и ледериновом плаще блестел, как синий кит.

— Ну и погодка! — сказал я.

— Какого черта вы бродите здесь, профессор?

— Не спится в такую погоду.

— Океан как человек: посердится, посердится и отойдет. Там, за мысом Шипунским, я надеюсь, будет тишь и благодать. Как держишь? — вдруг закричал он на матроса и бросился к штурвалу. Оттолкнув матроса, быстро стал перекладывать румпель.

«Тайфун», тяжело вздыхая, охая, скрипя, взобрался на крутую гору и, зарываясь в шипящей волне, свалился в разверзшийся омут. Он катился так стремительно, что казалось — падал в пропасть. Меня охватил страх, и я, как в детстве, когда впервые пришлось сесть на деревенские качели, закрыл глаза. Мне казалось, что падение в омут продолжалось бесконечно долго.

— Страшно? — вдруг раздалось над моим ухом.

— Страшно, — признался я.

Налетевший шквал унес мои слова, и «Тайфун» так тряхнуло, что я с трудом удержался на ногах. Тяжелая волна ударилась в левую скулу китобойца и, разбившись веером, опала на корабль, залив нас с головы до ног.

Стряхивая с себя воду и отплевываясь, Кирибеев сказал улыбаясь:

— Люблю свежую погоду… Спокойное море не по мне. Спокойное море что человек без характера: скучно с таким человеком…

Он не договорил. «Тайфун» перестал падать, встречной волной его захлестнуло; вода с шипением прошлась по всем закоулкам и надстройке и чуть–чуть не сбила с ног. Затем нас начало поднимать вверх. Долго и медленно мы ползли в гору. Усилившийся ветер разбивал в пыль загривки волн. Океан поседел, он как бы вспух, и вода стала похожа на снег. Водяная пыль мелкой поземкой неслась нам навстречу.

Сердце мое сжалось от почти мистического страха. Кирибеев замолчал. Он плотно сжал губы и не спускал острого взгляда с новой, надвигавшейся на «Тайфун», еще более страшной и разъяренной волны.

«Тайфун» стремительно скатился в кипящую бездну и на миг остановился, как бы раздумывая или ища выхода. Волны стремительно накинулись на него. Мелкие, злые, они, словно свора на травле, окружали нас со всех сторон. Они угрожающе шипели и со стоном лезли на судно.

Между тем огромный вал с седой и лохматой вершиной, возвышавшийся над нами, готов был уже подмять нас под себя.

— Последний! — прокричал Кирибеев. — Там, — указал он вперед, — будет тише.

Отбиваясь от своры мелких бушующих волн, «Тайфун», направляемый опытной рукой капитана, медленно полез вверх. Он поднимался почти отвесно, как муха по стене. Рулевой с восхищением следил за капитаном.

В эту минуту я понял, что Кирибееву все можно простить ради того большого человека, который жил в нем, как ядро в твердой и корявой скорлупе грецкого ореха.

Когда «Тайфун» дополз до вершины вала, тут и случилось несчастье…

Все произошло настолько быстро, что я, сколько потом ни пытался вспомнить, как это было, не мог. Я только помню, что капитан Кирибеев заметил, как начала отрываться одна из китовых туш. Оп передал штурвал рулевому, что–то крикнул мне и мгновенно исчез с мостика. Я видел, как он схватил цепь и принялся что–то делать. Потом нагнулся и стал шарить по палубе… В этот момент на китобоец налетела волна и накрыла капитана Кирибеева. Больше я ничего не видел.

Я бросился вниз, на помощь капитану. Там я застал Чубенко, Порядила и Жилина: они несли с кормы окровавленного, потерявшего сознание Кирибеева…

Как только капитан Кирибеев был уложен в постель, штурман Ворожейкин, заменивший его на мостике, обогнул мыс Шипунский. Здесь было тише; зеленые волны уже без прежнего азарта хлопотали вокруг «Тайфуна». Впереди виднелась спокойная вода. На горизонте возвышались скалы Трех братьев и мыса Станицкого — китобоец приближался к Авачинской губе. Капитал Кирибеев лежал с закрытыми глазами и порывисто дышал. Лицо его от сильной потери крови осунулось и поблекло, на щеках выкинулась щетина. Под подбородком толстый кусок бинта весь пропитался кровью. Кровь просачивалась и сквозь повязку на правой руке. Рука была сломана выше локтя, и очень неудачно: на месте перелома образовалась гематома.

Кирибеев жаловался и на боль в правом боку.

Чубенко, Порядин и Жилил оставили меня одного с капитаном, а сами ушли: Чубенко — на мостик, где он сменил матроса у руля; механик Порядин встал у реверсов в машине, а в кочегарку поставил дополнительно еще одного кочегара. Жилину было поручено поставить кашалотов на флаг. Все это делалось для того, чтобы «Тайфун» имел возможность двигаться самым быстрым ходом.

После ухода Порядина, Чубенко и Жилина Кирибеев открыл глаза.

— Где я? Почему в постели? — тихо спросил он и попытался встать, но острая боль уложила его обратно.

Он застонал. На лбу выступили капельки пота. Он что–то сказал, но я не расслышал.

— Я просил трубку, профессор, — тихо, с трудом выговаривая слова, сказал он.

Я не знал, можно ли дать ему трубку, но тем не менее стал искать ее. Трубки нигде не было. Я сказал ему об этом. Он на секунду открыл глаза и медленно проговорил:

— Не надо… Не ищите… Она в море… Из–за трубки и пострадал. Если бы не нагнулся искать ее, ничего бы и не было. Я как–то говорил вам, что из–за трубки погибну, как Тарас Бульба… Вот и накаркал.

Через час «Тайфун» подошел к китобазе, и в каюту вошли капитан–директор Плужник, Каринцев, доктор с «Аяна» и медицинская сестра.

Капитал Кирибеев обвел вошедших мутным, воспаленным взглядом и, остановив его на Плужнике, закрыл глаза.

Доктор попросил всех выйти.

Пока он делал свое дело, мы сидели в кают–компании. Каринцев курил папиросу за папиросой, а Плужник, опершись на руки, тихо сопел, Я рассказал им о том, что произошло у капитана Кирибеева с Ларисой, чтобы решить — стоит ли ее вызывать? Рассказал, как он нервничал, не получая от нее писем, как искал самую тяжелую работу, не жалея себя, рисковал. Я считал, что Ларису нужно вызвать, Каринцев — тоже, а Плужник был против. Он говорил, что появление Ларисы только ухудшит состояние капитана. По его словам, выходило, что еще в тридцать четвертом году у него сложилось впечатление, что Лариса погубит Кирибеева.

Он говорил об этом долго и подробно, повторяя, в сущности, то, что я уже знал из рассказа самого Кирибеева.

Доктор долго не шел. Плужник вызвал вахтенного и попросил, чтобы кок подал кофе. Когда подали кофе, Плужник вздохнул и сказал: