Совершенно секретное дело о ките (Повести и рассказы)

— В этом вот одном камне две моих зарплаты, если из него что-нибудь сделать, — упрямо гнул свое Варфоломей.

— Может, даже три, — простодушно согласилась она.

— А они, эти камни, так просто лежат.

— Не просто. Он их сам нашел. Этим они и дороги. Не надо из камня ничего делать — он, и так красив. Вот видите, — она перевернула образец, — вроде бы булыжник. И вот срез, — она опять перевернула. — Агат. Полосчатый. Срезать — значит вскрыть его, обнажить душу. Вон она какая душа красивая! А вы говорите — кольца да сережки! Разве можно эту душу, разменивать на мелочи. Она же потеряет свою индивидуальность. Будете в ювелирном магазине, — продолжала она, — обратите внимание, все ювелирные камни похожи друг на друга. Самый некрасивый из них — алмаз, бриллианты. Стекляшки, блестят только, вот и все. Одно отличие — цена. А красивого ничего, только оправа. Правда?

И тут Варфоломей обратил внимание, что никаких украшений на Ноэ не было — ни колец, ни брошек, ни цепочек. Он всмотрелся в ее лицо — косметики там не было.

«Откуда она про магазин-то знает?» — подумал он и спросил:

— А у вас на севере бывают украшения?

— Конечно! Цветные веревочки, кусочки шкуры. Кожу хорошо по цвету комбинировать, лоскутки собирать в орнамент. Имаклик это умеет, мама моя, она и меня научила. Особенно бисер хорошо — хотите, я вам торбаса вышью бисером?

— Конечно! — вырвалось у Вари. — Спасибо, что вы!

— Посмотрите в тундре, какие наши пастухи красивые в меховой одежде! Как они сильны и ловки — это ведь тоже от одежды, она помогает. А пригласите пастуха в город, переоденьте его, дайте белую рубашку и галстук — он потеряет себя, будет как все. И не отличишь. Так и с камнем — что лучше? Смотрите: сделать из агата тысячу одинаковых кулонов или пусть он будет один, как есть сейчас, неповторимый? То-то же. Так и человек. Правда?

— Да… — медленно протянул Варфоломей. — Пожалуй, что-то в этом есть, тиражировать можно только кино или книгу.

Про себя он подумал, что возникает странная ситуация — эта аборигенка вроде бы учит его, его, цивилизованного человека, родившегося в Риге, изъездившего всю страну… А она-то небось дальше Острова никуда и не выезжала.

— А вы где работаете? — спросил он.

— Воспитателем в интернате. У меня славные детишки. Училась я в Ленинграде.

«Ого! — подумал он, — Вон все откуда!»

— …университет, — продолжала она, — филологический. Английский преподаю, да тут школа всего четырехклассная, еще есть нулевой, подготовительный к первому, — для чукчей и эскимосов. Большая школа за проливом. Там наши взрослые дети, старшеклассники. А я не могу там, мне надо жить с родителями, они просили. Им без меня трудно. Правда?

— Учиться было трудно? — спросил Варфоломей.

— Легко. Я английский выбрала, потому что уже знала его. Отец хорошо говорит на этом языке — потолкуйте с Нануком.

— И местные языки знаете?

— Конечно… чукотский, эскимосский, племени ситыгьюк, русский, конечно, — она засмеялась, — английский, самой собой, это же моя профессия…

«Да-с… — совсем поник Варя. — А я в английском ни бум-бум. Да-с… хорошенький Остров… хинди-руси бхай, бхай…»

— Ой, как они шумят, — поморщилась Ноэ, кивнув на компанию за столом. — Заходите как-нибудь в гости, одни. У нас хорошо.

— Спасибо…

И вот сейчас, лежа на шкурах в вездеходе, Варфоломей вспоминает, как провожал ее, как они задержались в темном коридоре и он поцеловал ее, а она прикоснулась носом к его носу, потерлась, вдохнула воздух, чтобы уловить запах. Он не знал еще, что это означает поцелуй. И сейчас он думал о ней и не мог разобраться в себе, понять, чем она захватила его сердце.

«Надо бы загадать», — подумал он в тот вечер, когда вернулся домой после проводов Ноэ, и взял наугад книжку и наугад раскрыл ее. Это был Фаррер, «Окоченевшая любовница», страница шестая.

«Несмотря на явные подмигивания многих мулаток, наше дело не продвинулось вперед ни на йоту», — прочитал Варфоломей.

