Том 1. Камни под водой

1958

По сибирской дороге

Почему он все-таки согласился ехать? А кто его знает почему! Он двадцать раз сказал Хрумилину, что не поедет. И при этом двадцать раз хватил кулаком по хлипкому столу в прорабке. От этих ударов стол качался и будто приседал на сосновых ногах, потому что кулак у Боярикова — дай бог каждому.

В начале разговора со старшим прорабом Бояриков совершенно твердо знал про себя, что никуда больше не стронется. Хватит! Не может человек за сутки проехать по таким дорогам чуть ли не полтысячи километров и не спать две ночи подряд. Нужно? Нужны изоляторы на шестом участке? Мало ли… По всей стройке что-нибудь нужно. При чем здесь он, Бояриков?

— Это надо. Тебе это по силам. Ты должен сделать. Я в тебя верю, — сказал ему Хрумилин.

Начальник — хитрый человек, знает, как разговаривать с настоящими шоферами. Но и Бояриков не лыком шит.

— Я благодарю начальство за доверие, — ответил Бояриков, — но человек должен спать каждый день. Особенно, если у этого человека фашисты прострелили лопатку, а другая пуля и до сих пор сидит у него в заднице. Это надо учитывать. Пружины в шоферском сиденье из стали сделаны. И если пружина давит тебе на пулю, а ты ведешь целые сутки семитонный МАЗ по таежной дороге…

На дороге показались слабые в сумерках огни многочисленных фар. Грохоча моторами, навстречу шла колонна бульдозеров. Бояриков перекинул ногу с газа на тормоз. Эти трактористы несолидный народ, и надо держать ухо востро, когда расходишься с ними на крутом повороте.

Сумерки зимнего вечера уже скрадывали очертания далеких, заросших тайгой холмов. Там — за холмами, у горизонта — начинался шестой участок.

Исполосованная узором шин и траков, взлетала на увалы и опадала в лощины дорога.

Ровно урчал дизель МАЗа. Тепло от него приятно окутывало ноги, пробиралось под застежки меховых унт. Зато в разбитое стекло дверцы задувал ледяной жесткий ветер. Ветер поднимал с наста снежную пыль, и она секла левую щеку. Конечно, стекло нужно бы давно вставить, но Бояриков все равно ездил, всегда опустив его и высунув локоть за дверцу кабины. Так ему казалось удобнее. Мороз, правда. Но к морозу не привыкать.

Вчера в пять утра Бояриков начал свой рабочий день. Начал с того, что отпаивал и опохмелял мотор горячей водой. Потом лазал под брюхом МАЗа и ругал все начальство, какое есть, отборными словами. Он сам регулировал тормозные оттяжки. Сам, и на тридцатиградусном морозе. А положено это делать механику и в теплом гараже. Сейчас на строительстве электропередачи Иркутск — Братск работает тысячи полторы машин, и нет ни одного приличного заводика для профилактики. Что это, порядок? Нет, не порядок…

Потом он выехал в первый рейс на Тулун за проводом и тросом. Через месяц начнется весна, и тогда по этим дорогам не пройдет ни одна машина. Везде все нужно срочно. Срочно, срочно, срочно… «Строительство Братской ГЭС останется еще на год без тока, если вы, шоферы, не успеете до весны завезти на пикеты трос, провод, опоры и изоляторы!» От таких плакатиков в глазах рябит. Конечно, это все правильно и успеть нужно, но если у человека пуля сидит в… За полтора дня он сделал пятьсот километров и сегодня ночью должен был спать. Никто, ни один человек в мире не мог бы заставить его еще ехать на этот шестой участок. И Хрумилин в том числе. Тоже начальник! Землю под палатками отжечь как следует не умеет. Люди из-за него должны по ледяному полу ходить. Небось, когда в пойме Курзанки на сто втором пикете в котлован хлынула вода, а мороз был январский — за сорок, то этот щенок Хрумилин прыгал вокруг котлована, как пьяная баба на деревенской свадьбе. Так ничего и не придумал, пока сами работяги откачку не наладили. «Я тебе верю, Бояриков, сделаешь!» Вот ведь как научился слова говорить, хоть и молодой… Хитрый инженеришка…

Темнело все быстрее и быстрее. Тайга — столетние лиственницы, сосны — наваливалась на ухабистую дорогу, тянула над ней слабо опушенные снегом ветви. Проскакивали по бортам уродливые завалы бурелома. Встречных машин больше не показывалось.

