Каменный пояс, 1987

— Как дела на работе? — поинтересовался Иван Иванович, усаживаясь за стол.

— В норме, — глухо ответил Лоскутников, опускаясь на стул.

— Как дома?

— Нормально.

— Тогда я готов слушать. Что стряслось?

— Садите меня, — упавшим голосом произнес Сергей.

— Не понимаю. — Переплетчиков задержал удивленный взгляд на хмуром лице Лоскутникова. — Почему же сажать? За что?

— Я… я… Черноскулова захлестнул.

— Что?

— Убил Черноскулова.

— Это правда? — Иван Иванович почему-то не совсем поверил услышанному.

— Правда.

— Если убил — плохо, хуже некуда. А что пришел сам — поступил правильно. Что ж, рассказывай, когда, где, почему и как все произошло?

Лоскутников говорил медленно и трудно. Когда смолк, Иван Иванович спросил:

— Может, Черноскулов отлежался, выжил?

— Не должен. При мне не шевельнулся.

Переплетчиков позвонил дежурному по УВД. На вопрос, не поступало ли заявление об убийстве в городе, услышал:

— В квартире гражданки Киреевой, проживающей по улице Заводской, дом сто двадцать один, обнаружен труп Черноскулова Григория Власовича. На место выехала оперативная группа. Других смертельных случаев нет.

— Там убийство, — пояснил Переплетчиков.

— Убийство? Точно?

— Да. Подозреваемый сидит у меня.

— Кто он?

— Потом.

— Принято к сведению.

— Надо передать по рации, чтобы графин на столе хорошо осмотрели, должны быть следы…

Опуская трубку на рычаги, Иван Иванович с досадой выкрикнул:

— Ну что же ты наделал?!

— Я… я… — Лоскутников часто замигал, не зная, куда девать непослушные руки.

— Что же ты наделал? — еле слышно повторил Переплетчиков. — Мы же с тобой договаривались… Ты обещал никогда не срываться.

— Я… я… не хотел убивать. Честно, Иван Иванович.

— Я-то могу поверить. Докажи суду, ему нужны доказательства! Как докажешь? Как? Что же ты наделал? Эх, Сергей, Сергей! — Переплетчиков помолчал, положил на край стола несколько листов чистой бумаги. — Пододвигай стул, пиши заявление о добровольной явке с повинной. Начни со встречи с Черноскуловым в ресторане. Излагай подробно.

Лоскутников пересел к столу, склонился над листом. Пальцы дрожали. Неровные буквы неуклюже цеплялись одна за другую, образуя такие же неровные и неуклюжие слова. Сперва писал медленно и тяжело, потом быстрее, с какой-то непонятной самому злостью. В конце разборчивее вывел:

Написанное Переплетчиков читал неторопливо, изредка покашливая. Сергей сидел, склонив голову, думая опять о матери, о Нине и о том, задержат ли его сейчас же, без промедления или оставят пока на свободе.

— Сойдет, — коротко заключил Переплетчиков, зажимая гибкой скрепкой листы в верхнем углу.

— Сколько могут дать, Иван Иванович?

— Предположить трудно, угадать невозможно. Такой вопрос решает суд.

— Да, да. Я интересуюсь потому… Как вам сказать… У меня есть девушка. Очень добрая, душевная. Боюсь потерять ее.

— Любишь?

— Люблю.

— А она?

— Думаю, тоже. Сейчас сам не знаю, как она отнесется ко мне, будет ли ждать.

— О первой судимости знает?

— Знает, я рассказал все.

— Сколько ей?

— Двадцать один.

— Ситуация, Сергей, сложнейшая. Я уже говорил, что никто не может знать, какой срок определит тебе суд. И все-таки давай поразмышляем. К примеру, дадут шесть лет. Освободят, в лучшем случае, через четыре, если станешь вести себя образцово. Столько ждать не каждая осмелится, не каждая рискнет. Во-первых, ей стукнет двадцать пять — это возраст… Во-вторых, на нее могут подействовать разговоры знакомых и подруг о тебе, о твоей неисправимости и ненадежности…

— Как же быть? Меня уже не отпустят?

