За синей птицей

— Работа нелегкая — предупреждаю. Сажать будем совсем молодые деревья и кустарник. Придется самим выкапывать, самим подготовлять ямы для посадки, да кроме того, просто не знаю, как быть с подвозкой. Конбаза у нас знаете какая — одно только название. Лошади истощены, корма кончаются.

Черных сказал:

— Сено можно привезти. Я видел, где есть стога. За третьей лесосекой, — и поспешно добавил: — Это — лагерное сено, не частников. Мне лесник сказал: «Заберите, говорит, ребята, а то все равно к весне сгниет».

Белоненко отметил в тетради: «Выяснить, кому принадлежит сено. Договориться».

Затем Миша Черных предложил взять шефство над конбазой.

— Нас шестеро, — сказал он, — будем по очереди дежурить. Там, у этого деда, никакого порядка нет. Он, однако, больше дремлет, чем за конями смотрит.

Предложение было принято, после чего Белоненко отпустил всех, оставив одного Колю Иващенко.

— Значит, Волков хорошо работает? — спросил он. — А как с товарищами? Ладит?

— Ничего, — подумав, сказал звеньевой. — Только курит. И обратно ему сегодня какой-то дядька табак дал.

— Какой дядька? — заинтересовался капитан.

— Не знаю, чей он. Только думаю, что из заключенных — по бушлату видать. Он проходил мимо и остановился, спросил, откуда мы такие. Потом спросил, как дела в колонии. А потом Витька отошел с ним в сторонку. О чем-то поговорили, и тот дядька ушел. А Витька похвастался, что разжился табачком.

О том, что Волков опять курил, капитану доложил и воспитатель Горин.

— Он мне сказал, что получил табак от прохожего, — добавил Андрей Михайлович.

А вечером того же дня Белоненко стало известно, что прохожий передал Волкову не только табачок. Случайно это получилось или нет, но неизвестный прохожий передал Виктору Волкову письмо или копию с письма Ленчика Румына. Это было своеобразное воззвание главаря воров ко всем «ворам и жуликам лагеря». Оно явилось ответом на письмо Николы Зелинского. На всех лагподразделениях лагеря письмо Николы Зелинского было уже прочитано заключенным во время поверок. Но в ДТК оно еще не было получено. Сразу, наверное, не додумались, что надо направить его в детскую колонию, а потом началась метель, буран занес железнодорожные пути, теплушка не ходила. А на второй день непогоды где-то были порваны телефонные провода. Так и получилось, что записка Румына опередила письмо Николы Зелинского.

Капитан Белоненко о письме с фронта слышал. Об этом рассказал ему завснабжением Белянкин, успевший проскочить в колонию до того, как метель разыгралась в полную силу. Узнал он в Управлении о письме очень немногое: Зелинский пишет полковнику Богданову о том, что отказывается от своего темного прошлого и просит, чтобы письмо его было прочитано всем его бывшим дружкам.

О записке, полученной Волковым, Белоненко узнал от повара Антона Ивановича, который пришел к начальнику уже после отбоя, когда в колонии все спали.

Поговорив сначала о делах столовой, о необходимости выписать со склада двадцать штук новых мисок, о том, что надо прислать печника проверить дымоходы, Антон Иванович перешел, как он заметил, «к самому главному». А самым главным для Антона Ивановича был колонист Петя Грибов.

— Вы, гражданин начальник, мальчонку мне сами доверили и обещали в будущем похлопотать об усыновлении, — напомнил он Белоненко. — Срок у меня оканчивается в сентябре, а у Пети в августе. Договорились мы с вами, гражданин начальник, что мальчонка подождет меня и жить будет этот месяц у гражданина коменданта. Так что все оговорено у нас заранее. И за этого парнишку я должен буду перед богом и людьми и лично вами, гражданин начальник, всю свою жизнь отвечать…

Белоненко не прерывал Антона Ивановича, зная его страсть к предисловиям. Но вот повар перешел к самой сути, и Белоненко насторожился.

Оказывается, что Виктор Волков с первого же дня «стал навязываться Пете в дружки» и даже перетащил свою постель на койку рядом с койкой Пети. Антон Иванович узнал об этом и приказал старосте Мише Черных «следить в оба» и водворить Волкова на другое место.