Бояриков зажег фары, вспомнил, что давно не курил, и полез в карман. Потом он засунул всю пачку — в ней было еще штук десять папирос — под притолок кабины и одной рукой привычно чиркнул спичкой.

Плохо, что так мало папирос. До утра никак не хватит. Надо экономить. Вот ведь, даже в лавчонку перед отъездом не успел заскочить. И пожевал только чуть-чуть в столовке. Скорей, скорей!.. Дурак, что поехал. А еще эти изоляторы… Он же сколько раз говорил Хрумилину, что если дадут тросов, то их можно по шесть тонн возить. А не по три с половиной, как он сейчас тащит. И вместо двух рейсов один можно делать, и машину бы меньше качало на ухабах, и ехать с полным грузом быстрее. Так нет, у них, вишь ты, веревок на это не отпускают. Хорош начальник — веревку достать не может… Но почему он-то согласился ехать? А черт его знает почему… Портянки надо бы перемотать. Совсем сбилась портянка в правой унте. За следующим спуском остановиться придется.

— Ну, давай, давай, — сказал Бояриков своему МАЗу, — давай работай, старик. Крути лапами, животное. — Бояриков сказал это вслух и похлопал ладонью рядом с собою по сиденью. В длинных рейсах на Колымской трассе он привык так разговаривать с машинами.

Тайга вдруг расступилась, и на огромной поляне забелели в густых фиолетовых сумерках легкие стволы спящих берез. Березы стремительно пронеслись назад, и начался спуск в распадок. До середины спуска Бояриков притормаживал, слушал, не трепыхаются ли в кузове изоляторы, потом отпустил тормоз и газанул, чтобы набрать скорость и выскочить на противоположную сторону распадка. Там он остановил машину, чтобы перемотать портянки.

— Портяночки вы мои, портяночки, — приговаривал Бояриков, разглаживая сморщившиеся, взопревшие тряпки. Он уважал их. Они честно служили ему уже давно — из сукна солдатской шинели, плотные, теплые. Привычка делать портянки из шинельного сукна осталась у него с фронта. Самый хороший материал.

То ли возня с портянками, то ли боль в спине, в том месте, через которое когда-то прошла пуля, но что-то вызвало у него воспоминание о военных годах, о башнере с их «тридцатьчетверки».

Бояриков тронул машину, но воспоминания все не уходили.

…Очень хороший хлопец был тот башнер. Сипухин у него была фамилия. Веселый парень и молоко очень любил пить. Где только ни остановятся их танки, башнер немедленно за молоком бежит. А пока молоко достает, попутно успеет и девочку какую-нибудь приворожить. Большой спец он был по этой части. И занятные истории знал. Все больше про Север, про Заполярье. О Северном полюсе мечтал.

Перед тем боем они в дубовой роще передых делали. Интересное дерево дуб. Если с ним рядом плодовые деревья посадить, то цвести они будут пышно, а плодов не дадут — это уж закон… Стояли они тогда в дубовой роще, сплошь побитой снарядами. Верхушки деревьев были расщеплены, но кое-где еще держались. Медленно вяли на них листья. Танки стояли укрытые ветвями. Ветви с дубов были срезаны снарядными осколками.

Ночь личному составу дали отдохнуть. Не то, что ему сегодня… Бояриков от раздражения засопел носом и чертыхнулся. Спать хочется. И дорога чем дальше, тем хуже и хуже будет…

Да, а башнер в ту ночь, конечно, пропадал где-то в ближнем селе — у хохлушек молоко пил. Утром пришел, когда все давно уже вкалывать начали — приводить в порядок машины, готовить их к бою. Пришел, влез на башню.

— Вот пылюка, — сказал тогда башнер, проведя рукой по пыльной броне. — Вот пылюка! И чего ты, Бояриков, такой-сякой, не можешь за машиной смотреть как следует? Стыдно мне за тебя, водителя. Ни номера, ни звезд на танке не видать. — И зубы скалит. Хорошие у него зубы были, белые-белые.

Конечно, Бояриков такое стерпеть не мог и ответил как следует.

— Ну, ладно. Я сам броню протру, — согласился башнер.

Да. И протер. Потихоньку стянул с куста только-только стиранные, еще мокрые портянки Боярикова и протер ими броню на бортах и башне.