— Наверное, нет. Начальство, пожалуй, не согласится. Слишком серьезное преступление.

— А свидание можете разрешить?

— С ней?

— Да.

— Попробую помочь, попрошу следователя.

— Спасибо. Вдруг Нина решится ждать?

— Возможно.

— А можно до суда зарегистрироваться, если она согласится?

— Закон не запрещает. Я противиться не стану. Даже готов ходатайствовать перед следователем и начальством.

— Большое спасибо, Иван Иванович.

Переплетчиков вяло принял слова благодарности. От негодования на Сергея и от жалости к нему настроение оставалось гнетущее, словно невидимый обруч сжимал сердце.

Общежитие трикотажной фабрики давно спало, лишь Нина Кругликова билась на пружинной койке. Ее беспокоили события минувшего дня. Началось на работе. В конце смены к ней подошла мастер Анна Владимировна, протянула клочок бумаги.

— Читай. — Она взглядом выстрелила в бумажку. — Там адрес областной милиции. Звонил какой-то Переплетчиков, просил прийти в восемнадцать двадцать.

— В милицию? Сегодня? — Круглые глаза Нины стали еще круглее и неподвижнее. — Ничего не понимаю, Анна Владимировна. На мне вины нет, я ни в чем не провинилась.

— Да ты не бойся и не волнуйся, Нинуха, — принялась успокаивать Анна Владимировна. — Они вызывают не только виноватых, но и правых. Так что не нагоняй на себя страху.

— Схожу, куда деваться. Только об этом пока никому не говорите. Как я стану людям в глаза глядеть? Что обо мне подумают?

— Ладно. И держись там бойчее, — наставляла Анна Владимировна. Нина согласно кивала, прикрыв длинными ресницами серые глаза.

…«Бойчее» не получилось. Оказавшись перед зданием, вид которого внушал робость, Нина сжалась, остановилась, ощущая сильные толчки в сердце, частое постукивание в висках. У входа она в нерешительности простояла минут пять, пряча глаза от тех, кто чинно выходил или торопливо выскакивал из здания и тут же исчезал в толпе пешеходов. Наконец решилась зайти, несмело пересекла подъезд, получила пропуск, спросила, как отыскать нужный ей кабинет. И когда нашла, задержалась у двери, помедлила, успокаивая себя, и уж потом, все еще волнуясь, тихо постучала. Ее встретил молодой мужчина с приветливыми глазами, первым поздоровался, предложил стул:

— Садитесь, пожалуйста.

Она села, а он живо добавил:

— Я Переплетчиков, Иван Иванович.

Нина предполагала, что увидит человека в годах, сурового и обязательно в милицейской форме, а перед ней оказался молодой мужчина в штатском бежевом костюме, в светлой сорочке с расслабленным галстуком; и она не заметила, как легко освободилась от скованности и втянулась в полушутливый разговор на какую-то пустяковую тему. Однако легкий разговор длился недолго, оказался чем-то вроде разминки. И как только Переплетчиков заговорил о Сергее Лоскутникове, Нина, краснея, почувствовала растерянность.

— Понимаете, Нина, — уже серьезно сказал Переплетчиков после короткой паузы, — Сергей опять… то есть сам пришел с повинной. Нет, он не украл и не ограбил… Очень желает повидаться с вами. Я обещал помочь встретиться.

— Где он? — испуганно вырвалось у Нины.

— У нас. Могут привести.

— Привести? Что он натворил?

— Пусть сам расскажет. Вы, конечно, не откажитесь от свидания?

— Не откажусь, — ответила Нина, отводя грустные глаза.

И Лоскутникова привели. Он не был похож на прежнего Сергея: лицо потемнело, сузилось, щеки покрылись мелкой щетиной, костюм измятый.

— Нина, здравствуй, — услышала она. Голос показался незнакомым, нерешительным и беспомощным.

— Здравствуй, — ответила Нина, заглушая в себе боль.

Сергей опустился рядом, с минуту молчал, подыскивая слова. Но нужные слова выскочили из памяти, их будто кто-то спугнул.