— Но сами понимаете, гражданин начальник, — продолжал Антон Иванович, — где уж тут уследить, хотя бы тому же Мише. А уж про меня и говорить нечего, кручусь у плиты от зари до зари. Только все же выведываю у Петюнки, как и где он свободное время проводит. Замечаю, что парнишка мой что-то смутный стал. Я к нему с подходом и установил, что стервец тот все к нему вяжется и вяжется. А какая, скажите на милость, может быть дружба у такого жердяя с пацанчиком? Что он ему, младшего братишку напоминает, что ли? Или, скажем, жалость его разобрала, помочь в чем моему хлопчику хочет?

Белоненко согласился, что дружба эта не может быть вызвана никакими благородными порывами со стороны Волкова, а Антон Иванович продолжал:

— А вот только что узнал я такое, что прямо к вам. Чтобы вы, как начальник, приняли свои меры. Про Румына такого слышали? Так вот, получил этот Волков от того Румына записочку, и читал он эту записочку моему пацану. Дело было так. Сегодня Волков по наряду дежурил в столовой, а я зашел в свою каморку. Перегородочка там — сами знаете — только для видимости, ширмочка, а не перегородочка. И слышу, как верзила этот шепчет кому-то про Румына да про записку. «Ты, говорит, пацанам ее прочитай. Мне веры здесь нет, а тебя ребята любят». Я к стенке приник и узнаю подробности. Будто пришло с фронта письмо от бывшего нашего заключенного Зелинского. Что он в нем пишет, не знаю, а только, видно, от того письма у Румына и сон отшибло.

— А с кем Волков разговаривал? — спросил капитан.

— Так с Петькой же! И записочку эту ему оставил. Хотел я тут же выйти и жару нагнать, да потом рассудил, что без вас в это дело мне соваться нет такого права. Теперь, я так думаю, самое время эту записку у Петьки из кармана забрать. Заснули там все, а записка или в брючонках, или в телогрейке.

Антон Иванович замолчал, ожидая, что скажет начальник. Белоненко задумался. Изъять записку из кармана Пети Грибова — это дело несложное. Но может быть, что записка не в кармане, а спрятана под подушку. Кроме того, если ее взять, то, пожалуй, Пете Грибову достанется от Волкова за потерю этого документика. И наконец, записка эта поможет выявить тех, в которых Волков думает найти своих единомышленников.

— Хорошо, Антон Иванович, — сказал наконец капитан. — Все это я приму к сведению. А вас попрошу ни одним словом не напоминать Пете Грибову о записке. Сделайте вид, что вам ничего не известно.

— Понятно, — кивнул головой повар. — Только, гражданин начальник, учтите такое положение, что в воровском мире сейчас броженье пошло. Знакомы мне такие истории. Если кто из крупных воров, по-блатному говоря, «ссучится», извиняюсь за выражение, то остальные на дыбки становятся, чтобы, значит, воровской авторитет поддержать. Принимают свои меры… Такое и здесь у нас началось: одни за старое хватаются, а другие в затылках чешут: чем я хуже того Николы Зелинского, что на фронте сражается, кровь свою за родину проливает?

Уже прощаясь с капитаном, Антон Иванович добавил, что если еще раз заметит Волкова рядом с Петькой, то «свернет этому бандиту голову». Белоненко попросил его не торопиться. На том и порешили.

После ухода Антона Ивановича Белоненко еще раз прочитал все, что было записано в «летопись ДТК „Подсолнечной“» о Викторе Волкове. Теперь ему стало многое понятно — и «дружба» с Грибовым, и частые беседы с Анкой Воропаевой. Белоненко хорошо знал, что если «выступил» Румын, то не замедлит сказать свое слово и его ближайшая приятельница Любка Беленькая. Не сомневался капитан и в том, что письмо с фронта произведет соответствующее впечатление на уголовников, содержащихся в лагере. Начнется неизбежный «раскол». Прав Антон Иванович: одни начнут колебаться, а другие — принимать контрмеры. И, конечно, не оставят без внимания и колонию, стараясь и сюда занести заразу: разложить ряды воспитанников, спровоцировать их на какие-нибудь выходки, направленные против администрации и режима, а может быть, склонить и на прямой бунт. Ленчик Румын и Любка Беленькая могут здесь рассчитывать только на вновь прибывших. А таких было двое — Волков и Воропаева.