К Колыме приговоренные

Андрей решил зайти в Дом культуры. Он слышал, что у заведующей его, и по совместительству библиотекарши, имеются материалы по истории Больших Погостов. Подходя к нему, он увидел через окно сидящую в библиотеке за длинным, как пенал, столом простоволосую женщину с утиным носом и глубоко, как в яму посаженными глазами. Когда Андрей вошёл к ней, он её не узнал. На голове её уже сидел похожий на копну рыжий шиньон, на кончике носа висели в позолоченной оправе очки, в руках, прямо перед носом, она держала красочно иллюстрированный журнал. Нетрудно было догадаться: преобразилась она для встречи с Андреем.

— Вы к нам? — не отрываясь от журнала, через нос спросила она.

«Ну, артистка!» — удивился Андрей.

— Если за большой литературой, у нас Толстой, — уже выходя из-за стола, сообщила она.

Увидев, что у неё отвислый зад и короткие ноги, и ещё раз обратив внимание на её по-утиному длинный нос, Андрей понял, за что её в посёлке прозвали Уткой.

— Да мне бы… — начал он, но Утка его перебила:

— Говорят, молокане пошли с Толстого. Как вы на это смотрите? — и так уставилась на Андрея длинным носом, что ему показалось: не дай он ответа, она его клюнет.

— Да нет, — рассмеялась она, — дело не в этом. Толстой и без молокан Толстой, а вот молокане без него — одни глупые обряды. Вы согласны?

— Да мне бы… — опять было начал Андрей, но Утка его снова перебила.

— Как хотите, а без Толстого я вас не отпущу.

— Да не надо мне Толстого, — прервал ее, наконец, Андрей, — мне другое…

— Другого у нас нет! — обрезала его Утка и, обиженно поджав губы, села за стол на прежнее место. А когда узнала, что нужно Андрею, она, снова водрузив на кончик носа очки и уткнувшись им в свой красочно иллюстрированный журнал, заявила: — Этим не располагаем.

«И у этой с головой, наверное, неладно», — подумал Андрей, выходя из Дома культуры.

На улице, у входа в кузню, на деревянном обрубке сидел небольшого роста мужичок, несмотря на тёплый день в ватной шапке и драной фуфайке. У него были плутоватые навыкате глаза, морковного цвета нос и узкий, весь в тонкую морщинку лоб.

— Эй, дай закурить, — увидев Андрея, крикнул он.

Закурив, он встал с обрубка и, глядя с усмешкой на Андрея, спросил:

— А выпить не найдется?

Выпить у Андрея не нашлось. Мужичок, похоже, не расстроился.

— Что, с вавилонами? — мотнув головой в сторону Дома культуры, рассмеялся он. Андрей понял, что он спрашивает об Утке. Из дальнейшего разговора с ним, Андрей узнал, что работает он кузнецом, а так как ковать в посёлке в последнее время стало нечего, то ещё и по совместительству сторожем «Смешторга». А до Больших Погостов, как охотно рассказал он, где только его не носило. В Карелии он по молодости валил лес, разобравшись, что это ему не с руки, устроился проводником на поезд дальнего следования, оказавшись на Дальнем Востоке, связался с корейцами, тайно промышлявшими в тайге женьшенем, в Охотске служил в рыбоохране, на Врангеле для столичных зоопарков отлавливал белых медведей, на Большие Погосты его занесло случайно: отстал от экспедиции, изучавшей древние могильники. Похоже, за всё в своей жизни он брался легко и с большой охотой, ради простого, не связанного с практической пользой интереса, а как только этот интерес проходил, он с такой же лёгкостью и новой охотой брался за другое дело.

— Я вольная птица, — гордо говорил он.

Внезапно с Мангазеи ударило ветром. На крыше Дома культуры что-то захлопало, а вертушка над кузней, словно этого только и ждала: так замоталась и засвиристела, что казалось, ещё немного, и она, сорвавшись с шеста, улетит воробьём в небо.

— А она-то здесь зачем? — спросил Андрей.

— А интересно, — ответил мужичок и, задрав в её сторону голову, весело осклабился.

Вдруг лицо его озарилось внезапно нахлынувшей радостью.

— Идё-от! — подмигнул он Андрею и мотнул головой в сторону идущей к магазину тётки с таким крупным лицом, что вывернутые вперёд губы казались двумя большими пельменями. Когда тётка поравнялась с ними, мужичок кинулся к ней и с наигранной на лице радостью сообщил:

— Анна Ивановна, а ко мне братка приехал.