— Мура, — сказал Ояр. — Читать нечего. Не теряй времени.

Варфоломей отложил книгу.

«Ноэ хотела с нами, зря не взяли», — думал он.

Вездеход остановился. Водитель и пассажиры выпрыгнули из машины размяться.

Чернов показал на юг, на небо. Там чернела точка.

— Самолет. К нам. Больше ему некуда.

«Аннушка» шла к Острову.

Потом Чернов достал карту, показал что-то Машкину, тот кивнул. Дорога Антоше известна была и без карты, но Чернов показал точку:

— Нанук тут видел две берлоги, новые. А отлавливали мы здесь, — он показал другое место, на востоке. — Тут ничего нет, медведицы уже ушли. Надо сюда.

— Хорошо, — сказал Машкин. — Можно и сюда.

…Солнце слепило, искрилось в каждой снежинке и во льдах торосов. Морозно и ветренно. Варфоломей полностью задиафрагмировал обе камеры — так много было света.

Через час вездеход остановился у подножия небольшой сопки с пологим спуском. Обычно медведицы устраиваются на крутых склонах, но Чернов показал в сторону: метрах в пятидесяти на ровной снежной поверхности темнел выброс. Медведица взломала потолок. Возможно, выходила. Возможно, сейчас лежит там, в берлоге.

На разведку пошли Машкин с карабином, Винтер — он прихватил щуп, лопату и закидушку, к палке на длинной веревке был привязан ком из тряпок и шкурья. Варфоломей шел последним с фотокамерами. Чернов, как всегда, первым — с ружьем «кеп-чур».

Машкин слепил снежок и бросил в отверстие. Дыра была примерно метр в диаметре.

Винтер забросил закидушку. Подергал ее. В это время он напоминал рыболова. В ответ ни звука.

Чернов подошел ближе. Винтер тоже. Потыкал щупом:

— Она пустая, — сказал Чернов и заглянул внутрь. — Так и есть.

Винтер аккуратно вскрыл берлогу. Чернов — зарисовал расположение камеры, сделал обмеры, Варфоломей сфотографировал ее.

Машкин пошел к вездеходу.

— Ну вот, — сказал Чернов, — поехали дальше.

Вездеход медленно тронулся по склону. Наст был очень тверд, ветер тут так сцементировал снег, что машина почти не оставляла следа.

Чернов открыл дверцу, высунулся и на ходу осматривал местность в бинокль. Вездеход шел медленно.

— Так, так… — непонятно приговаривал он, — так, так… А ну-ка останови! — закричал он вдруг Машкину.

Чернов влез на капот. Он лихорадочно наводил бинокль на резкость, смотрел и вздыхал. Затем быстро юркнул в кабину.

— Вон! По распадку! — он показал Машкину. — Уходит! Медведица с двумя! Гони, отрезай путь к морю! Она во льды уходит!

Вездеход взревел и понесся наперерез к распадку.

План у Чернова был простой — настигнуть медведицу, она повернет в горы, на сопку, и тут он ее обязательно догонит выстрелом.

Экипаж вездехода был взбудоражен. Чернов уже достал «кеп-чур». Винтер расчехлил карабин, — Варфоломей все пытался протиснуться и посмотреть, что же там, впереди, и в сотый раз проверял фотоаппараты — так ли поставлена выдержка, хотя давно поставил ее точно. И даже Христофор проснулся.

Медведица уходила не спеша. Она, казалось, совсем не боялась вездехода. Только останавливалась чаще обычного и подзывала к себе малышей.

Когда до нее осталось метров пятьдесят, машина остановилась и на снег спрыгнули Винтер и Чернов. Они торопливо направились к зверям, те уходили, медведица постоянно оглядывалась.

Винтер и Чернов побежали, вездеход шел за ними. Как и полагал Чернов, медведица свернула к сопке, а тут уж людям ее не догнать.

Винтер и Чернов взобрались на вездеход, и на полной скорости машина пошла прямо на зверей.

Медведица развернулась, зашипела, казалось, готова была броситься на железное чудовище. К ней подбежали, ища защиты, медвежата.

— Стой! — закричал Чернов.

Он боялся, как бы зверь не прыгнул на капот или не попал под гусеницы.

Медведи быстро уходили по склону.

— Пошел! — скомандовал Чернов.

Вездеход догнал зверей, и тогда медведица повернулась и пошла на машину.

— Закрывай дверцы! — закричал Чернов. Машкин остановил машину.