— Какой ещё братка? — выдавила через нижнюю губу Анна Ивановна.

— А вот! — схватил мужичок Андрея за руку. — Он самый! Ивахой звать!

— Ну, и что? — не поняла Анна Ивановна.

— Как что?! — удивился мужичок. — Встретить надо!

— Ну, так и встречай! — отрезала Анна Ивановна и, после долгого копания в замке, открыла дверь магазина и скрылась в нём.

— И не таких брали! — кинулся за ней мужичок.

Вернулся он из магазина с бутылкой водки.

— Идём, засандалим! — потащил он Андрея в кузню.

Представился мужичок Елеской. На закуску из кармана фуфайки он достал луковицу.

— Сгодится, — сдувая прилипшие к ней крошки хлеба, сказал он, и с хрустом раскусив её пополам, одну половинку положил перед Андреем.

Выпив, неожиданно спросил:

— А бабу хошь?

Андрей от бабы отказался.

— А зря, — не понял его Елеска. — С ними интересно.

Допив водку, вышли из кузни покурить. На небе уже светило солнце, казалось, оно не плывёт по нему, а крадётся рыжей кошкой. Из тайги несло прохладой и терпким запахом хвойного опада. На Мангазее весело звенели перекаты, и если бы всё ещё не очнувшийся от сна посёлок да не копошащиеся в мусоре, рядом с кузней, грязные вороны, могло показаться, что лучше этого места ничего нет на свете.

— И чего спят? — сплюнув в сторону посёлка, недовольно пробурчал Елеска. А когда бросил в копошащихся ворон камень, они даже не обратили на это внимания. — Вот стервы! — выругался он.

Странно, но от водки Елеска не стал весёлый, а, казалось, даже был недоволен тем, что её выпил. Плутоватое выражение лица сменилось на кислое, в глазах навыкате появилось что-то по-коровьи грустное.

— И чего спят? — недовольно повторил он и, присев на свой деревянный обрубок, тупо уставился на вертушку.

— Крутит, стерва! — плюнув в её сторону, сказал он.

А посёлок и на самом деле, как вымер. Даже дыма из печных труб, появившегося утром, не стало видно. Похоже, хозяева топили утром печи не затем, чтобы в уюте и хорошем настроении начать день, а просто потому, что за ночь избы выстыли, и чтобы совсем в них не околеть, сунули они в свои печи по охапке соломы, подожгли её, и снова с головой укрылись под одеялами. Так как не стучали при этом двери, и не было слышно ничьих голосов, видимо, и по малой нужде после долгого сна сходили они в свои помойные вёдра.

— А жрать им дай! — уже ругался Елеска. — И ведь в реке рыбы: лови — не хочу. А они, подлецы, морды — что твоё корыто, выйдут на неё, сядут и ждут: когда сама рыба в рот запрыгнет. Не народ, а ироды!

На крыльцо магазина вышла Анна Ивановна. Торбой приспособившись на его верхней ступеньке, она так уставилась на Елескину вертушку, словно, как и он, увидела в ней что-то интересное.

— Стерва, — охарактеризовал её Елеска.

Это не пролетело мимо ушей Анны Ивановны.

— Сам ты стерва! — вяло оторвавшись от вертушки, незлобно ответила она.

— А ты ещё и дура! — рассмеялся Елеска.

— От дурака и слышу! — опять не разозлилась Анна Ивановна.

Позевав открыто, не прикрывая рта, Анна Ивановна вернулась в магазин, а Елеска стал опять ругать посёлок.

— Говорил им: давайте в артель. Рыбу ловить будем. А они морду корёжат: «Мы яё, паря, ня развадили и ловить, паря, ня сабираемси». «А жрать-то что будете?» — спрашиваю. — «А ето уж не тваё, — говорят, — собачье дело». Вот и поговори с ними!

— Так ты бы уезжал отсюда, — предложил Андрей.

— А мне что! — ответил Елеска. — Я вольная птица. Могу и уехать.

И неожиданно рассмеявшись, отчего лицо его опять обрело плутоватое выражение, предложил:

— А хошь анекдот?

— Давай, — согласился Андрей.

— Спрашивает один генерал другого, — начал Елеска, — «Ты как думаешь, среди гражданских есть умные?» «Не знаю, — отвечает генерал, — что-то не видел, чтобы они строем ходили».